Вы тут

Станислав Подлипский. Как стать великим художником?


Пролог

Хотите стать великим художником? Пойдите в магазин «Все для художника». Купите там мольберт. Купите холст на подрамнике. Купите набор масляных красок, набор кистей, разбавитель для красок. Приобретите набор мастихинов — это такие маленькие лопаточки. Как мастерки у строителей, только маленькие. Если вы не знаете, как выглядит мастерок строителя, вам пока рано становиться великим художником.

Еще не забудьте купить палитру, иначе краски придется смешивать на крышечке от майонеза. А без крышечки ваш майонез может испортиться. Со всем этим добром езжайте домой. В троллейбусе сделайте вдохновенное лицо, чтобы все поняли, что вы художник. Пусть даже вы еще не написали ни одной картины — все впереди.

Придя домой, распакуйте холст и установите его на мольберт. Распакуйте все остальное. Не торопитесь нести упаковку в мусорное ведро. Бросьте под ноги — художнику нужен хаос. Ибо лишь из хаоса рождается порядок.

Смешайте несколько красок из тюбиков на палитре и начинайте рисовать. Кисть должна стать продолжением руки, рука — проводником для мозга, мозг — вратами для божественного озарения. Поэтому не стоит напрягать ни руку, ни мозг — так вы только помешаете Вселенной творить через вас. Не задумывайтесь о том, что вы рисуете, и не старайтесь следить за ровностью линий. Настройтесь на Космос, почувствуйте его, пропустите через себя, позвольте ему выплеснуться на ваше полотно.

Забудьте хотя бы на время, что вы неудачник и бездарь. Да, и ни в коем случае не отвлекайтесь, пока работа не будет закончена. Не подходите к компьютеру и холодильнику — через них Диавол крадет ваше вдохновение.

Когда картина готова, можете сфотографировать ее и выложить на своей страничке в интернете. Лайки обязательно будут. Не может же быть, чтобы у вас совсем не было друзей. Потом можете пойти на кухню съесть бутерброд — вы заслужили. Крышечку от майонеза ополосните и верните на место.

Подкрепившись, возвращайтесь в комнату и любуйтесь на свой шедевр с разного расстояния. Проверьте количество лайков в интернете. Чувствуете приближение славы? Отлично. Теперь можете смело взять свою картину и повесить ее где-нибудь в коридоре. Например, в месте, где неровный стык на обоях.

А назавтра берите свои документы и езжайте поступать в торговый колледж. Потому что для того, чтобы стать великим художником, мало написать картину — ее нужно еще выгодно продать. Если вы, конечно, не хотите закончить, как Поль Гоген, умерев в нищете в хижине на богом забытом острове.

Интересно, что сказал бы питающийся одними лишь фруктами старина Поль, узнав, что в 2015 году его картины будут продаваться за триста миллионов долларов — зарплату среднего француза за девять тысяч сто лет. Наверное, подавился бы кокосовой стружкой.

Этот рассказ пойдет о художнике, который сумел стать великим при жизни. Быть может, много лет спустя после смерти его творчество придадут забвению, а его самого объявят шарлатаном. Но тогда ему уже будет все равно. К тому же за восемьдесят лет ведь так никто и не объявил шарлатаном Малевича с его цветной геометрией.

 

I

Я познакомился с Колей Старковым в художественной школе. Сегодня он известен всему миру как один из самых дорогих художников современности Николас Старкович. Его картины продаются, и — что самое удивительное — покупаются за десятки миллионов долларов. Но так было не всегда.

Среди нас — пятнадцати детей, сидящих кружком и пытающихся перенести на ватман стоящую в центре класса миску с яблоками, — в то время он выделялся разве что тем, что единственный носил очки уже в десять лет. Ах, да! И у него были джинсы. В далеком 1992 году увидеть джинсы на улице было сложнее, чем в 2015-м увидеть айфон в салоне троллейбуса.

Отец Коли был первооткрывателем. Он одним из первых в Витебске открыл ларек на автобусной остановке. Дела шли хорошо, бизнес расширялся, и Андрей Моисеевич — да-да, Старковы были евреями, — спал и видел, как его сын подрастет и начнет помогать ему с делами. Но сын упорно не хотел идти по стопам отца и становиться бизнесменом. Он видел себя только в искусстве.

Андрей Моисеевич рассчитывал, что это не более чем подростковая прихоть, но с годами одержимость Коли карьерой художника только усилилась. Надо сказать, что это желание, пусть и не совсем обычное, но в то же время не такое уж и нетривиальное для мальчика, обучающегося живописи в городе, где родился Марк Шагал, жил Казимир Малевич и умер Юдель Пэн1.

 

1 Юдель Моисеевич Пэн (1854—1937) — белорусский живописец, педагог, видный деятель «еврейского ренессанса» в искусстве начала XX века. Учитель Марка Шагала.

 

К окончанию школы Коля сильно вырос. Он был худощав и все время сутулился, как бы стесняясь собственного роста. Всклокоченные черные кудри его торчали во все стороны, на руках и одежде часто можно было видеть следы красок. Очки в толстой оправе, надетые на его выдающийся крючковатый нос, визуально делали и без того небольшой подбородок еще меньше. Но при всей несуразности своего внешнего образа Коля был довольно общительным парнем и обладал незаурядным чувством юмора, что позволяло ему иметь большое количество приятелей. Коля прекрасно ладил и находил общий язык со всеми, причем не только по теме искусства. Но не могу сказать, что с кем-то он был действительно близок.

Когда пришло время определяться с выбором профессии, Коля без тени сомнения отправился поступать в Академию искусств в Минске. По тому же маршруту последовали еще две девочки из нашей художественной школы: Маша Климова и наша главная звезда Женя Захаренко. Маша закончила Академию, вернулась в Витебск и до сих пор работает в одной из школ учителем рисования.

История Жени Захаренко оказалась более драматичной. Подающая надежды молодая художница, победительница всевозможных конкурсов, которой пророчили славу самой Фриды Кало2, была принята в Академию без экзаменов. Ее приглашали учиться в Москву, Киев и Варшаву, но она решила остаться на Родине. Возможно, этот выбор стал для нее роковым. На третьем курсе Женя по уши влюбилась в пятикурсника и вскоре узнала, что беременна. Отец ребенка требовал сделать аборт, но Женя не согласилась, а твердо решила рожать и взяла академический отпуск. Вскоре нерадивый папаша окончил Академию и, воспользовавшись связями своего отца, умотал в Китай, оставив Женю без алиментов. Через полгода после рождения ребенка от рака скоропостижно умерла Женина мать. Отец крепко запил. Женя решила, что дорога в искусство ей закрыта, и устроилась работать продавцом-консультантом в магазин одежды. Через несколько лет она встретила мужчину, который вскоре женился на ней и удочерил ее девочку.Но к живописи она так и не вернулась.

 

2 Фрида Кало де Ривера (1907—1954) — мексиканская художница, наиболее известная автопортретами. Одна из самых знаменитых женщин-художников ХХ века.

 

Сам же я, как и многие другие выпускники нашей «художки», забросил живопись почти сразу после окончания школы. Я решил пойти по стопам отца и подал документы в Военную академию. Или отец так решил — сейчас я уже и не вспомню. Иногда в свободное время, которого не так и много у курсанта Военной академии, я встречался со своими витебскими приятелями, от которых узнавал о наших общих знакомых, в том числе и о Коле Старкове. Пару раз на каких-то общих посиделках я встречал и его самого. Поэтому я был более-менее в курсе его жизни. По крайней мере, той ее части, о которой он позволял знать другим.

