Анатоль Козлов. Вопрос и многоточие, или Голос

— В жизни не может быть сюжета, она постоянный поиск оргазма. Хотя часто боимся или не желаем в этом признаться. И попробуй не согласиться с таким выводом.

---

Конечно, мы начинаем спорить, но сразу же чувствуем, хотя и не подаем вида, что лжем не только себе, но и Всему миру. Но какое нам дело до Всего мира, как, кстати, и ему, до нашей амебной сущности. Но все же для поиска оргазма все средства хороши. Потому что, если не достигаем, не получаем оргазма (душевного, физического, морального…) то начинаем все и всех отправлять далеко-далеко, даже без адреса… Нам тогда пофиг работа, друзья, кинофильмы, классика всемирной поэзии, политические события в стране и за ее пределами, вкусная еда на обед… Мы падаем, захлебываемся в отчаянии, нам не хочется жить, но вот и очередной взлет: пришел новый день или вечер, и все начинается сначала. Мы ищем самих себя в окружающем необъятном океане человеческих соблазнов. Мы все делаем ради оргазма: красиво одеваемся, стараемся хорошо выглядеть, не прячем вожделения в глазах. Наши пальцы чуткие, сердца горячие, губы наполненные, потому что нами движет желание любить… без всякого сюжета. Завязка-вступление, развертывание событий, кульминация могут занять считанные минуты, а может, и пару часов. Как у кого. Но сюжет не главное, апогей всему — оргазм!

От длинного монолога у Антона запершило в горле. За это время он успел выкурить пару сигарет, прикуривая одну от другой. Ирина же, подперев узенький подбородок ладонью, и не собиралась спорить. Она, видимо, осмысливала услышанное или, возможно, думала о чем-то своем. Как это узнаешь?..

На их столике в летнем кафе давно остыл кофе в чашечках, а бутерброды сморщились от жары и духоты. Обеденный перерыв еще не закончился, спешить не было смысла, и они проводили время в непринужденном разговоре. Антон с Ириной работали неподалеку, в архитектурно-проектной конторе, их рабочие стулья тесно жались один к другому. Ну и они, мужчина и женщина, как-то незаметно подружились. Именно так, подружились. А на что-то большее, нежели дружба, Антон и не решился бы в случае с Ириной. Он чувствовал к ней что-то кровное и родное, как к сестре. Даже мысль о сексе с Ириной отдавала инцестом.

— Послушай, когда ты последний раз виделся с женой?

— С какой? Конкретизируй, — лоб Антона собрался гармошкой.

— Ну, хотя бы с последней. — губы Ирины растянулись в неестественной улыбке, как у игрушки-клоуна.

— Тебе зачем это знать, девочка моя?

— Да разговор про сюжет и оргазм подтвердили мою догадку, что жены твои были холоднее, чем замороженная океаническая рыба. Интуиция подсказывает, что не на тех женщин ты делал ставку. Может, мне попытаться украсить твое скучное существование? — Ирина кокетливо подмигнула. — Тогда и разложется в твоей голове все по нужным полочкам…

— Ах ты, моя хорошая, неужели набиваешься в любовницы? — Антон прищурил глаз.

— А почему бы и нет? Посмотри на меня внимательнее! — Ирина привстала со стула, повернулась на пол-оборота вправо-влево. — Каждый второй парень или мужчина оглядывается, когда я иду по проспекту, да и в метро прохода не дают. Только и слышу: «Девушка, давайте познакомимся», «Ух, какая красавица!», «За одну ночь полцарства отдал бы!..» А ты морщишь нос.

— Ну, договорились! — Антон шумно выдохнул и погасил окурок в пепельнице. — Сегодня после работы поедем ко мне,— серьезно и уверенно произнес он. — Если ты пошла по рукам, как сама призналась, то чем я хуже других.

— Глупенький ты мой, — Ирина наклонилась и поцеловала Антона в щеку. — И за что я тебя люблю, сама не знаю. Но уверена, что постельное начало между нами станет концом всему другому. А все другое, — она на минутку умолкла, задумалась, — более важно для меня, чем возня на твоей легендарной тахте. Знай, что я тебя просто люблю, как идеал мужчины.

— Спасибо, хотя ты и загнула, моя красавица. Как же мне жить дальше, чтобы не испортить созданный тобой образ?

— Живи как раньше. Не исчезай. А то надумался уходить с работы. Что бы я больше не слышала таких разговоров. В наше время дураки управляют миром. Наша дамочка не исключение. Почему сам не согласился занять это место? Тебе так настойчиво предлагали. Глядишь, по старой дружбе и мне дышалось бы вольней. — Ирина закончила и откинулась на спинку стула.

— Перестань, мое золотце, толочь воду в ступе. С нынешними гениями я не сработался бы все равно. Не место воробью среди нахальных ворон.

— Ну-ну, не кипятись, все я хорошо понимаю и вижу. Таким правильным, как ты, — не место в хищной обойме руководителей. — Ирина залилась искренним смехом. — Прости за слово «правильный». Ты самый неправильный из всех правильных, каких я только знаю. Тебе и в голову не приходит, как не нравится мне стандартность и общая серость. Бр-р-р. Ты не согласен?

Ирина с надеждой смотрела в глаза коллеге. Антон же не знал, что ответить. Ему в глубине души и самому не нравилось быть «как все», но все же прожитые годы, опыт свидетельствовали, что в общей и однородной массе легче и проще выжить. Недаром же морские и океанические рыбы собираются в косяки. Благодаря этому и выживают. С давних времен неординарных и оригинальных побивали камнями или сжигали на кострах. Теперь иные методы борьбы. А генетическая память не позволяет забыть прошедшее. Оно, прошедшее, заложено в каждую клеточку нашего тела.

Мысли, что мелькнули в голове, Антон не стал пересказывать Ирине. Всему свое время. Постижение жизненных университетов у девушки еще впереди. Зачем торопить бег времени? Она счастлива в своем неведении, пусть и поживет в иллюзорной и хлипкой оболочке своей простоты. Опыт — дело наживное.

— Да, я счастлив находиться рядом с такой неординарной зеленоглазой красавицей из краснопольского края. — Антон подвинулся поближе к Ирине, приобнял ее за плечи. — Счастье ты мое необъятное.

— Ну, влепил — необъятное… всего лишь пятьдесят с небольшим килограммов живого веса. — Ирина отпила давно остывший кофе. — Скажи лучше, где найти стоящего кавалера. Постоянно попадаются какие-то недотепы…

— Ты же у нас поклонница оригинальности, вот тебе такие и попадаются. В чем проблема?

— Неправильно ты понял мои слова. Неординарность должна быть не столько внешней, сколько…

— Внутренней? — Антон скептически ухмыльнулся. — Знаешь, девочка, общее прошлое, или даже личное, не сунешь в полиэтиленовый пакет и не выбросишь в мусоропровод. Мы просто научились думать — как все, говорить — как все, жить — как все и даже сексом заниматься — как все. Какой еще оригинальности тебе захотелось?

— Приехали! — Ирина поднялась из-за столика. — Время возвращаться на работу. И не притворяйся простачком. Ты очень хорошо понял, что я хотела сказать. Конечно, проще жить с песчаным счастьем за пазухой, чем стоять наверху скалы над бездной и восхищаться упругим ветром, который подталкивает тебя в спину. Радоваться солнцу над горизонтом, которое через пару минут спрячется, и ты окажешься в абсолютной тьме. Вот и взвесь: скала, бездна, тьма — и ты один… Конечно, лучше уж песчаное счастье иметь. Никакого риска.

