Пламя у пламени. Имя в русской поэзии Беларуси: Юрий Сапожков

Юрий Михайлович Сапожков (1940 —2013) — поэт многогранный, многоплановый и глубокий. Каким и положено быть настоящему поэту.
С одной стороны, он принадлежал к поколению детей Великой Отечественной войны, родовая отметина которого — всю жизнь быть без вины виноватым (кто-то отдал жизнь за тебя, и ты вечно в долгу); с другой стороны, его волновали темы вечные, одинаково близкие разным поколениям. С человеком, который представляет только свое поколение, не о чем говорить. «Поэт, принадлежавший к поколению  грозных  (лихих,  славных, застойных — о вкусах спорить не будем) ТАКИХ-ТО годов», — это весьма сомнительная характеристика. Поэт выражает чувства всех людей, он живет вне времени; более того, именно он придает жизни поколения измерение вечности — или не придает, и тогда: «Печально я гляжу на наше поколенье!»
Сапожков всегда писал о вечном, даже если писал о мироощущении своего, судьбой посланного поколения детей войны. Поэт — это художник, способный освоить вечные темы.
В текущем, 2016 году вышла книга стихов о любви поэта Юрия Сапожкова («Дай пламени у пламени остыть». Стихи о любви. — Минск, Белорусский Дом печати, 2016). О ней и хотелось бы поговорить.
Среди вечных тем любовь, возможно, наиболее коварная — в силу того, что, кажется, опыт любви, опыт чувств доступен и внятен всем; отсюда миф: любовь — самое «доступное» из вечных чувств. В результате же выясняется, что мало кому за проявлениями любви удается разглядеть любовь. Вот красноречивейший пример. Цветаева мало что поняла  в  любви,  поэтому  у  нее  нет  стихотворений о любви.  Есть о симптомах (и сколько угодно) — но о любви нет. Она ненавидела любовь, потому что не понимала  и боялась ее.
Совершенно верно: не понимала и боялась себя. Между тем этот поэт женского рода воспринимается едва ли не как певец любви. Вообще вопрос о любви в поэзии непростой. Сколько поэтов писали о признаках любви?
Да поголовно писали и пишут. Сколько поэтов написали хоть несколько строчек о сути любви? Единицы. А ведь поэзия считается языком любви. Итак, чтобы писать о любви, надо понимать себя, не бояться себя и любить себя. Понимать и  не  боять ся — это как минимум. Глубоко о любви удалось написать тем, кто глубоко заглянул в природу человека, ни больше ни меньше.
О какой любви пишет Сапожков?
На первый взгляд, он пишет об остывающей, уходящей любви. Однако назвать его поэтом остывающей любви было бы нелепо. Отчего? Какая-то особенность природы любви, по Сапожкову, делает несовместимой ее краткий, но яркий век с долгожительством. Замах на вечность — жизнь на миг; при этом главное в жизни мгновение хочется запечатлеть навечно. Вот этот фатальный расклад становится поэтическим законом или, если угодно, поэтическим кредо Сапожкова. Программным в этом смысле стихотворением является «Ноябрьский снег». Оно короткое, приведем его полностью.

Утра белого гонец —

Бледный свет астральный.

Вот и снега, наконец,

Выход театральный!

Как любовь, он, первый снег,

В эту пору года:

Жить рассчитывает век,

Падая на воду.

Неслучайно любовь часто рифмуется, то есть метафорически соотносится со снегом. Снег как символ горячего, но недолговечного сгустка чувств — это, конечно, удивительно и очень поэтично («Нежность», «Прозрение»); иногда в ироническом варианте «снег» может замениться «росой», субстанцией еще более мимолетной,  но не менее поэтической («По мотивам английской песенки»).
Мотив остывания, охлаждения присутствует уже при зарождении любви; но остывает любовь для того, чтобы вновь неизбежно возгореться. Отсюда поэтический девиз книги, ставший  заглавием: «Дай пламени у пламени остыть».
Таково главное поэтическое откровение-открытие Сапожкова, которое, в свою очередь, рождено миросозерцанием личности. Стихи о любви начинаются с философии любви: это, как ни странно, закон поэзии.
Реализована эта философия во множестве вариантов. Один из самых впечатляющих образцов философской любовной   лирики  —  стихотворение «Любимые женщины».

Чуткая моя антеннка

Грустно язвит меня:

— Это у Вас переменка.

Были другие, вот я…

Лучше бы уж не касаться

Темы опасной, как нож.

Как мне от них отказаться,

Если и ты к ним примкнешь?

