Уша Приямвада. Возвращение

Гаджадхар Бубу окинул взглядом комнату и сложенный багаж. Две коробки, корзинка, ведро.
—    А это что за коробка, Ганеши? — спросил он.
Ганеши, собирая постель, с гордостью и в то же время огорчением и смущением сказал:
—    Жена вам тут немного персиковых ладду положила. Говорит, они господину нравились. Да и что мы, бедняки, еще можем вам дать?
И сквозь радость от того, что он возвращается домой, Гаджадхар Бабу вдруг ощутил тоску, словно сейчас обрывалась его связь с хорошо знакомым, любящим, уважающим и таким простым миром.
—    Пишите нам иногда, присылайте весточки о себе, — попросила Ганеши, обвязывая постель веревкой.
—    Если что-то будет нужно, Ганеши, обязательно пиши. И до месяца агхан непременно выдай дочку замуж.
Ганеши вытер глаза краешком салфетки.
—    Да кто ж нам теперь поможет-то, без вас? Если б вы остались, хоть какаято надежда была бы.
Гаджадхар Бабу присел на дорожку. Эта комнатушка в железнодорожном квартале, в которой он провел уж сколько лет, теперь, когда вынесли багаж, казалась какой-то уродливой и голой. Растения, что росли во дворе, разобрали знакомые, и земля местами была разворошена. Но в мечтах о жизни с женой и детьми все грустные мысли о разлуке рассыпались, как слабая волна.
Гаджадхар Бабу был счастлив. Выйдя на пенсию после тридцати пяти лет службы, он возвращался домой. Все эти годы он большую часть времени коротал один. И в эти моменты одиночества мечтал о том времени,  когда  сможет жить со своей семьей. И эта надежда помогала ему нести бремя пустоты. По меркам общества, его жизнь вполне можно было назвать удачной. Он построил дом в городе, женил старшего сына Амара и выдал замуж старшую дочь Канти, двое младших ребят учились в старших классах. Сам Гаджадхар Бабу из-за работы жил в основном на маленьких станциях, а дети с женой в городе, чтобы не прерывать учебу. Гаджадхар Бабу по характеру был очень любящим человеком и к себе всегда ожидал такого же отношения. Когда  семья была вместе,  он, вернувшись с работы, дурачился с детьми или отдыхал с женой. После их отъезда его жизнь наполнилась непроницаемым одиночеством. И в такие одинокие дни он  не мог даже находиться в доме. Не обладая поэтическим складом ума, он часто вспоминал нежные словечки жены. Даже в полуденную жару она до двух часов жгла огонь и к его приходу со станции пекла горячие лепешки, а когда он съедал их все, обязательно подкладывала еще и, невзирая на его сопротивление, с любовью подвигала новую порцию. Когда он, уставший, приходил домой, жена, заслышав его шаги, выбегала во двор, и ее глаза застенчиво улыбались.
Гаджадхар Бабу вспоминал каждое словечко, и сердце его наполнялось печалью… И вот теперь, после стольких лет, он, наконец, обрел возможность ехать туда, где мог снова жить в любви и  уважении.