— Вот и пришли к общему мнению. — Антон оставил деньги под блюдечком, и они не торопясь пошагали к ближайшему подземному переходу. Суетливые горожане обходили медлительную парочку. По широкой улице проносились автомобили, большие электронные часы на фасаде заводского здания отсчитывали прожитые минуты и словно ставили точки между прошлым, прожитым — потерянным миром, и будущим, которое, не успев родиться, умирало, превратившись в уже состоявшееся. Никак не удержать секунды. Только успеешь произнести «двадцать два», а секунда, твое время, уже шмыгнула из будущего в прошлое. Абсурд? Нет, жестокая реальность…

— Хочу сегодня напиться! — Антон проговорил это как решение, которое нельзя изменить. Такое желание у него возникло только что. Оно родилось на губах. — Ты вечером никуда не собираешься? — Он покосился на Ирину. — Не хочешь составить компанию одинокому, но еще довольно привлекательному и не закомплексованному господину? Гарантирую качественные напитки, хорошую музыку и нескучное времяпрепровождение. Ты все равно в своем общежитии не засидишься. Подруги вытащат на танцульки или какую-нибудь вечеринку. Не факт, что она удастся на все сто. Со мною же ты будешь в полной безопасности, не потеряешь в очередной раз свою невинность, и утром на работе самочувствие будет лучше, чем после дешевого пойла на вечеринке. — Казалось, Антон уговаривает не столько девушку, сколько самого себя. Он уже не чувствовал уверенности в принятом решении. Ему требовалась поддержка со стороны, чтобы исключить возможность отступления.

— Конечно, приду. Тем более, планов на вечер никаких. Думала, в лучшем случае выужу французскую или итальянскую комедию в Сети. Пока приготовлю ужин, фильм и скачается. Антон, ты мой герой и спаситель! — Ирина взяла его под руку. — Без преувеличения, как сокровища Соломона или ковчег Завета.

— Остынь, красавица. Я обычный мужчина, которому захотелось хорошо выпить и напоить безмозглую молодую курочку.

— Ты провокатор, Антон. Сама не знаю, за что тебя люблю. Корысти мне — как от козла молока, а вот же прилипла, глупенькая баба.

— До бабы тебе еще далеко, — Антон повернул голову и, наклонившись, поцеловал колежанку в макушку. От волос Ирины пахло луговыми цветами и молодой свежестью.

Остаток дня на работе прошел как обычно: молчаливо, скучно, сосредоточенно. А раньше их контора полнилась разговорами, пылкими дружескими спорами и молодым задором. Это — при бывшем руководителе «старой школы», которого незаметно спихнули на пенсию. Назначили же на место Ефима Петровича претенциозную, амбициозную, никому не известную в среде архитекторов, серую мышь Евдокию Ивановну. Вот тогда и началось. Задуманные и уже выполненные проекты летели в мусорную корзину, договоренности и контракты ликвидировались, сталкивались лбами сотрудники, возникали споры, стычки. Одним словом — разлюли-малина. Все почувствовали себя бестолковыми куклами в руках неумелого кукловода. Правду говорят в народе, что если Бог не дал человеку ума, дьявол спешно заполнит эту пустоту никчемностью и дурью… Но кого сегодня это интересует? Контора пока еще жила, трепеща как осиновый листок. Конвульсивно доживала последние месяцы, дни. Конечно, противно встречать на дороге гиену в овечьей шкуре, в первую минуту теряешься и не знаешь, не понимаешь, кто перед тобой и что делать: почесать за ухом или дать пинка. Но такие существа очень скоро проявляют свою сущность, поскольку не могут долго скрывать клыки в черной пасти…

— Сколько ни сиди на работе, а домой идти надо, — Ирина прервала печальные размышления Антона. — Ты после обеда и слова не произнес, — добавила она. — Может, передумал вести меня в клуб?

— Знаешь, детка, в жизни человек учится без труда только одному — это разрушать себя. В этом наставники не нужны. Пойдем, пойдем мы с тобой в клуб… Хотя, правду говоря, в моей жизни настало время, когда надо говорить «нет» — любимой, друзьям, начальникам, и в первую очередь — самому себе.

— Не поняла ваших сентенций, мой господин. Что, теперь такая мода — динамить красивых девчат? Хоть распни на кресте, но я не вполне поняла: мы идем в клуб или разбегаемся по квартирам?

— Я же сказал: идем. Можем для начала заглянуть в ирландский паб. Он недавно открылся. Уверен, что туда ты еще не успела забрести.

— Вот и ошибаешься. Во-первых, я пиво не люблю. Во-вторых, Вероничка таскала меня в эту забегаловку. Там от скуки мухи дохнут. Одни пенсионеры в ирландском пабе пиво хлещут да задрипанный гитарист бренчит. А в-третьих, ехать аж до МКАДа меня как-то не вдохновляет. Интересных и стоящих нашего внимания мест и в центре города достаточно. Я верно говорю, Антон Батькович? Или скажешь, что бывают минуты, когда лучше уехать подальше от суеты центра и осушить бокал хорошего пива или порцию виски. Сразу предупреждаю: виски я тоже не пью. И точка.

Они уже вышли из офиса и двигались в сторону сквера у реки, от которой, как ни удивительно, не тянуло прохладой. Прогревшийся за день воздух казался набрякшим, тягучим от выхлопных газов авто, разогретого асфальта и потных тел двухмиллионного города. Антону и в самом деле хотелось сбежать куда-нибудь на окраину, где сохранились еще уголки кустарников и чахлых деревьев на нешироких полосках полей с рожью и кукурузой. Именно до МКАДа, где неутомимой цепью несутся автомобили.

Антону нравился ирландский паб. Его случайно пригласил туда Сержук, друг студенческих лет. Позже он несколько раз наведывался в это место один. Именно там до него дошло, что паб — это своеобразная философия. Люди туда приходят не случайные, а те, кому нравится атмосфера Ирландии, которая всю свою историю вела борьбу за независимость. Мужество и суровость ирландцев чувствовались здесь во всем: в грубоватых деревянных столах и стульях, в настенных барельефах и панно, даже в лицах барменов, не говоря уже о напитках и блюдах. Но Ирине это место не подходило для разогрева перед посещением ночного клуба…

— Хотела с тобой посоветоваться, — девушка легонько толкнула плечиком Антона, — а может, и похвалиться: у меня новый кавалер!

— Нашла чем удивить, — равнодушно отозвался Антон.

— Ты не дослушал. Вот уж манера на полуслове перебивать. Он сотрудник КГБ.

— Надеюсь, не мой ровесник? — Антон озадаченно наморщил лоб.

— Не переживай. Ему и тридцати нет. Сейчас покажу, — Ирина замолчала и стала рыться в своей кожаной сумочке. — Подожди минутку. Ну и куда я сунула мобильник? Кто бы подсказал? — Она чем-то шелестела-бренчала во внутренностях сумки. — А, вот где он,— наконец достала телефон. — Посмотри, тайком его щелкнула.

Антон взглянул на дисплей мобильника.

— Как он тебе? — Ирина даже дыхание затаила.

— Нормальный парень… прости, мужчина. Можно сказать, что и симпатичный даже. Давно с ним диван раскачиваешь?

— Месяца три уже, — Ирина сделала вид, что последние слова не расслышала.

