Хата
В тени берез,
зардевшихся рябин,
где травостой и выцветший шиповник
и где в кустах судачат воробьи
о чем-то доверительно-любовно,
увидишь хату.
Дряхлая она:
на мир глядит безропотно, печально.
Ютится за деревнею — одна,
не значится и в «плане генеральном».
Но на нее
ты молишься в ночи —
покуда с головою все в порядке —
за тот огонь, что теплится в печи,
за огурец хрустящий прямо с грядки,
за дивных песен грустный перезвон.
И вечностью неслышно повевает.
Как будто в детстве, ива над прудом,
посаженная прадедом, встречает.
И тут так много остается нам.
И я уже подумываю часто:
смогу ль, потомки, я оставить вам
хоть что-нибудь,
что тлену не подвластно,
когда, пройдя земные все пути,
не уповая на свою судьбину,
сказав себе: «Лети, мой друг, лети!..» —
вслед устремлюсь за клином журавлиным?
***
За перекрестками дорог,
в прохладе житнего раздолья,
нашел я радость и приволье
вдали от суетных тревог.
В лучисто-светлом мареве
колосьев струнились усы,
и всей гармонии, красы
не описать словами-чарами.
Земля, как матери ладонь,
была легка и пахла хлебом,
и василек над головой
мне голубым казался небом.
И вдруг почудилось: опять
я начинаю жить сначала,
срывая тайную печать
со всех канонов обветшалых.
И не забыть сквозь призму лет
тот образ радости глубинной,
где дремлет чувств невинных свет,
где легкость крыльев голубиных.
***
О чем шумят деревья надо мной?
И почему печаль в зубрином рыке?
Ступаешь ты —
и светится зарей
немного перезревшая брусника.
Ступаешь ты —
задумчивость в глазах.
Ступаешь ты —
и все сомненья лишни,
что ты любовь
до донышка отдашь
тому всему,
что создано
Всевышним.
Мы гости здесь,
ребенок и старик,
и даже лес,
запруды и затоки…
И каплею соленою, как жизнь,
печет слеза
обветренные щеки.
Не потому, что ты
не вечен тут
и что твой след
со временем
растает,
а потому,
что твой родимый кут
быть щедрым на любовь не перестанет.
На земле извечной
Живопись осеннего пожара.
Графика заснеженных лесов.
А над полем — чибис,
а в стожарах —
эхо журавлиных голосов.
В этом мире, средь берез и сосен, —
сколько мне отпущено прожить, —
буду слушать птиц многоголосье,
не устану верить и любить.
Ну, а сердце биться перестанет, —
никому плохого не суля,
я в природе все-таки останусь
под извечным именем Земля.
Первый лист и первые метели…
Горьких слез, пожалуй, не сдержать,
что так быстро годы пролетели
и печальных дней не избежать.
В этом мире, средь берез и сосен, —
сколько мне отпущено прожить, —
буду слушать птиц многоголосье,
не устану верить и любить.
Сорочка от Бронислава Спринчана
Словно родимого поля
белотуманную дочку —
поэт подарил мне,
как долю,
вышитую сорочку.
С радостью
принял подарок,
словно сонет возвышенный.
А полотно ведь
мама
поэта Спринчана
вышила!
На Украине…
Льняное…
Будто бы небо, чистое.
Новое чудо земное —
снежно-искристо-лучистое…
Вот и храню до сих пор
светлый подарок поэта.
Давний славянский узор —
как пробужденье рассвета.
Если гнетут холода,
тучей беда нависает,
эта сорочка тогда,
словно кольчуга,
спасает!
В Пильковщине
Небеса не хмурятся осенние,
далеки еще предзимья дни.
Вновь дубы встречают
за деревнею —
здесь уже хозяева они.
Подойди к колодцу обветшалому
и отведай
пильковской воды.
Ты поймешь,
что в жизни неслучайно все:
этот лес,
и стежки,
и сады…
Да и разве может быть иначе?!
Как же край нам этот не любить,
где, желая каждому удачи,
из глубин,
из неба
можно пить?!
Прощальные костры
Горят по осени дубы,
и мысли
навевают:
все то,
чем жил
и что любил,
куда-то исчезает.
Хожу, ищу меж поздних трав
твои следы, любимая.
Гори, костер,
не догорай
за тихой луговиною.
С другими быть я не люблю,
все дни тобой согреты.
Я листья желтые ловлю,
они подскажут —
где ты.
Печаль уносят журавли
широкими
просторами,
а здесь, на краешке земли,
твой путь пылает зорями.
Хожу, ищу меж поздних трав
твои следы, любимая.
Гори, костер,
не догорай
за тихой луговиною.
Поэт и Людмила
Есть Поэт.
Есть и та, что его вдохновила.
Назовем же ее по-славянски —
Людмила.
Высота!
И простор!
И прекраснее нет!
И чарует Людмила,
коль рядом — Поэт.
А как песня вдали
зазвенит
сизокрыло,
не гадайте, —
Поэт,
если рядом —
Людмила!
Перевод с белорусского Миколы ШАБОВИЧА.
Выбар саджанца для садавода — той момант, значнасць якога складана пераацаніць.
Канцэрт для дзяцей і моладзі, пластычны спектакль Ягора Дружыніна і «Рок-панарама».