«Программа» этого стихотворения, изящно завуалированная игривой рефлексией, рассеяна по сборнику отдельными, часто афористичными вкраплениями: «Луг наш после двух покосов зеленеет в третий раз» («Принимаю полной мерой»); или в такой вариации:  «Цветут в Гефсиманском саду смоковницы в двухтысячный раз» («Смоковницы»).
Глубина и многоплановость, которыми мечена настоящая поэзия, рождаются при столкновении противоречивых стихий (а игра на противоречиях, заметим, сущность афоризма). Вот лишь одна красивая афористичная строка: «Уходят женщины красиво, когда уходят насовсем» («Прощание»). Строка неоднозначная. Опасная, как нож. Разбавьте ее каплей иронии, и на вас повеет холодным цинизмом. Уберите иронию — и вы почувствуете,  как пробиваются беззащитные нотки романтизма. Мне кажется, в афористически плотной строке улавливается и то, и другое (контекст «Прощания» весьма причудлив). Добиться подобного эффекта — самое сложное в поэтическом искусстве. Да и в жизни.
Но в принципе Сапожков черпает вдохновение в энергетике романтического отношения. Разбивать мир на полюса, тянуться к двум крайностям одновременно, бесконечно изумляться противоречивому устройству мира — это свойственно романтизму.
Вот, пожалуйста:

Да, я люблю тебя.

Но не настолько,

Чтобы желать тебе

С другим счастливой быть.

(…)

Если в глазах твоих

Любовь я не читаю,

Я в них хотел бы

Ненависть читать!

(«Прощай, прощай!

Как ни было бы горько»)

Пушкинскому  идеалу  гармонии и уравновешенности поэт явно предпочитает лермонтовскую бунтарскую стихию.
Циникам свойственно иное: они не пишут стихов. Романтизм — живая вода, цинизм — мертвая.
Эффект многоплановости в свою очередь многопланов. Отметим, в частности, такой значимый аспект. Поэт порой позволяет себе балансировать  на грани моральной расфокусированности, чтобы не сказать вседозволенности, — которая причудливо оборачивается поэтической выверенностью (фокусировкой!), покоящейся на чувстве меры («Мечтать о призрачном, запретное любить», «Слово», «Твоя любовь хранит меня от бед»). Здесь уже явно ощутим сдвиг в сторону пушкинского, аналитического начала.

Мечтать о призрачном,

запретное любить —

Ума и совести жестокие терзанья.

И все-таки труднее укротить

Заведомо доступные желанья.

Я знаю, что она ответит мне,

И оттого мучительней вдвойне.