— Угу, — Антон подошел к скамейке у берега реки, присел. Девушка продолжала стоять. — Замуж, видно, собралась, если только теперь о нем говоришь. Пора уже, девочка, пора. Вот только не понимаю: почему со мной таскаешься, а не бежишь на встречу с женихом?

— Плюнь три раза. Придумал. Больше мне нечего делать. Просто хороший парень. И ничего больше. Не доставай меня! Хватит и того, что слышу от матери… Хоть домой не приезжай. С утра до вечера Ольга Михайловна, твоя заочная поклонница, твердит: «Когда же приведешь зятя? Кровь из носу, а в этом году должна замуж выйти. Все твои погодки по двое, а то и по трое детей имеют, а ты ходишь, как яловка». Продолжать? — Ирина присела рядом с Антоном. — Ну не хочу я еще замуж! Поверь. От одной мысли, что каждый день буду ложиться и просыпаться с кем-то, становится тошно. Не готова я к такому испытанию.

— Можно сходить и вернуться. Замужество — не ярмо, как нацепила, так и сняла. Или ты у нас католичка?

— Православная я, — девушка подняла руки вверх, потянулась. Изгиб спины подчеркнул изящество ее фигуры. — А этот, — она кивнула головой на сумочку рядом с собой, — просто так, ради настроения и времяпрепровождения. Надо же, чтобы кто-то был. Ты любишь уходить по-английски: только что был, а вот и след простыл. Я для тебя уже старуха. Потому что нашему Антону подавай двадцатилетних. Для тебя я уже в тираж вышла. Хотя мне, заметь, только двадцать шесть …

— Я не против, выходи за меня, — серьезно произнес Антон.

— Но как я приведу домой такого жениха? Вся деревня сбежится поглядеть на чудо, — Ирина звонко рассмеялась.

— Вези тогда негра, — небрежно ответил он.

— А что? Хорошая идея! Шокировать, так уж по полной программе. Вот только беда, что у матери больное сердце. Не могу я на такое пойти.

— Ольга Михайловна расистка?

— Думаю, нет. Всему виной традиционность мышления наших людей. Не привыкли пока к экзотике. Не было в наших краях такого прецедента.

— Надо кому-то начинать.

— Освободи меня от такой чести. Я очень люблю своих родных.

— Верю, — Антон привычным движением руки полез в карман джинсов за сигаретами. — Мне проще, — он щелкнул зажигалкой, затянулся. — Пора знакомств в барах и на дискотеках, тем более в ночных клубах, для меня закончилась. Хочется это признавать или нет, но факт. Пришло время встреч на танцплощадках для тех, кому за… Кстати, ты не знаешь, есть такие клубы теперь в городе? Когда-то они очень популярны были.

— Не притворяйся обделенным судьбой. Скажи лучше, почему ты перекинулся на совсем зеленых и безмозглых курочек? Это и в самом деле примета возраста?

— Согласен. Обычный самообман. Хочется набраться молодости от молодых. Зачем мне ровесницы, от которых веет разрушенной плотью и усталостью от жизни. Я хочу здоровой энергии, бездумных поступков и уверенности, что впереди вечные наслаждения. Я хочу…

— Ну-ну, — девушка забросила ногу за ногу. Узкая юбочка поползла вверх. — Почему же тогда ты сегодня не похвалил мой наряд, любитель молодняка?

— Зачем уж так? — Антон не согласился. — Я не знакомлюсь с теми, кому меньше двадцати лет…

— Что, паспорт при знакомстве требуешь? Или уже потом заглядываешь в документ… Давно хотела спросить… Ты платишь за любовь? Только искренне и правду скажи…

— Дурочка.

— Так и знала, что правды не услышу.

— Ну, было однажды, — нехотя произнес Антон. И чтобы перевести разговор, заметил: — Ты всегда хорошо выглядишь, моя принцесса. Вкус отменный, не глядя на то, что родом с хутора.

— Какой хутор? У нас деревня на двести дворов.

— А такие еще есть?

— Приезжай в гости, увидишь своими глазами… А по поводу этапа знакомства я тебе вот что скажу: ты мужчина, который хорошо сохранился. И тебе не надо ничего и никому доказывать — ни себе, ни людям, а тем более — природе. Если бы у меня была разумная и практичная голова на плечах, закадрила бы тебя, не глядя на родителей, на мою деревню. Беда в том, что нравятся мне ровесники…

— Однозначно, выйдешь замуж за более молодого, чем сама, — уверенно сказал Антон. — Могу поспорить.

— Моложе себя не переношу. А тебе скажу под большим секретом: Юлька из бухгалтерии влюблена в тебя. Правда-правда. А она на два года младше меня.

— Угу, — равнодушно отозвался Антон. — Волки там, где живут, не охотятся, как и хорьки, кстати.

— Ой, — топнула Ирина каблучком по асфальту рядом со скамейкой. — Не будь таким занудой. У тебя на каждый день есть народные присказки и поговорки. А ты не пробовал просто жить, не озираясь? Не размышляя о том, что будет, а просто жить?

— Не тот возраст у меня, — Антон печально улыбнулся. — Хотя погоди, вот сегодня мы собираемся зависнуть в клубе. И я не думаю, какой в этом резон. Что, не так? Ну скажи, зачем мне тащиться в среду к голопузой молодежи, где фонтанируют не мозги, а гормоны? Рюмку-другую могу спокойно выпить и дома. Давно ждет бутылка хорошего коньяка и граммов триста текилы. Остались, так сказать, — Антон многозначительно поднял брови, — ну, с прежних времен…

— Дома? Алконавт! — Ирина осуждающе взглянула на коллегу. — А где же романтика, соответствующая атмосфера, воздух, пропахший потом, страстью и неодолимой жаждой любви? Или тебе уже достаточно рюмки, телевизора и порнушки в сети? Разочаровываешь ты меня, господин Антон. Может, еще и оставишь меня одну здесь, на скамейке в сквере? Как дешевку… А почему бы и нет? От теперешних мужчин можно ожидать любых фокусов…

— Стерва ты, Иринка, — Антон ласково обнял девушку за плечи.

— Ошибаешься, я пока только стервочка, — уточнила она. — Пойдем-ка перекусим в «Березку». Надо же где-то поужинать.

— Да, пойдем, — Антон смотрел куда-то вдаль, поверх тихоструйной реки. — Ты преподнесла мне подарок, от которого невозможно отказаться…

— И что же это? — удивленно посмотрела девушка на коллегу.

— Правду.

— С тобой не соскучишься. Ты всегда говоришь правду? Или только такую, какую хотят от тебя услышать?

— Все просто, моя милая. Дело в том, что я не вижу самого себя. И чем дальше, тем более размытый образ получается…

— Перестань плакать, — Ирина поднялась со скамейки первой. — Пока поедим, выберем клуб, чтобы оторваться.

— Конечно, — согласился Антон. — Выбор у нас обалденный, прямо как в Париже или Лондоне, ну, в крайнем случае в Москве. Количество и качество развлечений в нашем городе просто зашкаливает.

— Зубоскаль, зубоскаль. Смотрите, люди, на это ископаемое: ему уже и город не город и клубы не клубы. — Ирина театрально уперла руки в бока, голову горделиво подняла, и казалось, через мгновение на уши мужчины выльется корыто не лучших слов. Но девушка только и произнесла: — Пойдем в «НЛО» на Коласа.