*  * *
Гаджадхар Бабу кинул на лежак кепку, затем расшнуровал и стянул ботинки. В доме слышался звук голосов. Было воскресенье, и его дети завтракали все вместе. На его тонких сухих губах появилась нежная улыбка. С этой улыбкой он и вошел к ним без предупреждения. Он увидел, как Нарендр, положив руку на пояс, пародировал какой-то танец, который, должно быть, увидел вчера в каком-нибудь фильме, а Басанти, хохоча, повторяла за ним. Жена Амара, не помня себя, со сбившимся с головы покрывалом, заливалась смехом. Увидев Гаджадхара Бабу, Нарендр шлепнулся на стул и, взяв чашку, стал пить чай. Невестка пришла в себя и немедленно укрыла голову. Только Басанти еще продолжала содрогаться в попытках унять смех.
—    Что такое, Нарендр? Что это ты пародировал? — спросил Гаджадхар Бабу, улыбаясь.
—    Да так, ничего, отец, — смутился Нарендр.
Гаджадхар Бабу и сам был не против принять участие в общем веселье, но как только он вошел, все как будто засмущались и притихли, и в сердце его закралась печаль.
Усаживаясь, он попросил:
—    Басанти, дай-ка и мне чаю. А что, мама все еще молится?
Басанти кинула взгляд на комнату  матери. Должно быть, уже идет.    И она стала процеживать чай. Невестка молча ушла первой. Нарендр тоже встал, сделав последний глоток чая. Только Басанти, из уважения к отцу, осталась на кухне и высматривала, не идет ли мать. Гаджадхар Бабу сделал один глоток и сказал:
—    Дочка, чай-то слабый совсем.
—    Давайте еще сахару добавлю, — предложила Басанти.
—    Ничего. Придет твоя мама, с ней и попью.
Через некоторое время вошла его жена, держа в руках наполненный водой горшок для омовения. Неверно произнося молитву, она вылила воду в туласи. Увидев мужа спросила:
—    Что ж это вы тут совсем один сидите? А где же все? Сердце Гаджадхара Бабу будто кольнула заноза.
—    Все своими делами заняты, — сказал он, — в конце концов, это   же дети.
Жена подошла и села в кухне. Нахмурившись, она стала оглядывать груды грязной посуды.
—    Сколько посуды! В этом доме совершенно никакого порядка! После молитвы и на кухню!
Она  позвала  слугу.  Когда  ответа  не  последовало,  позвала    громче.
Потом, посмотрев на мужа, сказала:
—    Невестка, наверное, на базар послала, — и глубоко вздохнув, она замолчала.

*  * *
Гаджадхар Бабу ждал завтрак и чай. Он вдруг вспомнил Ганеши. Каждое утро, до прихода пассажиров, он приносил ему горячие-горячие лепешки пури, сладости джалеби и чай. И какой отличный чай! Стеклянный стакан, наполненный до краев, целых две с половиной ложки сахара и густые сливки. Пассажиры могли опоздать в Ранипур, но Ганеши с чаем — никогда. И никогда не приходилось его просить дважды.
Жалобы жены прервали его мысли.
—    И вот так целыми днями, — говорила она, — всю жизнь только и знаю, что домашняя работа. И никто палец о палец не ударит.
—    А невестка чем занимается? — спросил Гаджадхар Бабу.
—    Да бездельничает. Разве что Басанти когда объяснит, что нужно в колледж ходить.
В порыве чувств Гаджадхар Бабу позвал Басанти. Когда та вышла из комнаты невестки, он сказал:
—    Значит так, Басанти, с сегодняшнего дня готовка ужина — твоя забота. А невестка будет готовить завтрак.
Басанти опустила глазки.
—    Отец, но мне же учиться надо.
—    А ты учись с утра, — мягко сказал Гаджадхар Бабу, — твоя мама уже постарела, у нее не хватает сил делать всю работу по дому. Но у нее есть ты и невестка. Так что вы вместе должны взять эту работу на себя.
Басанти замолчала. Как только она ушла, жена проворчала:
—    С учебой-то это все отговорки. Она и учиться не хочет. Да и откуда желанию взяться? У нее же из-за Шилы нет времени. У них в доме уже взрослые парни. Мне мало удовольствия бегать туда всякий раз. А запрещаю, так все равно не слушает.