 

II

Путь Николаса Старковича — на тот момент еще Николая Старкова — к мировой славе отнюдь не был усыпан лепестками подсолнухов. Хотя поначалу все складывалось вполне неплохо. Как раз в год нашего поступления его отец решил, что бизнесу уже тесновато в провинции, продал большую часть своих ларьков в Витебске и переехал вместе с Колей и его матерью в Минск. На новом месте он занялся старым делом — вложился в розничную торговую сеть.

К тому моменту Андрей Моисеевич почти смирился с тем, что его сын — патологический художник, и даже простил свою жену за то, что она восемь лет назад отвела его в эту проклятую художественную школу. Хотя порой ему становилось грустно от мысли, что его дело умрет вместе с ним, ведь Коля был его единственным наследником.

Николай был примерным студентом. Он добросовестно посещал занятия и старательно выполнял все задания преподавателей. Практически все свободное время он также посвящал живописи и всему, что с ней связано: изучал биографии известных художников, штудировал статьи арт-критиков, посещал всевозможные выставки, музеи и галереи, и конечно же, рисовал сам. О финансовых проблемах он мог не заботиться — все его расходы взял на себя отец.

Преподаватели Академии относились к нему вполне благосклонно, однако никто не видел в нем будущего великого художника. Его хвалили скорее за прилежание, чем за талант.

Время от времени Коля встречался с девушками. Как ни странно, этот сутулый чудаковатый юнец с растрепанной шевелюрой привлекал их, как улыбка безбровой Джоконды привлекает любителей искусства со всего мира. Возможно, кому-то из этих юных прелестниц хотелось почувствовать себя героиней фильма «Титаник», ставшей натурщицей для влюбленного художника. И Коля давал им такую возможность. Но как только работа над портретом завершалась, его горячее сердце моментально охладевало, превращаясь в айсберг, который проделывал огромную пробоину в сталкивающемся с ним женском самолюбии.

И пока его вчерашние возлюбленные тонули в пучине обиды и ревности, Коля продолжал невозмутимо дрейфовать в направлении своей мечты. А мечта у него была совершенно конкретная и четко сформулированная: всемирное признание.

Нона момент окончания Академии великим художником его считали лишь два человека: его мать и он сам.

 

III

Я случайно встретил его на улице примерно через год после окончания Академии. К тому моменту я уже получил звание старшего лейтенанта, командование пророчило мне блестящую военную карьеру, а мой отец мог мной гордиться, что он, собственно, и делал.

Сырым сентябрьским вечером я возвращался домой со службы и чуть не столкнулся с Колей лоб в лоб. Он шагал по тротуару, слегка пошатываясь и уронив взгляд прямо перед собой. Его я узнал не сразу. До этого мы не виделись с ним года два. И без того худощавый сутулый парень похудел и скрючился еще больше. Он имел вид хронически не высыпающегося человека. Если бы не его выдающаяся шевелюра и очки на ястребином носу, я бы, скорее всего, прошел мимо.

— О, Коля, привет, — сказал я делано непринужденным тоном, пытаясь скрыть свое удивление от его неважного вида.

— Привет, — устало улыбнулся он мне. Его улыбка показалась мне вполне искренней.

— Как ты поживаешь? Что у тебя нового?

— Да, нормально все. Рисую потихоньку, — он произносил эти слова так, будто говорить о своей жизни ему было неловко и даже немного стыдно. — Как сам?

— Все хорошо. Слушай, может, зайдем в кафе, перекусим и поделимся друг с другом новостями? Вон в то — через дорогу.

Он рефлекторно пощупал свои карманы.

— Слушай, я бы с удовольствием, но я очень спешу. Может, в другой раз?

Я понял, что он на мели.

— Да брось. Неизвестно, когда в следующий раз еще увидимся. Я угощаю!

Коля колебался.

— Послушай, — продолжал я, — нельзя упускать такой шанс, раз сама судьба нас с тобой столкнула.

— Вот уж не думал, что люди, запускающие ракеты, верят в судьбу, — сказал Коля, и мы оба рассмеялись.

В кафе я заказал большую пиццу и под предлогом того, что мне одному с ней никак не справиться, вынудил Колю поесть. Сначала он протестовал, но запах этого кулинарного шедевра на круглом пшеничном полотне сломил его ослабленное голодом сопротивление. Коля быстро жевал и глотал большими кусками. Было видно, что он давно не ел. Признаюсь, мне было удивительно видеть в таком состоянии человека, который никогда ни в чем не нуждался и чья семья с детства была для меня образцом достатка и благополучия.

Пока Коля утолял голод, я рассказал ему, как распределился в свою часть, как получил хорошую комнату в общежитии, как продвигаюсь по службе. Коля активно жевал и периодически одобрительно кивал. Насытившись, он откинулся на спинку стула. Настроение его явно улучшилось. Пришел его черед говорить.

— Что у меня нового? Да ничего. Живу там же, занимаюсь тем же — рисую. Сам знаешь, я, кроме этого, ничего не умею. Хотя злые языки утверждают, что я и этого не умею.

— Они все врут, — подбодрил я его, хотя он в этом совершенно не нуждался.

— Конечно, врут. Жалкие завистники.

По его тону я не понял, шутил он сейчас или говорил серьезно. Но уточнять не стал.

— Единственное, что изменилось, — продолжал он, — это то, что родители вернулись в Витебск.

— А как же бизнес твоего отца? — удивился я.

— А нет больше бизнеса, — грустно улыбнулся Коля. — Года два назад начались постоянные проверки: налоговая, санэпидемстанция и так далее. Что-то, конечно же, находили. Выписывали штрафы, прикрывали точки. Отец говорит, что это проделки конкурентов, у которых есть связи в верхах. Мама начала неважно себя чувствовать из-за постоянных стрессов — он же ей все всегда рассказывает. В итоге он продал за бесценок то, что осталось, и они вернулись в Витебск. Там у него есть еще пара-тройка ларьков. Но, сам понимаешь, доход от них уже совсем не тот, что в девяностые.

— Понимаю, — сочувственно вздохнул я, хотя на самом деле ничего в этом не понимал.

— Ну вот, — продолжал он. — Оставили мне здесь квартиру, так что живу один в трешке, как мажор. Но думаю поменять ее на что-нибудь поскромнее с доплатой, если будет совсем туго.

— А ты не пробовал продавать свои картины? — спросил я.

Коля пару секунд смотрел на меня в упор, сдвинув брови.

— Пробовал ли я продавать свои картины? Пробовал ли я их продавать? — зачем-то дважды переспросил Коля. — Да я столько времени и сил трачу на попытки продать свои картины, что я уже скорее не художник, а гребаный продавец!

Он на несколько мгновений замолчал, пытаясь обуздать эмоции, вызванные моим неосторожным вопросом. Наконец, он успокоился и продолжил:

— Сейчас несколько моих работ выставлено в галерее по адресу: проспект Независимости, двенадцать. Там их можно купить. Зайди как-нибудь, если будет время. Это я не к тому, чтоб ты их покупал, а к тому, чтоб ты их посмотрел, если интересно. Хотя я не буду возражать, если ты приобретешь одну из них.