— Там только студенчество веселится…

— Как раз наша компания. Никаких возражений не принимаю. Кальянчик покурим, стриптиз посмотрим да хорошенько косточки свои разомнем. Можем и шары в боулинг побросать. Полный набор развлечений нам обеспечен. Не хуже, чем в твоих хваленых лондонах и парижах, — Ирина перебросила через плечо длинный ремешок-цепочку сумочки.

— Согласен. Как прикажешь, прекрасная панна, — Антон склонил голову. — «НЛО» так «НЛО». Предчувствую, что там нас ожидает настоящая сказка и незабываемая встреча с хорошей головной болью утром. Конечно, если еще пройдем дресс-код.

— Это я беру на себя, — Ирина загадочно подмигнула. — Никаких проблем, пользуйся, пока есть возможность. И не надо бесконечно благодарить. Ну, не надо, прекрати! — Ирина демонстративно выставила перед собой руки, будто намереваясь защищаться или кого-то оттолкнуть.

— Актриса! Я оценил твои способности. Можешь успокоиться.

…И была долгая, едва не бесконечная ночь у Ирины с Антоном в «НЛО». Такая долгая и жаркая, хмельная и веселая, что успели вылупиться и стать на крыло воробьи на техническом этаже над квартирой Антона. Созрели и словно закровянили ягоды на рябинах вдоль опушки леса, возле которого он каждый день ходил к метро, чтобы добраться до работы. Не верите, что так бывает? Напрасно. Бывает. И не такое еще случается. Просто мы привыкли к линейным сюжетам. Иной раз глядим и не видим, слушаем и не слышим…

 

***

«Я Улита-Слимак... Вон тот, что с натугой пытается переползти через песчаную дорожку, щедро усыпанную старой, прошлогодней хвоей, благо пока земля влажная от едва видимой росы, что на глазах испаряется, и мой путь с каждым мгновением становится труднее. Я обычный брюхоногий моллюск с рудиментарной раковиной. Сохрани Бог, не путайте со слизнем! Они, слизни, давно утратили свои хатки, а наш род пока счастлив, потому что всегда дома. Хоть какая-то независимость от окружающего мира. Своя ноша не тяжела, хотя и выматывает, забирает силы. Я ухожу из своей резервации, потому что мне кажется — там, за тропинкой, лучшая жизнь, вкуснее пища и вольная вольница для мыслей, мечтаний, действий и поступков. Мы же, Улита-Слимаки, гермафродиты, а мне никак не хочется оказаться в роли девочки. Дружил я с одной фифочкой с красивой раковиной и чуткими рожками-щупальцами на головке. Казалось, уже обо всем договорились: именно она откладывает яйца с нашими наследниками. Но в последний момент что-то перевернулось в ее головке, и захотелось фифочке почувствовать себя мужчиной-самцом, а мне отводилась роль самочки. Но не готов я к таким метаморфозам, да и договоры в нашем мире что-то еще значат! Короче, я пока без нежных наследников остался. Холостякую и убегаю за границу, через такую широкую лесную стежку. Хорошо, что выбрался в дорогу с первыми солнечными лучами, когда еще не много людских ног мелькает над головой. Под их безжалостными подошвами погибли уже тысячи моих родственников-вольнодумцев. Но я не боюсь. Просто однажды сказал себе: не бойся! Спешить некуда, да и зачем? Все проблемы ничтожны и не стоят внимания. Даже толстый и вонючий слизень. Он теперь ничто для меня. Надо просто жить и радоваться всему, что имеешь. Порадоваться за мою бывшую фифочку, которая теперь обязательно станет самцом и найдет себе хорошую пассию. А я счастлив свободой, что ожидает меня. Никаких проблем. Если погибну под ногой человека, который мучается от бессонницы или от лапы бездомной собаки, что ищет поживы всегда голодному желудку — что ж… Мне никому не надо доказывать свою значительность и утешать неосуществимостью свое самолюбие. Я таков, каков есть, и иным уже не стану. Именно с пониманием этой простой истины распадается, освобождается тело от цепей робости и страха.

Я — Улита-Слимак. Обычный среди миллионов других. Возможно, лучших или худших, более крупных или мелких, более удачливых, а может, и невезучих. Там, где тепло и сыро, мне уютно. Где нет проблемы с едой. Мне достаточно три раза в неделю поесть травки. Вот так просты мои требования.

Я не ищу смысл жизни. Давно не ищу. Понял однажды, что его просто не существует. Это всего лишь иллюзия, которой заполняем внутреннюю пустоту с минуты рождения. Может, и хорошо, что моя фифочка избавила меня от наследников. Зачем плодиться, чтобы стать добычей ежей, ящериц и кротов? Да и природные ресурсы из конского щавеля, земляничника, крапивы и одуванчиков в этом лесном уголке, разделяющем микрорайоны огромного города, очень ограничены. Не говоря уже о яме, в которой живет наша колония. На себе это почувствовал. И нет там воли для души. Потому и ухожу, убегаю из нашей резервации. Убегаю от всего и всех, а прежде всего от самого себя. Не удивляйтесь, случается и такое. Хвоя мешает двигаться, липнет к ноге, уже не хватает слизи, чтобы увлажнять песчаную дорогу.

Не надо ожидать, что кто-то вернется. Никто не возвращается. Я давно понимаю это. Не возвратятся прожитые дни, друзья, что ушли, погибли, не возвратятся молодые годы. Как ни зови, не дозовешься до родителей в небытии. Сладкий сон детства не возвращается, а вот боль от потерь находит место в невидимых тенетах души и вьет в ней гнездо, чтобы уж никогда не покинуть хозяина. И я убегаю. Из собственной, внутренней резервации. Правда, сомнения одолевают: буду ли чувствовать себя проще и вольготней на новом месте? О силы небесные, некто — огромный! — занес надо мной ногу. Вот подошва опускается, приближается к моему маленькому тельцу. Если бы удалось свернуть в сторону… Но как, как это сделать? Медленно, очень медленно приближается подошва сапога…

 

***

— Боже, я жив, — Антон вздохнул полной грудью и раскрыл глаза. Не поднимая голову, двинул белками глаз влево-вправо, осмотрел полумрак комнаты. Он абсолютно не помнил, где находится, но вполне сознавал, что не в своей квартире. Приподнялся на локтях. Теперь увидел, что лежит на широкой постели рядом с голой девицей и парнем. Боязливо оглядел себя. Он тоже был гол.

«Ого. А куда же исчезла Ирина? Где я, в конце концов, и с кем?» — Каждый следующий вопрос опережал предыдущий. Прислушался к себе, к своему телу. Кажется, ничего не болело, нигде не саднило. «И то хорошо, — мужчина усмехнулся. — Теперь нужно осторожно подняться, чтобы не разбудить незнакомцев, и выбраться на свободу. Так, осторожно сползаю с пружинистого ипподрома. Теперь надо найти свои вещи. Джинсы, рубашку вижу, но где нижнее белье?» Как ни приглядывался Антон, но так и не увидел ни майки, ни трусов. — «Ничего, обойдусь без них».

Он собрал одежду и на цыпочках вышел в просторный зал. Прислушался. Незнакомцы сладко посапывали на необъятной кровати. Оделся, обулся, щелкнул замком входных дверей и выскользнул на лестничную площадку. Теперь только понял, что находится в старом, сталинских времен доме. Тут очень высокие потолки и широкие лестничные проходы с тремя дверями на весь этаж.