*  * *
Для Гаджадхара Бабу в доме не осталось места. Как обычно делают, когда нужно где-то разместить гостей, так и тут, придвинув кресла в гостиной к стене, между ними поставили для него небольшой лежак. Сидя в этой комнате, он иногда мимо воли начинал ощущать какое-то непостоянство. Он вспоминал поезда, что, лишь ненадолго останавливаясь, продолжали свой путь к следующей станции.
Из-за того, что дом был совсем небольшой, ему и пришлось устроиться в гостиной. Конечно, у его жены была комната, но она была сплошь заставлена банками с маринадами, канистрами с горохом и рисом да бочонками с топленым маслом. С другой стороны лежали завернутые в тюфяки и перевязанные веревками старые одеяла, а рядом в жестяном ящике хранилась теплая одежда для всего дома. А между ними была натянута веревка, на которой всегда беспорядочно висела одежда Басанти. Он не часто заходил в эту комнату. Во второй комнате жил Амар с женой. Ну а третья комната, прямо напротив, служила гостиной. До приезда Гаджадхара Бабу там стояли три стула, которые Амар получил в подарок от тестя. На стульях лежали синие сидушки и подушечки, вышитые руками невестки.
Когда жене нужно было выговорить свои длинные жалобы, она расстилала в гостиной свою циновку. Гаджадхар Бабу видел, что происходит  в доме. И однажды, когда она в очередной раз расположилась таким образом в гостиной, он завел житейский разговор. Очень осторожно сказал,  что денег теперь будет оставаться меньше и кое-какие расходы придется сократить.
—    И так все расходы впритык, — вздохнула жена, — даже одежды нет приличной.
Гаджадхар Бабу посмотрел на жену с болью и удивлением. Для него положение дел не было секретом. Это и естественно, но его очень заде  ло полное безразличие жены. Когда он пытался заговорить о том, какие следует принять меры, она проявляла мало беспокойства, но от нее самой исходили только жалобы, будто он отвечал за все проблемы в доме.
—    Чего тебе не хватает? У Амара есть жена, а у нас невестка. Есть дети. Человек может быть богат не только деньгами, — сказал Гаджадхар Бабу, и говоря это, понял, что выражает чувства, которые его жена не может понять.
—    О да, очень большая помощь от невестки! Она сегодня на кухне возилась. Вы только посмотрите, что там творится! — и сказав это, жена улеглась спать. А Гаджадхар Бабу продолжал сидеть и смотреть на жену. Неужели это была та самая женщина, чьи нежные прикосновения и улыбку он так часто вспоминал? Ему показалось, что она потерялась где-то на дорогах беспечной юности, и женщина, что сейчас на ее месте, совершенно не знакома ни его уму, ни его сердцу. Погруженное в глубокий сон, грузное тело жены казалось очень непривлекательным. Гаджадхар Бабу долго еще смотрел на жену отсутствующим взглядом, затем лег и уставился в потолок.
В доме что-то упало. Жена подскочила и, проворчав: «Ну вот, наверное, кошка что-то опрокинула», — убежала. Немного погодя она вернулась вся надутая от злости.
—    Видали невестку?! Забыла кухню закрыть. Кошка котелок с горохом опрокинула. А всем ведь есть подавай. Вот как им теперь объяснять?!
Она немного перевела дыхание и снова заговорила:
—    На тарелку овощей целый бочонок масла вбухала. Совершенно не волнуется — а ну как добытчик надорвется? Пиши пропало! Я знала, что она с этой работой не справится!
Гаджадхару Бабу показалось, что если она скажет еще хоть слово, у него начнется звон в ушах. Сжав губы, он отвернулся от нее на другой бок.