После этих слов он подмигнул мне и хихикнул.

— Обязательно зайду, — пообещал я.

— Ну а ты сам-то рисуешь? — неожиданно спросил Коля. — Яблоки в художке у тебя получались лучше всех.

— Нет, не рисую. Кроме яблок, у меня ничего особо не получалось. А одними яблоками сыт не будешь, — попытался отшутиться я.

Но Коля не отреагировал на мой шутливый тон.

— Очень зря! В каждом из нас живет художник, и нужно давать ему возможность себя проявлять, иначе он будет чахнуть, болеть и в конце концов умрет. И ты будешь всю оставшуюся жизнь носить в себе его труп.

— С моей службой мне не до художеств, — заметил я.

— Может случиться так, что однажды ты спохватишься, а твой внутренний художник будет уже мертв, — наступал он. — И как бы ты ни старался, ты не сможешь его воскресить. Тебе останется только горевать над его прахом, как репинскому Ивану Грозному над телом сына. И самым страшным будет осознание того, что ты сам виноват в его смерти.

Я молчал. Я испытывал внутреннее возмущение от того, что хоть я  привел Колю в это кафе и я оплачиваю его ужин, он в полной мере чувствует себя здесь главным. Я ничего не мог ему возразить. Моя офицерская выдержка пасовала перед его уверенностью в своей правоте. И я понимал, что он действительно прав.

Я повернулся к бару и отыскал взглядом официантку:

— Девушка, будьте добры, счет!

 

IV

Месяц спустя я был по служебным делам на Главпочтамте. Выйдя на улицу, я вспомнил, что галерея, о которой говорил мне Коля, находится в соседнем здании. Почему бы мне не взглянуть на его картины? — подумал я. Тем более, я ему обещал, а слово офицера надо держать. Я прошагал несколько десятков метров по улице под моросящим октябрьским дождиком и увидел большую стеклянную дверь, над которой красовалась надпись «Галерэя Мастацтва».

Внутри было немноголюдно, но и нельзя сказать, что было пусто. Войдя внутрь, я на некоторое время поймал на себе удивленные взгляды нескольких женщин, чью профессию можно было определить как смотритель-продавец. Видимо, не часто их галерею посещали люди в военной форме. Через несколько секунд все они вернулись к своим делам, и теперь на меня с любопытством взирали лишь персонажи многочисленных полотен.

Картин здесь было действительно много. Все стены и колонны были увешаны в четыре-пять рядов. Один зал, другой, третий, какие-то закутки, коридорчики, лестничные клетки — все свободное пространство было покрыто работами многочисленных живописцев, мечтавших о признании.

Портреты, пейзажи, натюрморты, изображения животных, архитектуры, бытовых сцен. На некоторых картинах — просто абстракции. На других — обнаженные женщины в претенциозных позах. Работы были развешаны без какой-либо структуры или логики: они не были объединены в группы ни по стилю, ни по жанру, ни по автору. В уголке каждой из них была прикреплена маленькая бумажка с ценой. Чтобы купить среднюю по цене картину, мне пришлось бы откладывать всю мою зарплату несколько месяцев. Но затем я вспомнил, что над некоторыми картинами художники могут работать годами, и тогда их стоимость стала казаться мне не такой уж завышенной.

Побродив по галерее несколько минут, я окончательно осознал, что самостоятельно мне не отыскать картин Старкова в этом арт-хаосе, тем более, кроме цен, никакой информации о картинах не было. Фамилию художника можно было узнать, лишь разобрав авторскую подпись в правом нижнем углу полотна.

Я призвал на помощь одну из смотрительниц. Строго одетая женщина лет сорока с минимальной косметикой на лице что-то посмотрела в компьютере, а затем провела меня в небольшой закуток, отгороженный от основного зала стеклянной перегородкой.

— У нас здесь выставлены две картины Николая Старкова. Одна, — она указала на большое яркое полотно, затем развернулась и указала на еще одно на противоположной стене, — и вторая.

Я поблагодарил ее, и она удалилась, оставив меня наедине с картинами, которые сегодня стоят дороже, чем вся эта галерея вместе с ее смотрительницами.

На обеих картинах были изображены глаза. По глазу на каждой. Среди пестроты всех окружающих картин работы Старкова выделялись еще большей яркостью, насыщенностью. Обе были написаны на больших квадратных холстах. Если смотреть на картину издалека, то она выглядит как большой яркий глаз. Но если подойти поближе, то можно рассмотреть совсем иные вещи.

В самом центре картины был нарисован черный зрачок, который совершенно отчетливо напоминал объектив фотокамеры. А вокруг зрачка было изображено множество предметов одного цвета, закручивающихся в вихрь и таким образом образующих яркую радужную оболочку. Радужку первого глаза составляли десятки ярко-красных предметов. Клубника. Зонт. Автомобиль «Феррари». Перец. Рояль. Кресло Морфеуса. Елочная игрушка. Помидор. Флаг СССР. Гербера. Минский костел. Женская туфля. Роза. Лик Дьявола. Конь с картины Петрова-Водкина. Божья коровка. И еще много других алых, бордовых, гранатовых, пунцовых, багровых и вишневых предметов.

Каждый элемент этой красной мозаики был размером всего несколько сантиметров, но прорисован был очень тщательно, аккуратно, мелкими мазками.

Глаз обрамляли веки: верхнее и нижнее. В них я не нашел ничего необычного. Просто веки с ресничками и складками кожи. Но они были прописаны более грубо, крупными мазками, как бы фокусируя внимание зрителя на центре глаза.

Вторая картина повторяла композицию первой. Только радужка и предметы, из которых она состояла, здесь были синими. Больше всего меня позабавил затесавшийся между гроздью винограда, васильком и синей птицей — видимо, на удачу, — трактор «Беларус».

На обеих картинах, как и на всех остальных в галерее, был прикреплен ценник —  порядка тысячи долларов. Это, пожалуй, ниже среднего по галере. Чем определялась стоимость полотен, выставленных здесь, для меня было загадкой. Она точно не зависела ни от размера, ни от сложности работы. Я предположил, что цена могла определяться известностью художника, но вряд ли я что-то знал о ком-то, кто выставлялся здесь кроме Старкова.

 

V

Разглядывая картины, краем глаза я заметил, как с улицы в галерею вошел пожилой человек. Вид он имел весьма импозантный. Седые волосы были аккуратно зачесаны назад. Подбородок покрывала такая же седая бородка, сужающаяся книзу. На загорелом лице красовались очки с круглыми стеклами в тонкой оправе. Старик был одет в настоящий макинтош и держал в руках настоящую трость. По крайней мере, выглядело все настоящим. Как будто пришелец из прошлого оказался на улицах Минска и решил посетить картинную галерею. Для полноты картины не хватало только цилиндра на его голове.

Он что-то спросил у опешившей от такого экспоната смотрительницы, и она, запинаясь, устремилась впереди него в моем направлении. Старик шагал очень бодро и твердо — трость явно была ему нужна лишь для придания важности и в какой-то мере эпатажа. Я бы не удивился, если б узнал, что у него идеальное зрение и в его очках нет диоптрий.

Я сделал вид, что изучаю картины. Они вошли ко мне, миновав стеклянную перегородку, и смотрительница указала прямо на Колины картины.

— Вот здесь у нас выставлены две работы художника Николая Старкова.

