Путь от Шамиля до Николая

Событий его 55-летней жизни хватило бы на три судьбы. Шамиль Джалалов родился в городе Керки в семье туркмена-атеиста и татарки-мусульманки. В Афганистане подорвался на мине, спасая солдата-новичка. В 1986-м охранял от мародеров чернобыльскую зону. Тогда и выбрал Беларусь своим местом жительства. Сегодня Шамиль представляется Николаем. Именно это имя он получил пять лет назад при крещении в Православной церкви. Он несет послушание пономаря в гомельском Свято-Никольском монастыре и считает все, что произошло в его жизни, промыслом Божьим. На пасхальной службе в этом году Евангелие от Иоанна по-туркменски читал Шамиль-Николай.

Это сейчас, рассказывает Шамиль, Туркмения позиционируется как страна мусульманская. В советские годы она не была столь религиозна.

— Рядом с моим родным городком Керки в 30 км — граница с Афганистаном. Мы жили в военном городке, где туркменов почти не было. Все говорили только на русском. Мы, четыре брата, учились в русской школе. Отец Ниязмурат преподавал математику, он — народный учитель Туркменистана. Мать — Мария Николаевна — учила школьников начальных классов. Она пыталась приобщить меня к исламу. Мои бабка и тетки между собой общались по-татарски, поэтому татарский я быстрее выучил, чем туркменский. А туркменский знаю, потому что каждые каникулы ездил к своему дяде, брату отца, в соседнее село. И все же мыслил и говорил я всегда по-русски.

Главным богом считали райком компартии, однако Новый год, Пасху и Рождество отмечали во дворе все. И куличи пекли, и плов с шурпой делали. За общий стол садились русские, туркмены, татары, поляки... Добрым словом Шамиль вспоминает католичку Клавдию Францевну Сухоцкую. У нее была икона Богоматери, перед которой женщина молилась.

— Она меня любила. Всегда радовалась: «Шамилек пришел». Мы, ребятишки, спрашивали, указывая на икону: «Баба Клава, а кто это?» Она объясняла: «Богоматерь». Кроме того, моего отца (1910 года рождения) в 20-е годы из детдома забрал дядя по материнской линии, женатый на польке, которая отца и воспитала. И, хоть он считал себя атеистом, когда умирал, шептал: «Матка Боска». Хотя я не уверен, что он был крещен в католичестве.

Шамиль в своей семье был младшим из четырех братьев. Три старшие родились один за другим сразу после войны, а он — в 1960-м. Мать последыша очень любила и призывала учить мусульманские молитвы. Одновременно соседка рекомендовала любознательному ребенку книжки о католической вере.

— Когда я пошел в первый класс, мои братья разъехались учиться по всей стране, а я остался с родителями один, — вспоминает Шамиль. — Родители, уходя на работу, меня закрывали в доме, а я через окно выпрыгивал во двор играть и возвращался, чтобы успеть сделать уроки.

Вторым рождением Шамиль называет день, когда в свое 9-летие тонул в Амударье. Это сейчас, говорит, реку можно пешком перейти, а в конце 60-х она была бурная:

— Меня в воронку затянуло, уже потерял сознание, а потом через некоторое время понимаю, что я на берегу, мать рядом плачет, а меня откачивают. Кто-то вытащил меня из воды. Отец потом меня здорово наказал. Он у нас был строгий. Требовал послушания, аккуратности и знания точных наук. Брат, который сейчас живет в Харькове, пошел по отцовской стезе и закончил физмат. А я в детстве мечтал стать журналистом и историком. Писал в сочинении, что хочу быть похожим на Валентина Зорина и Владимира Дунаева. Моими любимыми передачами были «Время» и «Международная панорама».

В 70-е годы прошлого столетия, когда Шамиль учился в школе, под запретом было любое проявление религиозности. Сложно представить, но туркменский мальчик, выходя к доске на уроке в старших классах, всегда крестился. Сейчас он говорит, что, не будучи крещеным, в эти действия не вкладывал особого смысла.

— Я занимался баскетболом и после восьмого класса поступал в специализированную спортивную школу. Успешно сдал экзамен по физике, вышел и воскликнул на весь коридор: «Слава тебе, Господи»! Кто-то доложил об этом завучу. Так мне закрыли путь в спецшколу — 10 классов я заканчивал в обычной. Думал поступать на исторический факультет в местный пединститут, но отец отправил меня в Донецк к брату, где тот преподавал в техникуме. Это здание теперь полностью уничтожено прямым попаданием снаряда.

После окончания техникума юношу призвали служить в инженерные войска. Военную специальность сапера он теоретически осваивал в Эстонии. Потом были 9 месяцев боевой практики в Афганистане.