Отметим и оценим важный нюанс: стихи  Сапожкова,  даже  когда они «излишне откровенны» (то есть в меру эротичны), не вызывают чувства стыда, все что угодно, только не это. В них нет пошлости. В фокусе всегда жизнь, любовь к жизни, которая не стесняется превращаться в гимн жизни («Каджурахо»).
Вообще Сапожков, на мой вкус, силен нюансами. Аналитика и нюансировка — близнецы-сестры.  Из деталей и нюансов сотканы целые поэтические полотна. Внимание к мелочам делает и чувство,  и стихотворение содержательным («Пальцы», «Твоя речь»). Порой возникает ощущение волшебства: значит, поэту удается передать неуловимое. Как художнику — оттенками цвета.
Есть своя прелесть и в этюдах, стилизованных то ли под классику персидской поэзии, то  ли  под  Петрар ку — словом, под поэтику средневековья («Хоть и не вправе я сказать тебе “люблю”», «Тебя не будет целых двадцать дней», «Забыть тебя, казалось мне, несложно»). Здесь нюансировка неактуальна. Она уступает место строгой выразительности графики. Однако современный поэтический бог сокрыт в деталях (я говорю о своих предпочтениях). В такой поэзии больше мысли,  и за счет этого она парадоксальным образом поэтически обогащается.
Так или иначе «отделке» стихов (вспомним есенинское: «Отделано четко и строго. По чувству — цыганская грусть»; Юрий Михайлович, кстати, был родом из рязанского края) поэт придает большое, собственно, надлежащее значение. Мотив «поэзия есть любовь», переходящий в «любовь есть поэзия», — аксиома, он не утверждается, как откровение, просто обильно присутствует («Весной изрыв окрестные луга», «Любовь исчезла, полыхнув», «И с холодным вниманьем поэт»).
«Нет тебя — и нет поэта»: поэт находит афористичную формулу и для этой вечной темы, которая «пламенем у пламени» соседствует с вечной темой любви («У тебя достоинств — пропасть!»).
В заключение несколько слов  о том, что волнует в Беларуси пишу щих по-русски, среди которых, кстати, изрядное количество поклонников и ценителей творчества Сапожкова. Поэт, как уже было сказано, не может принадлежать одному поколению. Это нонсенс. Точно так же он не может принадлежать одной национальной литературе. Это еще больший нонсенс. Хороший поэт всегда будет шире рамок одной, отдельно взятой национальной литературы. А плохих поэтов не бывает по определению. Поэт, который представляет только свою литературу, не представляет интереса для всех остальных — уже просто потому, что он не поэт.
При желании, которое легко выдать за  озабоченность, Сапожкову можно предъявить претензию: дескать, местного колорита маловато. Духа патриотизма, опять же, не хватает. Наш он или не наш?
Давайте разберемся. Писать о вечном на местном материале — это одно, и это само по себе искусство; фиксировать местное только потому, что оно местное, — это другое. Очень возможно, что кого-то интересует криво зарифмованная «аура аутентичности». Так бывает, и это грустно, конечно, но при чем здесь поэзия?
Местный материал, не озаренный колоритом вечности, превращается в унылую местечковость; вечное же всегда имеет индивидуальный образ, оно легко совмещается с местной конкретикой, за это можно не волноваться.
К какой литературе принадлежит Сапожков?
Он посвящает свои стихи Наталье Гончаровой («Наталье Гончаровой»). Он пишет о  Гомеле  («Я  в  гостини це сырой»), об индийском Каджурахо («Каджурахо»). О любви. Которой не только страны и континенты — возрасты и те покорны («В семнадцать — праздничная новь»).
Здесь и сейчас гордиться можно лишь теми, кто писал о главном в человеке. Что мешает отнести русского поэта Юрия Сапожкова к белорусской литературе?
С нашей точки зрения,  не  мешает ничего, — кроме глупости. Сапожков, конечно, — полновесный феномен белорусской литературы, ибо он жил  и творил в Беларуси. Среди нас, живущих в Беларуси.
Что   мешает отнести белорусского поэта Юрия Сапожкова,  писавшего великолепные стихи на русском языке, к русской литературе? Ничего не мешает. Кроме, опять же, глупости.

При желании можно назвать Сапожкова русским поэтом Беларуси. Этому также ничто не препятствует. Почти ничто.
Проблемы, с нашей точки зрения, начинаются тогда, когда определение русский (или белорусский) становится почему-то важнее понятия поэт. Это проблема националистически устроенной  ментальности.  Ведь  поэта невозможно растащить по государствам или закрепить за географическими точками, ему всегда будет мало места на Земле; а вот гордиться тем, что поэт наш, что он усвоен нами, вошел в наш ментальный состав, — это долг культурного сообщества отдельно взятой страны. Если, конечно, оно заинтересовано в том, чтобы поэты украшали и прославляли эту землю.
Что касается патриотизма, неотделимого от национальной литературы, то здесь также необходима своя «философия».
Патриот — это человек, осознанная цель жизни которого — приобщение своей страны к высшим культурным ценностям. Патриотизм — чувство сложное. Культурное. Умное. От глупого патриота всегда больше вреда, чем пользы. Тот, кто беспричинно и  многословно изнывает от любви к родным окраинам и кущам, — в лучшем случае болтун. Если смотреть на дела, а не на декларации, то полагаю, что Юрий Михайлович Сапожков был и  остается патриотом Беларуси. Именно так. Можно писать стихи о любви и быть при этом патриотом; а можно рыдать над судьбой страны — и не быть при этом поэтом.
А не поэт — не патриот.
Ведь дилемма «поэт иль гражданин?» надуманна, она представляет собой результат некорректно сформулированной проблемы. Лукавство формулировки в том, что она допускает позицию «плохой поэт». Дескать, пусть плохой — но поэт; пусть плохой — зато гражданин и патриот.
Но плохих поэтов,  повторимся, не бывает.  Поэт  если  он  поэт, всегда по  определению  будет  гражданином  и патриотом. Не поэт — значит, графоман,  способный  опошлить любую «популярную» тему (для бездарей нет ничего вечного, то есть святого) — и прежде всего патриотизма. А также любви, само собой.
Поэт Юрий Сапожков пришел к нам в смутное и тревожное время с самым главным и необходимым — со стихами о любви.
Поэты всегда приходят вовремя. Они невовремя уходят…
Анатолий АНДРЕЕВ