Затем, покосившись на меня, добавила, непонятно к кому обращаясь:

— Почему-то сегодня к этим картинам повышенный интерес.

Старик широко улыбнулся, оголив белоснежные зубы, и потер ладони.

— Это потому, что картины превосходные! У этого парня большое будущее — вот увидите! Я беру обе. Быть может, у вас есть другие его работы?

Растерянная смотрительница развела руками.

— Я сейчас проверю в компьютере.

— Сделайте милость, красавица, — вновь блеснул зубами незнакомец.

Смотрительница смущенно улыбнулась и удалилась плывущей походкой, стараясь держать осанку, как на светском балу.

Старик приветственно кивнул мне.

— Любите живопись? — спросил он.

— Так точно.

— Отрадно, что любовь к искусству не чужда представителям нашей доблестной армии, — сказал он, с улыбкой покосившись на мои погоны.

Я улыбнулся в ответ.

Голос, тони вид незнакомца были весьма приятны. Он был просто наполнен обаянием до самых кончиков своих переливающихся серебром волос. Но все же я чуял в нем какую-то неуловимую фальшь, как фокстерьер чует лису в глубокой норе. Внешне старик был абсолютно спокоен, лишь только указательный палец его правой руки то и дело постукивал по резной рукоятке деревянной трости.

— Вы, я вижу, тоже любите живопись, — с иронией заметил я.

— О, еще как! С тех пор как мое влечение к женщинам стало угасать, искусство сделалось моей главной страстью. Прежде оно было на втором месте, — он по-хулигански подмигнул мне.

— И большая у вас коллекция?

— Женщин или картин? — продолжал разбрасываться остротами седой Казанова. И не дожидаясь моего ответа, продолжил: — Не такая большая, как была у Третьякова, но любопытные экспонаты имеются.

— А почему вы из множества картин в этой галерее выбрали именно эти две? — поинтересовался я. — Что именно вас привлекло?

Палец правой руки старика ускорил ритм. Левой рукой он несколько раз погладил свою бородку сверху вниз.

— Видите ли, — потянул он, — я…

— Я посмотрела в базе — у нас только две картины Николая Старкова, — прервала наш разговор смотрительница. — Если вы готовы оплатить, пройдемте, пожалуйста, на кассу.

— За вами — хоть на край света, красавица, — ответил старик, снова вынудив женщину покраснеть.

Он отвесил мне прощальный поклон и вальяжной походкой направился вслед за смотрительницей, звонко отстукивая каждый шаг по керамике пола своей тростью.

Дождавшись, пока старик выйдет из галереи с Колиными картинами, я подошел к обслуживавшей его смотрительнице с вопросом:

— Скажите, а давно у вас выставлены картины Николая Старкова?

— Около года, — ответила она.

— И часто их покупают?

— Это был первый раз.

Продать две картины за год — не так-то и много. Помню, я тогда с иронией подумал про себя, что мне выпала честь стать свидетелем исторического момента: у Николая Старкова впервые купили картины. Теперь я знаю, что это действительно был исторический момент. Но думаю об этом уже без иронии. Скорее даже жалею, что не опередил этого старика и не купил хотя бы одно из тех глазастых полотен.

 

VI

В следующий раз я услышал о Старкове два года спустя. Вернувшись вечером домой со службы и поужинав, я отдыхал, удобно устроившись на диване со своей молодой женой. За эти два года я успел не только жениться и получить ведомственную квартиру, но и дослужиться до капитана. Неплохо для человека, которому недавно исполнилось двадцать шесть. Не то чтобы я кичился своими успехами, но, признаюсь, неприкрытая зависть моих менее удачливых одноклассников и сокурсников порой мне льстила. Стоит ли говорить, что я всего на одну ступеньку был ниже в звании, чем мой отец, который уже вышел на пенсию.

По телевизору шел выпуск новостей. Показали сюжет о том, что американцы впервые избрали темнокожего президента. Затем о том, что королем Бутана стал двадцативосьмилетний парень с украинской фамилией Вангчук. Помню, я тогда еще подумал, что карьера этого Вангчука развивается куда более стремительно, чем моя.

— А теперь к новостям культуры, — вещала миловидная дикторша в строгом костюме. — В Нью-Йоркском музее современного искусства открылась персональная выставка картин уроженца Беларуси Николаса Старковича.

Следующим кадром я увидел знакомое лицо с очками на крючковатом носу. Это был Коля. Тот самый Коля, который шестнадцать лет назад сидел по левую руку от меня в художке и вместе с остальными рисовал натюрморт из яблок в деревянной миске.

Он заметно изменился с момента последней нашей встречи. Всегда растрепанные его волосы были аккуратно уложены гелем. На загорелом округлившемся лице — модные очки в красной оправе. Он выглядел, как настоящий успешный американец: держался уверенно, много улыбался, демонстрируя безупречную, как репутация Авраама Линкольна, белизну зубов. Казалось, даже его привычная сутулость куда-то испарилась.

Далее начались новости спорта, а у меня перед глазами все еще стояло загорелое белозубое Колино лицо. Два года назад, когда я видел его в последний раз, это был исхудавший парень с фиолетовыми мешками под глазами, не знающий, как заработать себе на кусок хлеба. Его жизнь в тот момент держалась лишь на непоколебимой силе духа и твердой вере в успех. Но кто мог гарантировать, что этот успех наступит? Сколько талантливых художников умерло в нищете, так и не получив заслуженного признания. Как можно было быть уверенным, что в один прекрасный день в галерею забредет этот чудаковатый старик-коллекционер и купит его картины. А как произошел квантовый скачок от продажи двух картин, выставленных среди сотен других в минской галерее «Мастацтва», до персональной выставки в одном из крупнейших музеев мира для меня было загадкой. И я решил ее разгадать.

 

 

VII

К 2008 году интернет уже плотно вошел в мою жизнь и закрепился в ней, что существенно облегчало мне задачу. Расспросив нескольких общих знакомых и прошерстив дюжину сайтов о современном искусстве, я таки собрал кое-какую информацию. Оказывается, старик-ловелас из галереи всего через полгода после нашей с ним встречи выставил одну из картин Старкова на аукционе «Филлипс» в Женеве.

Купив картину за тысячу долларов, этот старый пройдоха непостижимым образом умудрился продать ее за сто тысяч. Какой-то миллионер из Израиля и толстосум из Объединенных Арабских Эмиратов не на шутку схлестнулись в бесконтактном бою, желая заполучить «Красный глаз», и повышали ставки до тех пор, пока участник с берегов Персидского залива, скрепя сердце, не сдался. Принимая во внимание извечное арабо-израильское противостояние, можно предположить, что для каждого из них уделать соперника являлось делом чести. Но выиграл еврей. Впрочем, как обычно.

Однако главным выигравшим евреем оказался Николай Старков. Такой резкий взлет цены на его картину не остался незамеченным в сообществе коллекционеров и дельцов, зарабатывающих на перепродаже предметов искусства. Через две недели старик из галереи продал на том же аукционе «Синий глаз» за восемьдесят тысяч, заработав таким образом на двух картинах малоизвестного художника сто семьдесят восемь тысяч долларов.

Заметки об этом событии появились в нескольких крупных международных изданиях, и можно сказать, Николай проснулся знаменитостью. Все его картины, которые он согласился продать, мигом размели по очень высоким ценам. К тому же, он получил предзаказы от нескольких коллекционеров на последующие работы.