— У-ух, — мужчина с облегчением выдохнул и мягко, как мог, ступая, начал спускаться по лестничным пролетам. — Сколько же сейчас времени? — Он машинально глянул на запястье левой руки, но часов не увидел. — Ё-моё, видно, оставил в квартире. Жаль. Но и возвращаться не хотелось. А скорее, Антон боялся. Он не хотел знать о своих вчерашних приключениях. Мало ли что могло быть... Проснулся в постели с молодой неизвестной ему парой. — Ну, ты, дядька, даешь жару! — Антон кисло усмехнулся. Голова была тяжелая, в ушах стоял монотонный гул, а желудок, казалось, кто-то безжалостными руками скручивает в рулончик. Хотелось пить. Он вышел из подъезда, огляделся и догадался, что находится неподалеку от Центрального вокзала.

— А! Что было, то было, а завтра еще не созрело, — проговорил сам себе без всякой досады и направился к ближайшему ларьку с напитками. Купил литровую бутылку минеральной воды и завернул в тенистый дворик с толстыми липами. Пристроился в затишье на полуметровой ограде, что отделяла электрощитовую от ближайшего дома. Не отрываясь, хотя газы и били через небо в нос, выпил половину бутылки. Икнул, прислушался к своему желудку, голове.

«Пока без изменений. И как мы вчера с Ириной потерялись? Ничего не помню. Куда она подевалась? А я был Улитой-Слимаком! Реально. Всю ночь. Когда же Ной построил ковчег? До Потопа, естественно… Надо позвонить Ирине… Опять будет жарко. Утро, а так душно. Диво-дивное, у меня случилось знакомство с сексуальной парочкой, и снова они оказались призраками. Или, может, я превратился в призрак? Не хочется нам знать всей правды о себе. Нет, не хочется… Нельзя пускать жизнь на самотек. Особенно если ты не слюнтяй, а цельный, целеустремленный человек. Никто не знает, сколько для этого надо выдержки и силы. Жить в пустоте, не брать телефон, любить все и всех и ненавидеть, посмеиваться над искренними признаниями. Уходить, когда просят остаться, не замечать сочувствующих усмешек… — Антон глотнул еще минеральной воды, провел ладонью по карманам джинсов. Мобильник был на месте. Достал. Вызвал номер Ирины. Длинные гудки без ответа. Наконец: «Алло».

— Привет, мой свет, — поздоровался Антон. — Ты, слава богу, жива.

— Привет, пропавший.

— Слушай, как мы вчера в клубе расстались? Не помню, хоть убей.

— Вот и у меня то же, — Ирина помолчала. — Ты хотя бы до дома добрался?

— Нет, — нехотя признался Антон.

— Ха, и я у чужих людей оказалась. Но уже сбежала. Уши горят от стыда.

— У меня не лучше. Как такое могло случиться?

— А ты будто не помнишь? Как мы попробовали тот особо ценный гриб?

— Какой еще гриб? — Антон наморщил лоб, пытаясь хотя бы что-нибудь вспомнить.

— Да глюкоген, как я теперь понимаю. Мы же познакомились на дискотеке с веселой компанией. Хоть это помнишь?

— Ну, не такой уж гнилой, если проснулся с молодой парочкой в постели, — парировал Антон.

— Вот блин, — сипло проговорила Ирина. — Ты не поверишь, утро я встретила в объятиях бородатого дядьки. Пропала в очередной раз моя невинность.

— Как такое могло произойти? Почему мы так очумели? — допытывался Антон. — И что, если попробовали этот гриб? Мозги не могли полностью отключиться.

— Добавь еще несколько крепких коктейлей, кальянчик, водочку из сумки грудастой блондинки, за которой ты очень приударял, пень гнилой, — не вытерпела, с особенным ударением подчеркнула Ирина.

— Ну, все. Пока, — остановил разговор Антон.

Ему надоело быть во вчерашних воспоминаниях. Зачем? Ничего не изменишь, что прошло, того не вернешь.

«Я человек без возраста, без лица и глуповатых амбиций. Я живу, просто живу и получаю от этого удовольствие. Просто, не зацикливаясь ни на чем, не порчу нервы ни другим, ни себе. Мне не много надо в этой жизни. Главное, не надоедайте, не донимайте глупостями, не мешайте, господа, мне жить. Мне никто и ничем не обязан. Как и я: в долг денег не прошу, не наступаю в метро на ноги пассажирам, не прошу делать мне одолжений, не прошу услуг ни близких, ни далеких людей, потому что главная ценность жизни — быть независимым, свободным и смелым. Быть самодостаточным — дорогая по нынешнему времени вольница, но я стараюсь оставаться таким. У меня есть работа. Кусок хлеба и уголок для жизни. И, как ни странно для других, мне этого хватает. Простая философия. Даже примитивная для кого-то. Но она моя. Выстраданная и осмысленная. Мне нравится наблюдать за людьми вокруг меня. Знакомыми и не очень. Интересно следить за коллегами, которые стараются, несмотря на возраст, на способности, пробиваться к признанию и славе. О Боже, как же это забавно и смешно. Сколько задниц перелизано некоторыми моими коллегами, сколько желчи вылито на ближних своих… Да, да, каждому свое…»

Надо признаться, что Антону нравилось в минуты неопределенности или после хорошей гулянки «бросаться в философию». Ему хотелось найти оправдание своим поступкам и не всегда красивым действиям. А как это сделать? Конечно же, возвысившись над знакомыми тебе людьми. Простая арифметика. Тут он ничем не отличался от соседа по подъезду Пети. Которого и недолюбливал за сходство характеров.

«Каждый человек имеет допустимую межу крепости. Как, в принципе, каждая вещь. Мне еще далеко до своей межи».

Антон и не заметил, как прошагал добрый отрезок пути до станции метро. Людей на улице стало больше. Правда, чаще встречались женщины за пятьдесят. Изредка мелькали и мужчины с небритыми измученными лицами. Им, видно, было не легче, чем Антону.

— Куда и зачем спешат?

— За счастьем, — услышал Антон возле самого уха. Оглянулся, посмотрел влево-вправо — никого рядом. — Каждый за своим. Вот для тебя сейчас было бы счастьем стакан холодной воды, а вон для той женщины в косынке и короткой юбочке — селедка. Она беременна, но и сама еще не знает об этом. Или не хочет знать.

Антон остановился под каштаном с чахлой листвой, что рос около тротуара. Помотал головой, потер лоб, затылок, указательным пальцем повертел в ухе.

— Догулялся… — растерянно произнес.

— Не так все страшно, как кажется поначалу, — успокоил неведомый Голос. — Я ненароком услышал твой внутренний монолог. Мне он показался интересным, вот и начал с тобой говорить. От скуки, наверно. При всем твоем внешнем позерстве и браваде, ты человек, который достоин жалости. Но не безнадежный. Думаю, мы с тобой поладим, а может, и подружимся. Мне бы этого очень хотелось. Ты ночью хорошо спишь?

— Бессонница донимает, — ответил Антон и опять оглянулся.

— Да перестань нервничать. С тобой все хорошо. Крыша у тебя не поехала. И не шизанулся. Последнее время ты задаешь себе много вопросов, на которые не можешь дать ответа. Проще говоря, не умеешь видеть то, что лежит или находится под собственным носом. Вот и меня по этой же причине не видишь. Смирись. Всему свое время. Умей ждать, хотя ты не из этой категории людей. Не стой на месте, иди. Прохожие уже оглядываются на тебя. Насколько знаю, ты не любишь излишнего внимания к себе.