*  * *
Басанти нарочно приготовила ужин так, чтобы невозможно было съесть ни кусочка. Гаджадхар Бабу поел молча, но Нарендр, отодвинув тарелку, заявил:
—    Я такую еду есть не могу. Басанти вспылила:
—    Ну так и не ешь, кто тебя заставляет?
—    А кто тебя заставил еду готовить? — закричал Нарендр.
—    Отец.
—    Да он это от нечего делать выдумал!
Мать отстранила Басанти и по маленьким кусочкам, уговаривая, стала кормить Нарендра из рук. Гаджадхар Бабу сказал потом жене:
—    Уже взрослая девушка и до сих пор даже готовить не умеет!
—    Ой, да все она умеет, просто делать ничего не хочет, — ответила жена.
На следующий день, увидев, что мать возится в кухне, Басанти переоделась и собралась уже выбежать из дома, но в гостиной Гаджадхар Бабу окликнул ее:
—    Куда это ты собралась?
—    Тут рядом, к Шиле, — сказала Басанти.
—    Нечего тебе там делать. Иди к себе и занимайся, — приказал он строго.
Постояв некоторое время в нерешительности, Басанти ушла к себе.
Как обычно вечером Гаджадхар Бабу пошел прогуляться. Когда он вернулся, жена спросила:
—    Что вы сказали Басанти? Она весь вечер ходит надувшись, даже не ела ничего.
Гаджадхар Бабу встревожился. Он ничего не ответил жене. Про себя же решил, что непременно поскорее выдаст Басанти замуж. С того дня Басанти стала сторониться отца. Из дома выходила через заднюю дверь. На все его расспросы жена отвечала: «Она сердится». Гаджадхар Бабу же был еще более зол. Что за характер! Сама даже ничего ему не сказала!      А потом жена довела до его сведения, что Амар подумывает о том, чтобы жить отдельно.
—    Почему же? — удивился Гаджадхар Бабу.
Жена прямо ничего не сказала. У Амара с женой было много претензий. Они жаловались, что Гаджадхар Бабу постоянно торчит в гостиной, и совершенно негде приткнутся, приди к ним кто-нибудь. Он до сих пор считал Амара ребенком и шлепал его по поводу и без. Невестке приходилось работать, а свекровь то и дело посмеивалась над ее неумелостью.
—    А до того, как я приехал, он говорил об этом? — спросил Гаджадхар Бабу?
Жена покачала головой:  «Нет!»  Раньше  главой  в  доме  был  Амар. А невестка ни в чем не знала отказа. Здесь часто собирались друзья Амара, и устраивались чаепития и завтраки. Басанти тоже это нравилось.
Гаджадхар Бабу медленно проговорил:
—    Скажи Амару, в спешке нет никакой необходимости.
На следующий день, вернувшись с  прогулки,  он  обнаружил,  что его лежак исчез из гостиной. Он уже собирался спросить, в чем дело, когда его взгляд упал на сидящую в кухне жену. Он открыл было рот, чтобы спросить, где невестка, но тут что-то вспомнил и прикусил язык. Войдя в комнату жены, между маринадами, одеялами и канистрами он   и нашел свой лежак-раскладушку. Сняв пиджак, он стал осматривать стену в поисках места, куда можно его повесить. Затем, сдвинув немного одежду, наброшенную на веревку, повесил его с краю. Не поужинав, он лег на раскладушку. Как бы там ни было, тело его уже было старым. Он, конечно, ходил на прогулки, но они очень его утомляли. Гаджадхар Бабу вспомнил свой просторный железнодорожный квартал. Устоявшаяся жизнь — утренняя суета пассажиров на станции, знакомые лица и стук колес мчащихся по рельсам поездов, который казался ему сладкой музыкой. Грозы и гудки почтовых поездов были его товарищами одинокими ночами. Некоторые рабочие с фабрики почтенного Рамджимала частенько заходили к нему, их жизнь вращалась вокруг него, и они были для него товарищами. Та жизнь казалась теперь утраченным укладом. Ему показалось, что жизнь обманула его. Он не получил и доли того, о чем мечтал.
Лежа на раскладушке, он прислушивался к доносившимся из дома звукам. Легкая перебранка между невесткой и свекровью, звук воды, наполняющей ведро, перезвон посуды в кухне и чириканье воробьев — и неожиданно он принял решение, что отныне не будет  вмешиваться ни       в какие домашние дела. Если в целом доме для хозяина остался только лежак-раскладушка, значит, на нем он и будет жить. Если еще куда отправят — пойдет. Если в жизни детей ему нет места, то, стало быть, будет чужаком в собственном доме. И с этого дня Гаджадхар Бабу и в самом деле не вмешивался ни во что. Когда Нарендр попросил денег, дал ему сколько было нужно, даже не спросив зачем. Ни слова не сказал Басанти, когда та допоздна засиделась у соседки. Но больше всего его огорчало то, что жена не замечала в нем никаких изменений. Он нес такое тяжелое бремя, а жена об этом даже не подозревала. Напротив, она была абсолютно спокойна от того, что он не лезет в домашние дела, время от временя говоря ему: «Вот и хорошо, и не вмешивайтесь. Дети уже выросли, а мы свой долг выполняем — образование даем, свадьбы тоже устроим».
Гаджадхар Бабу с болью смотрел на жену. Он понял, что для жены и детей он лишь статья расходов. Человек, существование которого дает его жене право окрашивать пробор синдуром, почитаем в обществе. Дважды в день ставя перед ним тарелку с едой, она освобождает себя от всяких обязанностей. Она настолько погрузилась в бочки с маслом и сахаром, что они стали для нее целым миром. Гаджадхар Бабу не мог быть для нее центром вселенной, теперь ее заботило лишь, как поскорее выдать замуж дочь. Даже после принятого решения ни во что не вмешиваться его существование не смогло стать частью этой атмосферы. Оно в этом доме стало казаться таким же неуместным, как лежак-раскладушка в хорошо обставленной гостиной. И все его радости утонули в одной большой печали.