За короткое время Старков стал не только знаменитым, но и богатым. Недолго думая, он переехал в город миллионеров Нью-Йорк и сменил имя на более привычный американскому уху вариант «Николас». Также он вернул себе родовую фамилию Старкович, которую его дед, опасаясь гонений, в конце сороковых годов обрезал до  безопасной «Старков».

 

VIII

Следующие семь лет я периодически натыкался на новости о Николасе. В основном они были связаны с его персональными выставками: Нью-Йорк, Рим, Париж, Москва, Токио. Иногда появлялась информация об очередной неприличной сумме, за которую была продана его картина. К 2015 году эти суммы возросли до миллионов долларов.

В этом же году мне исполнилось тридцать три. Достигнув возраста Христа, религию я, увы, не создал, да и учениками не обзавелся. Разве что стал наставником для двух своих сыновей. Хотя ими больше занималась жена, чем я. По крайней мере, у нее на это было гораздо больше времени.

Годом ранее я получил звание полковника. Василию Джугашвили для этого понадобилось на одиннадцать лет меньше. С другой стороны, мой отец — майор, а не генералиссимус.

Я был одним из самых молодых полковников Вооруженных сил Беларуси. А Коля Старков — всего лишь самым молодым генералом мировой живописи.

Интерес к себе он подогревал не только новыми картинами, но и новыми высказываниями. Удивительное дело, но как только вы добиваетесь серьезного успеха в какой-либо области, журналисты почему-то начинают считать вас экспертом во всех областях человеческой деятельности. И, соответственно, беря у вас интервью, начинают задавать вопросы, никак не связанные с вашим основным занятием.

Именно благодаря этому Николас Старкович заработал себе репутацию человека с активной гражданской позицией — непримиримого борца с войнами, конфликтами и любым кровопролитием. То и дело в своих интервью он не без красноречия обвинял правителей различных государств в неумении и нежелании вести переговоры, в эгоизме и личных амбициях, из-за которых гибнут невинные люди. Даже жонглировал какими-то цифрами о военных расходах крупнейших стран, утверждая, что этих денег хватило бы не только, чтоб накормить Африку, но и чтобы довести ее до ожирения.

На Западе любят людей искусства, музыки и кино с четкой гражданской позицией. Порой их даже избирают в президенты. Острополитические высказывания Старковича активно тиражировались в СМИ. Интерес к его персоне рос, а вместе с ним росла и стоимость его картин.

Видимо, чтобы окончательно закрепить за собой звание главного рупора пацифизма в искусстве, Старкович создал серию картин на антивоенную тематику. На картинах этой серии были изображены главные злодеи, тираны и захватчики мировой истории, занимающиеся совершенно мирным делом.

Чингисхан, играющий на моринхуре3.

 

3 Моринхур — струнно-смычковый музыкальный инструмент, распространенный в Монголии и некоторых районах России и Китая.

 

Наполеон, выступающий на сцене театра в образе Фигаро.

Усама бен Ладен, расшивающий молитвенный коврик золотой нитью.

Центральной работой стало полотно с изображением молодого художника, с умиротворенным лицом работающего над картиной. В чертах этого живописца с юношеским румянцем на щеках без труда угадывается Адольф Гитлер. А знатоки искусства даже рассмотрели в картине, над которой он трудится, настоящую работу Гитлера, где он изобразил так любимую им венскую архитектуру.

Цикл картин получил название «MakeArt, notWar4».

 

4 Занимайтесь искусством, а не войной (англ.).

 

IX

В конце осени я ехал на машине по городу и увидел над проспектом рекламную растяжку, которая гласила, что со второго по восьмое ноября в Национальном художественном музее Беларуси впервые пройдет персональная выставка Николаса Старковича в рамках его мирового турне. Придя домой, я зашел в интернет и нашел там подтверждение этой информации. К тому же, там было сказано, что в последний день выставки — восьмого ноября — ожидается присутствие самого автора. По этой причине и без того недешевые билеты на выставку в этот день продавались по двойной цене.

Я оплатил два билета на последний день и распечатал присланные мне на электронную почту квитки.

Я посчитал — с момента нашей с Колей последней встречи прошло девять лет. Я о нем много слышал за эти годы. Он обо мне, скорее всего, ничего. Я не был даже уверен, что он меня узнает. Хотя за эти девять лет я изменился куда меньше, чем он.

Наконец тот день настал. Я надел свой лучший гражданский костюм. Жена идеально отутюжила мою белую рубашку. Сама нарядилась в красное коктейльное платье, чтобы не затеряться среди богемы на этой выставке. Это платье, купленное еще в прошлом году, она надела чуть ли не впервые, поскольку мероприятия, на которых мы обычно бывали, предполагали более строгий тон в одежде. Но сегодня нам предстояло быть не полковником и его женой, а просто любителями живописи.

Выставка открылась в двенадцать часов дня и должна была продолжаться до шести вечера. Ожидая, что Старков не появится с самого начала, мы с женой прибыли в музей к двум часам. Наши ожидания подтвердились — Старкова еще не было. Более того, никто не мог точно сказать, во сколько он будет и будет ли вообще. Оставалось только ждать.

На выставке было представлено всего двенадцать картин Николаса Старковича. Еще столько же — работы его учеников. Мы с женой изучили все картины, затем уселись на диван и, попивая подаваемое здесь шампанское, принялись изучать наряды посетителей выставки.

Наконец, ближе к четырем часам, появился и сам герой вечера. Он вошел в зал в белом костюме из мягкой ткани, расшитом золотыми нитками, и сразу же заполнил собой все пространство, мгновенно притянув к себе внимание всех присутствующих. Заскучавшие уже было дамы в нарядных платьях встретили его приход восторженными аплодисментами. Глазами они пожирали его, как битломанки Пола Маккартни. Я ожидал, что вот-вот кто-то упадет в обморок. Но славянки оказались выносливее англичанок.

Старкович был со всеми чрезвычайно любезен. Отрабатывая вырученные от продажи билетов деньги, он поприветствовал рукопожатием каждого мужчину в зале и поцеловал руку каждой женщине. Барышни, которые пришли без пары, норовили поцеловать его в щеку. Николас не сопротивлялся. Насколько мне было известно, он был до сих пор не женат, чем усиливал интерес к себе со стороны прекрасного пола.

Наконец очередь дошла и до нас. Он протянул мне руку и начал было произносить дежурную фразу о том, что он рад нас приветствовать на своей выставке, как вдруг его лицо переменилось: брови поплыли вверх, а пластмассовая улыбка ожила.

— Знакомые лица! — воскликнул он. — Вот так сюрприз!

Я улыбнулся и представил ему свою жену.

— Мой муж очень много о вас рассказывал, — выдала меня жена.

— Увы, не могу похвастаться тем же, — ответил Старкович, наклоняясь к ее кисти. — Однако же надеюсь, что ваш муж сегодня поведает мне, где он отыскал такой бриллиант.

Кокетство Николаса с моей женой показалось мне несколько чрезмерным, однако я не подал виду. По крайней мере, постарался.

— Ребята, простите, но я должен быть с гостями. В конце концов, они заплатили за билеты, — Николас едва заметно улыбнулся. — Но я очень хотел бы поужинать с вами по окончании выставки. Дождитесь меня, хорошо?

Я пообещал, что мы дождемся, и он вернулся в объятия влюбленной в него богемы.