— Иду, иду я, — капризно, как в детстве, произнес Антон. — Чего кричишь? На душе тошно, а в голове хуже, чем в дурдоме. Еще и твой бестелесный голос. Как тут не оцепенеешь? Любой человек столбенеет от непонятного и удивительного.

— Ну, спорить не стану. Но ты редкое исключение. Можешь поверить на слово, не требуя доказательств. Долго я бродил по миру, нагляделся и наслушался такого, чего и в страшных снах не увидишь. Так вот, как только тебя заметил и услышал, о чем думаешь, сразу решил познакомиться ближе. Нравится мне разгадывать загадки и решать ребусы. Видишь, какой комплимент отвесил твоей скромной особе?

— Угу, — выдавил Антон.

— Мне очень понравилось твое определение самого себя: «…человек без возраста, лица и глупых амбиций». Хотя, как я знаю, ты не так давно объявлял, что жизнь — это постоянный поиск оргазма… Гм… в этом что-то есть. Пускай простят нас просвещенные и амбициозные индивиды.

— Слушай, — набрался смелости Антон, — я ни к кому в прислужники не записывался. И тебе потакать не собираюсь. Мне нравится воля и независимость. Очень долго к этому шел, вытравливал в душе ростки самолюбия, славолюбия и восхищения самим собой.

— А я и не прощу мне служить, — Антон уловил растерянность невидимого собеседника. — В конце концов, мы не собаки, чтобы кому-то служить… хотя мысль твоя мне нравится. Человек — ты, в частности, должен к кому-то или чему-то стремиться, беречь, наконец, любить и, самое главное, верить. Вот я тебе и предлагаю: давай верить в Улита-Слимака, что недавно сбежал из резервации. Как тебе такое предложение?

— Почему бы и нет? Давай. Смысл в этом есть, — согласился Антон. — Слушай, а ты не будешь мешать мне жить своими надоедливыми поучениями и постоянным присутствием рядом?

— На Новый год будет очень снежно, но без сильного мороза, — ответил на вопрос Голос.

— Как тебя понять? — наморщил лоб Антон.

— Как хочешь, так и понимай…

— Мужчина, вам плохо? Может, «скорую» вызвать? — Рядом стояла круглолицая полненькая девочка-старшеклассница и озабоченно вглядывалась в его лицо. — Вы уже несколько минут держитесь рукой за сердце и шагу с места не сделали. Так вызвать «скорую»? У меня мобильник в сумочке. Подождите секунду…

— Нет, не надо. Спасибо, красавица, за заботу. Со мной все хорошо. Дай Бог тебе богатого и красивого жениха. Я просто задумался. Спасибо, спасибо, милая.

— Тогда счастливо вам, — у старшеклассницы порозовели щечки.

— Эта дурочка закончит самоубийством. Неразделенная любовь. Жаль ее, могла стать хорошей женой и заботливой матерью, — в Голосе было неподдельное сочувствие и жалость.

— Да успокойся ты, пророк бестолковый. Плетешь неизвестно что! — Антон разозлился. — Чем тебе не угодила девчонка невинная?

— Она прошла уже свой жизненный путь. И это не я сказал, — оправдывался Голос. — Твоя Ирина, с которой гулял вчера вечером, не проснется завтра утром. Ее песня спета, а лучше сказать — стих дописан. Ты хотя бы знаешь, что она писала стихи? Нет, не знаешь. Так себе, рифмоплетство. Не большая потеря для читающей публики.

От услышанного у Антона отнялась речь. Он попытался протестовать, защитить, просить за подругу, но не было сил произнести даже звук. Наконец, глубоко вдохнув, на выдохе прошептал:

— Заткнись. Ни слова больше.

А роскошный день набирал силу. Солнце уже взобралось на пятиэтажку к техническим этажам монолитных строений. Нагрелся воздух, посветлела небесная синева. Многоголосие городских звуков притихло и обмякло, будто выпустили воздух из упругого воздушного шарика, который теперь бессильно мотался, как мокрая тряпка на высохшей ветке липы. Стайки городских голубей с общественных остановок перебрались в тенистые уголки с мусорницами, а бездомные коты ленились охотиться на разомлевших птиц. Вот только у людей не было усталости. Они, как заведенные механические игрушки, толклись в автобусах и троллейбусах, спешили ко входам в метро, сновали по плитам разогретых тротуаров. Люди спешили, спешили жить. Бегали, суетились, спорили, договаривались, радовались и печалились. Хотели большего, чем имели, и теряли свои принципы, убеждения, уверенность, свою самость. Каждому чего-то не хватало, при том, что пока имели основу основ — жизнь. Всем доволен был лишь воробей на приступке социальной аптеки. Он упорно, не спеша, клевал высохшую корку батона. Ему было тепло и уютно на выщербленой приступке. Его не донимали муки совести, не терзала сердце зависть, не разрывала внутренности жадность, не отравляло кровь желание иметь больше. Воробей жил сегодня и сейчас…

— Кто тебя обидел? Когда и за что? И главное, стоит ли это твоей обиды? — совсем неожиданно и не к месту спросил Голос. Антон на мгновение задумался.

— Не припомню. Нет, не было такого. Скорее обижал я, а не меня.

— А не кривишь ли ты душой?

— Я искренен перед собой и перед тобой, мой невидимый, но всезнающий собеседник.

— Хочу услышать правду. — Голос напрягся, как натянутый лук. — Я же знаю. Меня не обманешь. Но хочу услышать правду от тебя самого. Может быть, тогда сможешь разобраться во всем без перекосов и зазубрин. Что у тебя болит?

— Душа, — честно ответил Антон. — Я потерял со смертью матери что-то важное, самое главное, магистральное. Порой мне кажется…

— Не торопись. Есть небесное, земное и подземное, — перебил Голос. — Очень много вокруг невидимого, такого, что не возьмешь в руки, не почувствуешь на запах и вкус. Но, тем не менее, оно не перестает быть существенным, не исчезает, не превращается в ничто.

— Общие фразы, — не согласился Антон. — Я говорю о конкретном…

— Хорошо, — снова прервал его Голос. — Припомни самые счастливые моменты, связанные с матерью. Такие моменты, когда ты почувствовал, что она счастлива. По-настоящему счастлива….

 

— Я помню. Вечерело. Воздух пах сыродоем и спелой черникой. Недавно прошла гроза. С листьев яблонь и слив еще стекали крупные капли и звучно падали на мокрую землю. Было тихо. Еще пахло дождевыми червями, опустевшим погребом и мокрой полынью. Заканчивался третий день, как сбежала наша собака Вальтар. Так называл его я, а мать называла просто Валетом. Мы все испереживались. Еще пахло мокрым полотном и сырой овечьей шерстью, после прошедшего дождя. Овцы, бедняги, сбились стадом у хлевушка с закрытыми дверями. Здесь же, по двору, как чумные ходили куры. На западе краснела полоска неба. Над самыми верхушками леса выглядывал краешек бледного солнца. Хотя и помыла его гроза, солнце казалось усталым, сонным, словно крупный догорающий уголек, что вывалился из печи и скоро покроется легкой, едва заметной пленкой бело-серого пепла.