*  * *
Несмотря на принятое столь серьезное решение, Гаджадхар Бабу однажды все-таки вмешался. Жена, как обычно жаловалась на слугу: «Вот бездельник! На всем деньги делает! Есть сядет, так и то учтет!» Гаджадхару Бабу  не раз казалось, что они живут совершенно не по средствам.    И услышав слова жены, он подумал, что держать слугу — это лишняя трата денег. Работы не так уж много, в доме трое мужчин, кто-нибудь да делал бы. В тот же день он рассчитал слугу. Амар, вернувшись из конторы, стал его звать.
—    Отец слугу уволил, — сказала невестка.
—    Что?
—    Говорит, слишком большие траты.
Это был, в общем, обыкновенный разговор, но тон, которым невестка произнесла это, сильно задел Гаджадхара Бабу. В тот день из-за плохого самочувствия он даже не пошел на прогулку. Впав в апатию, он не стал зажигать лампу. Нарендр, не зная об этом, начал приставать к матери:
—    Мама, почему ты отцу ничего не скажешь? Взял и ни с того ни с сего слугу уволил. Если он думает, что я на своем велике буду возить молоть пшеницу, то ничего подобного!
—    Да, мама, — послышался голос Басанти, — мне тоже не под силу и в колледж ходить, да потом еще и полы  мыть.

—    Старый же человек, — ворчал Амар, — сидел бы себе тихонько да помалкивал. Чего лезть-то во все?
Жена промолвила с иронией:
—    И ничего лучше не придумал, как твою жену на кухню   отправить.
Она же двухнедельный запас продуктов за пять дней извела.
И прежде чем невестка успела что-то ответить, ушла в кухню. Зайдя через некоторое время в свою комнату, включила свет и, увидев лежащего Гаджадхара Бабу, сильно смутилась. По его лицу она не смогла догадаться, что он чувствовал. Он молча лежал с закрытыми глазами.

*  * *
Сжимая в руке письмо, Гаджадхар Бабу позвал жену. Она подошла, вытирая мокрые руки краем сари. Безо всяких предисловий он сказал:
—    Мне предложили работу на сахарной фабрике господина Рамджимала. Работа непыльная, да и лишние деньги не помешают. Он и раньше предлагал, да я отказывался.
Затем, словно желая искрой разжечь затухающий костер, тихо сказал:
—    Я думал, что после всех этих лет разлуки я, наконец, заживу со всеми вами, но вот послезавтра надо ехать. Поедешь со мной?
—    Я? — удивилась жена. — А что же с домом будет? Такое хозяйство большое, да и взрослая дочка …
Гаджадхар Бабу оборвал ее на полуслове:
—    Ладно, хочешь — оставайся. Я просто так спросил, — и погрузился в глубокое молчание.

*  * *
Нарендр старательно свернул постель и свистнул рикшу. Он положил в нее постель и отцовский жестяной чемодан. Держа в руках завтрак — ладду и печенье, Гаджадхар Бабу сел на пассажирское сиденье. Он бросил взгляд на свою семью, затем, отвернувшись, стал смотреть в другую сторону, и рикша тронулась в путь.
Когда все вернулись в дом, невестка спросила Амара:
—    Может, в кино сходим? Басанти подпрыгнула:
—    И я, и я с вами!
Жена Гаджадхара Бабу сразу пошла в кухню. Положив в судок остатки печенья, она отнесла их в свою комнату и поставила возле канистр. Выйдя через некоторое время, она попросила:
—    Нарендр, вынеси отцовский лежак-раскладушку, а то ведь пройти невозможно.

Перевод с хинди Алеси МАКОВСКОЙ.