 

X

Свое обещание мы сдержали лишь наполовину. Жена начала беспокоится о детях, которые остались с бабушкой. Мои доводы о том, что с ними ничего не может случиться, ее, разумеется, не убедили, и я вызвал ей такси. Сам же я не мог упустить такой шанс пообщаться со Старковым, тем более, он сам предложил поужинать.

В шесть вечера, как и было запланировано, выставка подошла к концу. Николас попрощался персонально со всеми гостями, вновь пожав или поцеловав руку каждого посетителя в зависимости от гендерной принадлежности. За вечер Старков насобирал неплохой урожай не только номеров женских телефонов, но и дорогих букетов, которые были бережно расставлены помощниками в заранее приготовленные большие вазы по углам зала.

Наконец последняя брюнетка была расцелована и, цепко сжимая ярко-красным маникюром визитку мастера, покинула зал, оставив как напоминание о себе угасающий шлейф дерзко-пряного аромата. Николас подошел ко мне с выражением напускной усталости на лице:

— А где же твоя прекрасная супруга?

— Она поехала к детям.

— О, у тебя есть дети, — улыбнулся он.

— Да, два мальчика. Два сына.

— Поздравляю! Ну, что же. В таком случае, отужинаем без дам! Давненько я не ужинал в чисто мужской кампании, да еще с офицером. Ты, кстати, в каком звании?

— Полковник.

Он изобразил испуг.

— Товарищ полковник, простите, что обращался к вам на «ты»! Теперь только на «вы» и по имени-отчеству.

— Коля, прекрати. Это скорее я должен обращаться к тебе на «вы». Ты-то вон какой — величина, знаменитость, светило мировой живописи…

— Продолжай, — он довольно заулыбался. — Ладно, шучу. Все. Поехали в ресторан.

 

XI

Взятый напрокат лимузин доставил нас к ресторану с нетривиальным названием «Гоголь». Ресторан не специализировался на украинской кухне, как можно было предположить из названия. Он специализировался на неприлично высоких ценах.

Я никогда не был здесь прежде, но был наслышан о его ценовой политике. На всякий случай я достал кошелек и пересчитал его содержимое. Заметив это, Коля сказал:

— О, не беспокойся, сегодня я угощаю! В конце концов, я же должен вернуть тебе должок десятилетней давности, когда ты спас бедного художника от голодной смерти!

— Девяти, — поправил я.

— Что?

— Девятилетней давности.

— Да вы педант, товарищ полковник! — рассмеялся Коля.

Я был немного удивлен, что Коля помнит о том случае, когда я кормил его пиццей в том дешевом кафе. Но было приятно.

Распорядитель усадил нас за лучший, по его словам, столик. Полагаю, он всем гостям говорит, что их столик — лучший, чтобы они чувствовали себя особенными. Однако нас он еще и взялся обслуживать лично.

Интерьер ресторана «Гоголь» скорее напоминал дворец, чем место, где едят. Поначалу было ощущение, что вот-вот появится кузнец Вакула и станет требовать черевички.

Я заказал стейк из говядины и бокал красного вина. «Прекрасный выбор», — похвалил меня распорядитель. Можно подумать, я мог бы заказать здесь что-то, на что бы он сказал: «Если честно, вкус у вас так себе».

Старкович заказал рыбу и белое вино.

— Я так понимаю, фирменное блюдо у вас — гоголь-моголь? — пошутил он.

Как оказалось, своей шуткой он попал в самую точку.

— Совершенно верно! — ответил распорядитель. — У нас подается более десяти разновидностей гоголя-моголя: с медом, ягодами, фруктами, соком, какао, вином, ромом.

— О, мы непременно отведаем этой вкуснятины на десерт, — обрадовался, как ребенок, Коля.

Распорядитель услужливо поклонился и ушел передавать наш заказ на кухню.

Коля был в прекрасном настроении, шутил и то и дело подмигивал трем хихикающим барышням за соседним столиком. Для него это был обычный ужин, какие он наверняка устраивает каждую неделю в разных городах мира. Для меня же это была возможность впервые в жизни вот так, с глазу на глаз, в неформальной обстановке поговорить с человеком, который многого достиг в жизни. Намного больше, чем я.

— Слушай, Коля, — начал я. — А ты веришь в удачу?

— Нисколько, — улыбнулся он. — А ты?

— Офицеру положено рассчитывать на свои силы, а не на удачу, — ответил я.

Он снова улыбнулся, откинувшись на спинку дивана, но ничего не ответил. Тогда я продолжил:

— А ты не считаешь, что именно удача во многом способствовала твоему успеху?

— Нет. Я так не считаю, — все еще улыбаясь, но с твердостью в голосе ответил он.

— Но ведь если бы не стечение обстоятельств, ты мог бы и не стать тем, кто ты есть. Я не пытаюсь сейчас говорить, что ты плохой художник, — ты выдающийся художник. Но если бы тот старик не купил твои картины и не продал их за невообразимую для неизвестного художника сумму на том аукционе, широкая публика могла о тебе и вовсе не узнать.

Коля взял бокал и медленно сделал глоток. Он сидел неподвижно несколько секунд, ожидая, пока вино теплой струей опустится по его пищеводу. Затем он так же медленно выдохнул.

— Ты заблуждаешься, друг мой. Я не выдающийся художник. Как художник я ничем не лучше тебя, ничем не лучше любого из нашей художественной школы. Мои картины стоят больших денег не потому, что я хороший художник. Правильнее будет сказать, что меня называют хорошим художником, потому что мои картины стоят больших денег. Но никакого везения в этом нет.

— Что-то я тебя не совсем понимаю.

— Что ты не понимаешь? Любая моя картина теперь будет стоить дорого только потому, что это я ее написал. Даже если я просто выдавлю тюбик краски и небрежно размажу по холсту.

— Пусть так. Но ты же как-то сумел сделать себе имя. А без удачи здесь явно не обошлось: тот старик в галерее, то арабо-израильское противостояние на аукционе.

Он наклонился вперед и оперся локтями на стол. Лицо его было теперь абсолютно серьезным.

— А что, если я скажу тебе, друг мой, что импозантный старик в макинтоше с тростью — это актер Витебского драматического театра и хороший знакомый моего отца?

Я был озадачен. Это наверняка было видно по моему лицу, и Николас это читал. Он продолжил:

— А что, если я скажу тебе, что миллионер, первым купивший мою картину на аукционе — это никакой не миллионер, а мой дядя Яша, уехавший в Израиль еще в девяносто первом? А араб, который с ним торговался, — это ряженый армянин, которого я встретил в кафе в Женеве и уговорил за сто евро сыграть роль шейха. Ты вообще знал, что армян можно встретить где угодно? Ты знал, кстати, что Айвазовский был армянином?

— Подожди! — прервал я его, пытаясь собрать общую картину из мозаики его фраз. — Ты хочешь сказать, что ты продал картины знакомому своего отца, который потом перепродал их твоему дяде?

— Не совсем так. Вернее, совсем не так. Я продал картины самому себе, чтобы потом одну из них еще раз перепродать самому себе. Старик из драмтеатра и дядя Яша — это просто актеры.

— Но зачем?!

Старкович улыбнулся и выдержал паузу, как человек, готовящийся рассказать о вещах, которые неминуемо поменяют мировоззрение слушателя.