Я босиком топаю по мокрой земле, несу в хату тонко наколотую топором лучину. Сделать это попросила мать. Мы с ней собираемся звать через комин нашего Вальтара. И вот на загнете печи уложена домиком смолистая лучина. Открыта после грозы юшка в комине печи. Мать чиркает спичкой. Слабый огонек освещает легкий сумрак хаты. Мать подносит спичку к лучине. Живой золотистый петушок перескакивает на смолистую щепу. В комин потянулся вьющийся дымок. Огонь усиливается, пасть комина поглощает столбик дыма.

— Наклонись над загнетом и зови в комин Вальта, — говорит мать. — Кричи: «Валет, домой! Где бы ты ни был, на какой цепи ни стоял, за какими бы дверями ни прятался, домой беги! Со всех четырех лап. Пускай дым нашего огня доберется до любой щели, любой прогалины, любого уголка земли. Валет, домой!»

И я кричу в комин, зову нашего Вальтара. Дым щекочет в носу, на глаза набегают слезы, но я зову собаку сколько хватает силы в горле и воздуха в легких.

— Передохни, — после третьего раза приказывает мать. — Пускай дым с твоим голосом разойдется повсюду и достигнет ушей собаки.

— Но и ты переведи дыхание от воспоминаний, — говорит Голос Антону. — Давай зайдем в этот вот Радзивилловский магазинчик и прикупим бутылку пива. Посидим в безлюдном скверике, потому что не так уж далеко мы от твоего дома. После пары глотков янтарного лучше почувствуешь себя, теснее сольешься с воспоминаниями.

— Можно и пива, — соглашается Антон. Он вдруг понял, что сегодня его день. Тот момент, к которому шел все эти долгие и мучительные дни, недели, месяцы и годы после смерти матери. Когда каждый прожитый час растягивался в пространстве и времени, как сжеванная жвачка, цеплялся за предыдущие серые безрадостные дни. Переползал в следующие и превращался в удушающий пузырь, из которого не вырваться.

«Да, сегодня что-то должно случиться. Пока непонятно, хорошее или плохое, но и жить дальше в постоянном душевном разладе невозможно. Человек всегда стремится к определенности, конкретике и надежности. Хотя депрессия и поглотила мир. Стареет тело, стареет душа. Ну, не душа, а понимание жизни. Видишь то, чего прежде не замечал или не хотел обращать внимания. Все покупается и продается. И ты сам чувствуешь себя дешевой сэкондхендовской тряпкой, в которой умерли надежды не одного человека…»

— Вот этого не надо, — ворвался в мысли Антона Голос. — Думай о вещах гламурных. — Голос баском впервые захохотал. — Наслаждайся не болотной водой, а прохладой и вкусом криничной.

— Что, опять загадки? — равнодушно спросил Антон.

— Это не твоя вина, что пока ничего не понимаешь И не напрягайся. Все придет в свое воремя. Я, кстати, уже говорил это. Заходи в магазин, — приказал Голос. — Иной раз надо уметь порадовать тело. Люди созданы для саморазрушения.

Магазин был наполовину пуст. Несколько человек слонялись среди заставленных продуктами и напитками стеллажей. Кассирши дремали на своих сиденьях, словно жабы на корягах. Антон остановился у стеллажа с пивом. Взял в руки двухлитровик, поставил на место, наклонился за полторачкой. Почитал наклейку о содержании солода и крепости. Снова не понравилось. Сунул бутылку на место и взял бутылку в виде бочечки.

— Вот то, что надо. Главное, чтоб «за выборы не падкінуў чорт аборы». Тьфу ты, не ко времени вспомнил рогатого.

— Конечно, не ко времени, — поддержал Голос. — Только зачем бояться того, что живет в каждом из вас? И у тебя тоже повыше висков рога видны. Во всяком случае, я их вижу.

— Что ты прицепился ко мне? Какие еще рога? Пропади, катись в прорву, из которой явился! — Антон произнес это просяще и громко. На него искоса глянул парень в красной рубашке и спортивных шортах. Он неподалеку пересматривал бутылки с вином.

— Успокойся. Мы же договорились, что будем дружить. А кто еще, кроме друга, скажет правду в глаза? Вот видишь! Задумался. Значит — никто.

— Имея таких друзей, как ты, не надо и врагов, — парировал Антон.

— Все будет хорошо. Доверяй мне. Да и не стой как вкопанный, иди рассчитываться.

Антон вытряхнул мелочь из портмоне, отсчитал нужную сумму, расплатился. После кондиционерной прохлады магазина на улице особенно чувствовалась жара. По всему пространству неба — ни облачка. Только жгучее солнце на все и всех. Антон почувствовал, как к мгновенно вспотевшей спине прилипла рубашка, воротничок сжал горло. Не хватало воздуха. Расстегнул две пуговицы.

«Ага, еще не хватает для полного счастья потерять сознание», — мелькнула заполошная мысль.

— Послушай, что ты говорил об Ирине? — спросил он у Голоса. — Это была неловкая шутка?

— Так не шутят, — ответил Голос.

— Тогда я позвоню ей, попрошу приехать и вообще не ложиться сегодня спать. Надо же что-то делать, действовать, прогнать эту напасть. Подскажи, как помочь ей! Ирина же молода, красива, здорова и, кажется, счастлива. Давай спасать!..

— Забудь! Твоя коллега уже на границе иного мира. Умей держать удар. Пойдем вон к тому павильону со скамейкой. Там глотнешь пива. Станет легче, не так остро будешь чувствовать свою беспомощность.

— Хватит с меня таких ударов. Не хочу больше слышать о смерти. Пусть все будут здоровы и живы.

— Пускай, — тотчас согласился Голос. — Ничего против не имею. Садись, открывай бутылку, сделай глоток и попытаемся снова звать Вальтара. Посмотри вон на ту прогалинку между кучерявых липок. Смотри, внимательно смотри.

Антон сделал несколько глотков пива и равнодушно взглянул на просвет между липами. Неожиданно его взгляд зацепился за что-то неясное, едва уловимое, волнующееся. Он вгляделся внимательнее. Ему показалось, что воздух между липок превратился в зеркальную гладь, едва заметно разделенную трещинкой. Словно прозрачный ледок на чистой лужице, на который кто-то наступил, и во все стороны побежали тонкие паутинки трещин. В середине трещинка увеличивалась, вдруг она закружила и потянула Антона к себе.

— Я что, тоже умираю? — удивленно спросил он. — Так невероятно банально…

— Не волнуйся. Ты самый живой среди живых. Доверься и смотри… — Голос стал таким теплым, родным и близким, что у Антона на краешек глаза набежала слезинка. Она не преодолела нижнее веко, а застыла маленьким бриллиантиком…

— Зови, Антон, собаку, а то лучина догорит, — говорит мать и легонько подталкивает сына к загнету. Мальчик чувствует теплую ладонь на своей тонкой шее. Ему хорошо, просто и уютно рядом с молодой и красивой мамой. Он знает, что она его любит, жалеет и оберегает. Им нелегко живется после трагической смерти отца. Но все вместе они — мать, Антоник и сестры Валя и Нина — одолеют эту беду, выживут, поддерживая друг друга в любой ситуации. Никаким чужакам, никакой наволочи не позволят обижать кого-либо в семье. Антоник знает это, как знает и то, что в полночь прибежит их Вальтар с обрывком веревки на шее, что завтра будет новый день, а в их саду, около бани, поселится толстая черная змея из близкого к их усадьбе леса.

— Зови, сынок, еще раз, — просит мать, — а то огонек погаснет.