— После Термеза попал в роту инженерной разведки. Мы должны были осмотреть место будущей дислокации войск, при необходимости разминировать и отметить на карте. Эту карту потом командиру сдавали. После отхода наших войск надо было снова заминировать участок. Наша часть стояла в полукилометре от афганских кишлаков. Мы жили в так называемой «зеленке», которая по периметру минировалась, чтобы душманы не прорвались. Однажды я послал молодого бойца на разминирование. Николай долго не возвращался, и я пошел смотреть, где он. Вижу, стоит, не шевелясь, на минной растяжке. Успел его отбросить в сторону. Взрывная волна и меня отшвырнула. Это было 19 октября 1980 года. Нас обоих сильно контузило, а мне еще два осколка в голову попали. Я потерял дар речи. Когда мы вдвоем лежали в Термезе в госпитале, к нему из Полтавщины приехала мама. Коля, видно, рассказал, что я его спас, и его мать мне подарила икону Святителя Николая, предназначавшуюся сыну. Вот уже 35 лет образок со мной.

Мы говорим об «афганском синдроме» и Шамиль признается, что война оказала сильное влияние на него и всех, кто прошел это испытание.

— Там было много черноты. Был случай, когда два моих сослуживца требовали у меня карту разминирования в обмен на наркоту. Я им сказал: убейте, а карту не дам. Они мне подкинули порошок, и меня вскоре забрали в особый отдел. В результате выяснилось, что солдаты были связаны с офицером, который занимался торговлей наркотиками.

Из госпиталя родные привезли сына домой, в Керки. Хотя последствия ранения остались на всю жизнь, Шамиля вскоре призвали на краткосрочные офицерские курсы. Уже в качестве лейтенанта запаса в 1986 году его призвали охранять Чернобыльскую зону.

— Резервистов тем летом со всего Союза собирали. Мы проводили дезактивацию на территории Лоева, Брагинского и Наровлянского районов. Также стояли в оцеплении и следили, чтобы мародеры не грабили оставленное имущество, чтобы самоселы не возвращались в зараженные радиацией дома. Как-то в конце августа ночью остановили машину с военными номерами, набитую бытовой электронной аппаратурой. Видно, с какой-то базы пытались вывезти. Техника «фонила», документов на нее не было. Груз мы на могильник отправили. Помню брошенные людьми впопыхах дома. Заходишь в хату — ощущение, что хозяева только что вышли. Иконы в красном углу. Смотрю — знакомый образ. Читаю — Николай Чудотворец. «Ну вот, — думаю, — и здесь со мной мой покровитель». Тогда уже я стал задумываться, как мне с православным священником поговорить.

Как-то «партизан» привезли в гомельскую баню. Шамиль тогда впервые попал в областной центр. Он наткнулся на объявления о работе. В числе прочих, требовались специалисты по профессии, полученной им в донецком техникуме.

— Так я здесь и остался. В Туркмении промышленности мало, в основном хлопок выращивают. Там я работал на хлебокомбинате механиком, а тут попал на завод «Коралл». Мы прессовали экраны для телевизоров. Здесь женился на коллеге по работе.

Последующие 20 лет жизни Шамиля были наполнены радостями и горестями семейной жизни и медленным, но поступательным поиском ее смысла. Он поступил заочно на исторический факультет университета — хотел исполнить детскую мечту. Общался с разными священниками Никольских храмов и в Гомеле, и в Москве, где живет его другой брат. Смотрел программу «Слово пастыря» и пытался постичь евангельские истины через популярные в 90-е протестантские мультики. Он был вдохновлен богослужением Патриарха Алексия ІІ, посвященным 1000-летию крещения Руси. Библию тогда рекламировали на каждом углу проповедники-протестанты. Говорит, что с трудом не поддался соблазнам, но все же пришел к решению креститься в Православной церкви.

— До этого я считал, что не готов. И только в 2008 году здесь, в монастыре, встретился с отцом Феодоритом (Золотаревым), сейчас — игуменом. Я приходил к нему много раз, объяснял, почему хочу креститься. Я уже не мог жить без веры. После того, как монахи поняли серьезность моих намерений, меня крестили с именем Николай. Было впечатление, будто меня сначала в кипяток окунули, а после по телу разлилась приятная прохлада. После крещения по-другому начинаешь мыслить. Ты обязан реагировать, если человек поступает неправедно.

В 1997 году Шамиль пережил личную драму — его бросила жена-белоруска. Вторую — Айджан — он привёз из Туркмении.

— Ради меня она покинула родину и здесь, на белорусской земле, упокоилась три года назад. Вот после этого печального события братия монастыря пригласила меня стать послушником. Сказали: «Понравится — будешь жить, не понравится — можешь уйти». Вот так я здесь оказался. Раньше только раз в неделю ходил в храм, а теперь есть возможность каждый день с Богом говорить.

У Шамиля-Николая в монастыре много послушаний. Во время службы он читает Псалтырь и молитвы. Встает самым первым, чтобы открыть храм и закрывает церковные врата после окончания службы. Зажигает лампады, стоит, общается со Всевышним. Говорит, чувствует: тепло идет от каждой иконы.

— Я молюсь за всех близких, родных, друзей. Даже за тех, кто меня предал. «Господи, прости Ты их», — говорю. За своих братьев. За всех, кто в пути, молюсь. Разве это не чудо, что я, туркмен, пришел к истинной вере? Без Бога я уже не мыслю жизни.

Ирина ОСТАШКЕВИЧ

Фото автора