— Ты же знаешь, что мой отец всю жизнь занимался торговлей. Как я ни сопротивлялся, но гены взяли свое, и я сам в конечном итоге стал торговцем. Только продаю я не копеечный ширпотреб, как мой отец, а свои картины. Я сам придумал этот план и пришел с ним к отцу. Мне нужны были две тысячи, чтоб выкупить две свои работы, которые были выставлены в галерее. Отцу в тот момент самому было тяжело с финансами, но когда он услышал мой план, то сразу загорелся. Он не был до конца уверен, что все срастется, но его радовал сам факт того, что его сын придумал хоть какой-то бизнес-план, что он не просто бестолковый хронический художник, а еще и предприниматель, пусть даже начинающий. Он продал один из трех своих оставшихся ларьков и отдал мне две тысячи. Также он облегчил мне задачу с поиском человека на роль покупателя, представив мне того актера. Неплохой актер, кстати. Рассказывал даже, что играл короля Лира и получил хорошие отзывы.

— Но я все равно не понимаю, для чего ты сам у себя купил свои картины, да еще через подставного человека.

— Чтобы продать одну из них самому себе еще раз, — он рассмеялся, видя мое недоумение.  — Понимаешь, продажа моей никому не известной картины за сто тысяч, да еще и это шоу с арабо-израильским противостоянием, наделали много шуму в прессе. В этом и состоял мой план — привлечь внимание СМИ.

— И ты действительно заплатил сто тысяч за свою картину?

— Конечно. Это же серьезный аукционный дом. Все должно было быть по-настоящему. Именно поэтому роль покупателя и сыграл мой дядя — я бы не доверил сто тысяч постороннему человеку. Но и это не мог быть мой отец, потому что меня могли бы раскрыть.

— А где ты взял деньги?

— Продал минскую квартиру. Несколько месяцев снимал комнату, пока происходили все эти проволочки с денежными переводами. Но вторую картину купил уже настоящий коллекционер. После уплаты всех пошлин, налогов, комиссий и оплаты всех расходов моей команды я еще остался в небольшом плюсе. Но главное, что я получил, это мое имя. Оно теперь на слуху.

Я понемногу начинал понимать его план, но все еще не мог поверить, что он сработал. Старкович видел мое замешательство и, видимо, решил помочь уверовать.

— Как ты думаешь, — спросил он, — чем определяется стоимость той или иной картины?

— В первую очередь, именем художника, я думаю, — неуверенно ответил я.

— Ты прав. Но чем же, в таком случае, определяется стоимость имени художника?

Я затруднялся ответить. Я уже понял, что точно не его талантом и мастерством. Видя, что у меня нет ответа, Николас ответил сам:

— Стоимость имени художника определяется тем, как часто о нем упоминают. Ты знал, что количество упоминаний в прессе влияет на стоимость акций компаний? То есть, если кто-то даже между делом пишет где-то слово «айфон», акции «Эппл» тут же растут, пусть и ничтожно. А когда этих упоминаний тысячи, десятки тысяч, миллионы? Когда о тебе выходит маленькая заметочка в «Таймс», ее тут же перепечатывают тысячи более мелких изданий. Понимаешь, о чем я?

— Начинаю понимать, — ответил я. — Но ведь картина — это не смартфон. Ее же нельзя просто так втюхать.

— Ха! Втюхать картину гораздо проще, чем втюхать смартфон. Потому что никто не знает даже приблизительно, чем хорошая картина отличается от плохой.

— Ну как же! А критики?

Старкович захохотал на весь «Гоголь», заставив посетителей обернуться на нас.

— Кто? Критики? — говорил он сквозь смех. — Я тебя умоляю! Когда картина прямо со старта продается за сто тысяч, любой критик найдет в ней признаки гениальности, я тебя уверяю. Нашли же они что-то в «Голубой звезде»5, хотя это больше похоже на детские каракули. Или возьмем того же Ротко6: этот проходимец просто брал валик и красил холст сначала красным, потом поверх этого — фиолетовым, и еще кривую зеленую полоску рисовал для полноты композиции. Ему даже лень было название придумывать. Он называл картину просто по номеру — Номер шесть. Или по цветам — Фиолетовое, зеленое и красное. В прошлом году эту картину продали за сто восемьдесят шесть миллионов. И критики ей просто восхищаются. Называется — живопись цветового поля. Какое, к черту, цветовое поле? Он просто валиком холст закрасил, олухи!

 

5 «Голубая звезда» (1927) — картина художника-абстракциониста Жоана Миро. В 2012 году была продана на аукционе за 36,9 млн долларов.

6 Марк Ротко (1903—1970) — американский художник, ведущий представитель абстрактного экспрессионизма, один из создателей живописи цветового поля. Уроженец Витебской губернии Российской империи.

 

Его лицо вновь наполнилось спокойствием. Он сделал знак распорядителю налить ему еще вина.

— Ну, а ты никогда не думал поменять что-то в жизни? — спросил он.

— Нет, — ответил я. — Меня все устраивает. Почти все.

— Почти… — потянул он. — А не хотел бы почувствовать себя свободным человеком?

— Я и так свободный человек.

— Живущий по Уставу и беспрекословно выполняющий приказы старшего по званию?

— Послушай, — раздраженно ответил я, — служба в Вооруженных Силах, конечно, накладывает определенные ограничения, но это не значит, что я живу по Уставу, как по инструкции.

— Что же, рад за тебя, — ухмыльнулся Старкович и глянул на часы. — Думаю, наш ужин подошел к концу.

Он расплатился за двоих, несмотря на мои протесты, и мы вышли на крыльцо.

— Черт возьми! — сказал он и резко остановился.

— Что случилось?

— Мы ведь так и не попробовали гоголь-моголь! — Он с досадой обернулся на дверь ресторана. — Ну да ладно — не последний день живем.

Старкович предложил подвезти меня, но я сказал, что лучше возьму такси. Не хватало еще, чтоб мои соседи-сослуживцы видели меня выходящим из лимузина.

На прощание он протянул мне свою визитку:

— Если вдруг надумаешь изменить свою жизнь — набирай. Помогу, чем смогу.

Я спрятал визитку в карман. Мы пожали друг другу руки, и он уехал.

 

XII

Когда я вернулся домой, в квартире было темно и тихо. Я зажег свет в коридоре и заглянул в детскую — мальчики мирно посапывали. Я осторожно прошагал в спальню и сел на кровать рядом со спящей женой.

— Ты почему так долго? — спросила она сонным голосом, не открывая глаз.

— Так получилось, — ответил я.

— Ложись спать.

— Мне еще нужно в часть.

— Зачем?

— Срочные дела.

— Когда уже закончатся твои срочные дела?

— Скоро. Очень скоро. Спи.

Я поправил на ней одеяло, тихо переоделся в офицерскую форму и вышел.

Спустившись вниз, я сел в машину, завел двигатель и посмотрел на окна своей квартиры. Через окно на кухне был виден свет, который я оставил включенным в коридоре. Мне не хотелось покидать квартиру в полной темноте.

Быстро добравшись до части по разреженным ночным дорогам, я застал врасплох задремавшего сержанта на КПП. Приказав ему вызвать мне прапорщика, который сегодня заступил в ночной наряд, я отправился в свой кабинет. Погасил верхний свет, оставив гореть лишь настольную лампу, вынул из шкафчика бутылку коньяка, сиротски стоявшую там еще со времен моего майорства, откупорил и плеснул в стакан.

Едва унялось тепло в моей груди от первого глотка, как в дверь постучали. Вошел прапорщик — лысеющий полноватый мужчина с рыжими усами и красным лицом.

— Вызывали, товарищ полковник? — взволнованно спросил он.

— Почему у вас люди на КПП спят? — гаркнул я.

— Разберемся, товарищ полковник, накажем! — суетясь и заикаясь, ответил прапорщик.

— Я сейчас сам разберусь. А вы — табельное оружие сдать, и можете быть свободны до завтра.

— Но так не положено, товарищ полковник, — пытался возразить он. — Это не по Уставу.

— Пистолет на стол, я сказал! — заорал я на него. — Я здесь Устав!

Он смиренно отстегнул кобуру и дрожащей рукой положил пистолет на мой стол.

— Свободен, — сказал я.

Он покорно опустил голову и зашагал к двери.

Я плеснул себе еще. Алкоголь постепенно очищал мой мозг от лишних мыслей и страхов. В том числе от страха смерти. Я расстегнул кобуру и вынул пистолет. Холодный кусок металла, способный за доли секунды выплюнуть раскаленного свинцового посланника смерти. Он приятной тяжестью лежал в моей руке.

Каждый взрослый человек хотя бы раз в жизни думал о самоубийстве. Хотя не каждый в этом признается. А когда проводишь ночь в рабочем кабинете за бутылкой крепкого алкоголя и твоим единственным собеседником здесь является молчаливый макаров, эта мысль может стать навязчивой.

Я взял бутылку и налил еще. Рука утратила свою трезвую твердость, и часть выпивки расплескалась по поверхности стола. Привыкший к чистоте и порядку, я не мог смотреть на эту коньячную лужицу у меня на столе и стал шарить по карманам в поисках того, чем бы мог ее убрать. Вместе с платком из кармана вытащил кое-что еще. Небольшой прямоугольник плотной бумаги, на котором красовалась лаконичная надпись: «NicolasStarkovich. Artist. Mobile7:1-212-169-8500». Фоном визитки служило изображение того самого «Красного глаза», с помощью которого мир смог увидеть художника Николаса Старковича. Номер на визитке был американским, но я подумал, что, учитывая Колины регулярные поездки по миру, он наверняка должен быть в роуминге.

 

7 Николас Старкович. Художник. Мобильный (англ.).

 

Я достал свой мобильный и набрал номер. Пошли гудки.

— Hello? — донесся из трубки знакомый голос.

— Коля, это я.

— А, привет. Чего не спишь в такое время? Ты же, в отличие от меня, женатый человек.

— Я решил, что хочу изменить свою жизнь. Мы можем встретиться?

— Сейчас?

— Да.

На несколько секунд повисла пауза. Затем он сказал:

— Хорошо, приезжай ко мне в отель. Номер девятьсот два. Я позвоню на ресепшн, чтоб тебя пропустили.

 

XIII

Через полчаса я вышел из лифта на девятом этаже и бесшумно прошагал по мягкому ковру в самый конец коридора, пока, наконец, не остановился у двери с цифрами 902.

Постучал. «Открыто», — донесся голос из номера. Я медленно толкнул дверь и вошел.

Гостиничный номер по размеру превосходил мою квартиру, а его интерьер был намного богаче. На огромной кровати полулежа расположился Старкович, одетый в белый гостиничный халат, и поедал нарезанные фрукты со стоящего рядом подноса, вытянув свои длинные худые ноги. На прикроватной тумбе стояла открытая бутылка шампанского в ведерке со льдом. Рядом — два бокала. На одном из бокалов остался след ярко-красной помады. Едва зайдя в номер, я уловил знакомый пряный аромат женских духов. Как у той брюнетки, которая последней покидала сегодняшнюю выставку.

— Проходи, располагайся, — Старкович указал мне на огромное кожаное кресло, по виду напоминавшее присевшего на корточки темнокожего сумоиста.

Я снял обувь у двери и прошагал в кресло.

— Ты один? — спросил я, усевшись.

— Да, Алеся уже ушла, — ответил он. — Налей себе выпить, если хочешь.

— Думаю, мне на сегодня уже достаточно.

Старкович одобрительно улыбнулся.

— Так о чем ты хотел поговорить?

— Я понял, что тоже хочу вписать свое имя в историю живописи, — сказал я.

— Надо же, — ухмыльнулся он. — Ну что же, ты можешь написать несколько картин, а я помогу тебе продемонстрировать их публике, включив их в экспозицию своей выставки вместе с картинами своих учеников. Но для начала тебе следовало бы немного позаниматься с учителем, чтоб восстановить утраченные навыки. Я сведу тебя с хорошим преподавателем из Академии.

— Я слишком стар, чтобы учиться.

— Брось, нельзя быть старым для любви, для счастья и для учебы, — возразил он. — А как по-другому ты собрался прославиться?

— Я придумал быстрый способ, — ответил я и вынул из кармана пистолет.

Старкович удивленно посмотрел на оружие, направленное на него, затем на мое лицо. Когда наши взгляды встретились, я нажал на курок. Пуля попала ему в правый бок. По белизне халата растеклось круглое алое пятно. Прямо как красный глаз на его визитной карточке.

Он продолжал сидеть неподвижно, как будто ничего не чувствовал. Только наблюдал взглядом за тем, как медленно растекается кровавое пятно по его белоснежному халату.

Я встал с кресла и подошел к нему. Он посмотрел на меня снизу вверх. Даже за минуту до смерти, когда истекал кровью и тяжело дышал, в его взгляде ощущалось превосходство, которое я так ненавидел.

Я выстрелил еще дважды. Пули пробили ему грудь. Он опустил голову на подушку, захрипел, как бы силясь что-то сказать, но уже не смог. Медленно выдохнул в последний раз и больше не шевелился. Величайший художник современности Николас Старкович был мертв.

Он лежал неподвижно, направив погасшие глаза в потолок и сжимая в руке небольшоеяблоко.

Я достал телефон и набрал короткий номер.

— Алло, милиция? Я только что убил человека. Отель «Хилтон», номер девятьсот два.

Затем уселся обратно в остывшее кожаное кресло и стал ждать.

 

Эпилог

Хотите стать величайшим художником? Таланта живописца и таланта торговца вам будет недостаточно. Нужен более серьезный план. Озаботьтесь твердой гражданской позицией. Она должна выражать мнение масс и идти вразрез с непопулярными решениями правителей.

Станьте популистом. Например, можете стать ярым противником повышения налогов, повышения пенсионного возраста, проведения реформ системы образования. Можно, конечно, ратовать не только «против», но и «за». Например, за повышение зарплат, за ужесточение миграционной политики, за отмену виз, за независимость Каталонии и так далее.

Выбар рэдакцыі

Грамадства

Час клопату садаводаў: на якія сарты пладовых і ягадных культур варта звярнуць увагу?

Час клопату садаводаў: на якія сарты пладовых і ягадных культур варта звярнуць увагу?

Выбар саджанца для садавода — той момант, значнасць якога складана пераацаніць.

Культура

Чым сёлета будзе здзіўляць наведвальнікаў «Славянскі базар у Віцебску»?

Чым сёлета будзе здзіўляць наведвальнікаў «Славянскі базар у Віцебску»?

Канцэрт для дзяцей і моладзі, пластычны спектакль Ягора Дружыніна і «Рок-панарама».