И парнишка зовет собаку через комин в третий раз. Его голос, соединившись с дымом, разлетается над лесной деревней, его подхватывает ветер и мчит над сосонником, березняком, над полями, лугами и болотцами к другим лесным деревням, к реке Сож. Его зов достигает ушей собаки, и та перегрызает веревку-навязку, разгребает лапами землю под неплотно сбитыми дверями хлева и стремглав несется к родному двору.

— Не будем убирать угли и пепел с загнета, пока Валет не прибежит домой, — говорит мать и поправляет косынку на темных волосах. У нее еще нет ни одного седого волоска. Лицо чистое и гладкое, без морщинок. Вот только в глазах тоска, нескрываемое отчаяние. Марине тяжело. Она не знает, как жить дальше, что делать и как поднять детей. Ей только тридцать шесть лет, и она осталась с тремя детьми. Она и трое малых. Антонику двенадцать, Вале девять, а Нине пять. Деревня. Пятьдесят соток земли. Сад, хозяйство, работа в колхозе. Руки у матери усталые, душа разбита.

«Ему теперь хорошо, лежит себе спокойненько в гробу, засыпанный желтым песочком. Никаких забот, ни как детей накормить, ни как сена накосить, как запастись дровами на зиму… Лежит себе пан-паном. — Марина присела на кушетку, стоявшую у окна. Смотрит на худенькие плечики Антоника, который не отходит от печи с догоревшей лучиной. Сын надеется вернуть пропавшую собаку. У него в душе, возможно, собака занимает больше места, чем отец. — О Боже, как я могла такое подумать?.. А что? Отец был суров с детьми. Иной раз и слишком. Не умел приласкать, скупился на ласковые и добрые слова. Дети побаивались его. Так почему Антонику не любить больше собаку, чем отца родного? Валет так привязан к сыну, с одного взгляда понимает его желания. Однако Антоник уже не дитя. Ему двенадцать. Он теперь моя опора и помощник. Рано ему брать в руки косу, а придется. И топор теперь в его руки, и пила. Как-нибудь приломается, втянется в работу парень, только бы не надорвать в начале слишком тяжелого труда. Ничего, я баба тяговитая, дитенок будет только помогать мне. Выплакала я уже все слезы по тебе, любимый… Как нам жить?» — Марина заметила, что Антоник отвернулся от печи и внимательно смотрит на мать. И она, моргнув, отогнала печальные мысли, улыбнулась сыну.

— Не волнуйся, прибежит твой Валет домой, проснешься завтра, а он уже по двору носится, тебя поджидает. Возьмешь Валю с Ниной, и вместе с Валетом сходите в лес. Соседка Надя говорит, много лисичек высыпало в березняке. Вот и насобираете по корзинке. А тут еще и гроза прошла, хорошо землю напоила, грибы попрут, как на дрожжах тесто. — Марина улыбается сыну. Парнишка радуется каждой примете радости на лице матери. Ему хочется видеть ее счастливой и радостной. Но где взять такую радость? После смерти отца на лице матери поселилась печаль. Антоник это понимает, чувствует сердцем, но не знает, как разогнать безнадежную тоску, что заполнила глубину ее глаз.

— Мам, все у нас будет хорошо. Я знаю, что так будет. — Антоник присел рядом. — Я скоро вырасту, все буду делать сам, а ты только подсказывай мне. И сестры подрастут. Они у нас добрые и разумные девчата. Нам всем будет легко жить. Ты не переживай, мы же всегда с тобой и никогда тебя не бросим. Никогда-никогда, — Антоник обнял мать за плечи. Его тонкие руки будто говорили всему миру: «Я никогда и никому тебя не отдам! Пока есть ты — мы счастливы!»

— Какой ты у меня сильный, — мать попыталась высвободиться из объятий малого. — Я знаю, что вы, мои детки, только вы, все мое счастье и смысл жизни. Ну все, отпусти, сбегай на улицу, посмотри, а вдруг Валет бежит.

Антоник, будто только и ждал этих слов, стрелой кинулся в дверь, даже и не закрыл за собой. Он знал, что Вальтар прибежит. Он будет дома. Так сказала мама, а она знала все и всегда. Правда, вот только смерть отца «проспала». Так она выражалась. Если бы той ужасной ночью она не спала, то и отец не разбился бы на машине, объехал бы ту поворотку с болотцем, миновал бы ее, как делал это тысячу раз, работая в колхозе шофером.

«И почему мамка спала?» — Антоник стоял за воротами своего двора и вглядывался в сумрак улицы. Никого нигде не было: ни людей, ни Вальтара. В низинках за огородами стлался туман. Он смешивался с сумраком и казался еще более густым и тягучим, нежели был на самом деле. Мать сегодня веселая и радостная. Надо завтра же рассказать это сестрам. Почему они остались ночевать у бабушки? Увидели бы своими глазами, как звали Вальтара через комин. Может, сегодня совсем не ложиться и дождаться собаку? «Сяду на крылечке и буду ждать. Вот только не хочется сердить мать. Она будет недовольна, когда узнает, что я ночь не спал. А завтра еще и по грибы идти. Люблю собирать лисички. Они желтенькие, будто цыплята. Стоит увидеть где-нибудь одну, как обязательно набредешь на целую семейку или россыпь разнокалиберных упругих грибов. Валя собирает лучше меня и места знает, где можно нарезать целую корзину. Вот только Нинку не хочется брать с собой. Никакой пользы от нее. Под ногами только будет путаться. Но не на кого оставить дома. Придется с ней по лесу таскаться. Устанет. Пускай бы оставалась у бабули на весь день… А Вальтара все нет. Значит, еще бежит домой. Подожду. Мой дорогой Вальтар, где тебя носит столько дней?»

Послышался гул самолета. Антоник запрокинул голову и всмотрелся в безоблачный и бескрайний небесный простор. Среди бесчисленных звезд он никак не мог приметить маленькую движущуюся точку. Как ни напрягал зрение, а самолета не увидел. Только серпик луны, зацепившись за дальний край темного ельника, старался взобраться на макушку небесного купола. Металлически-белый серпик прорезал натянутую ткань воздуха, упорно вспарывал ночную тьму и полз на свое, Богом отведенное место. Антоник любил молодой месяц и побаивался полнолуния, которое казалась ему расплавленным оловом в большой кружке, капля которого однажды попала ему на босую ногу. Он с соседским Юриком выплавлял из олова игрушки, выливая его в земляные формочки. Юрка не удержал раскаленную кружку, и тяжелая капля упала Антонику на ступню, между пальцами. Как же было больно! Нет, Антоник не любит полную луну, ему нравится молоденький, еще слабый месяц. Он веселый, забавный. С ним можно играть в прятки, особенно если на небе вечером или ранней ночью много облаков.

Гул самолета отдалился, затих. Месяц отцепился от ельника, сумерки превратились в черничный сироп, а Антоник, опустив голову, пошел в хату, где мать включила неяркую лампочку.

— Ах ты, мое дитя, — мать сама открыла дверь из хаты в сени, будто следила за Антоником через окно. — Говорю тебе: Валет прибежит. Попей молока и ложись спать. Я тоже пойду в постель. Что-то притомилась сегодня, хотя ничего тяжелого и не делала. А вот на душе как-то стало спокойнее, легче дышится после грозы. Что б я делала без тебя, сына? — Мать провела ладонью по коротко стриженым волосам Антоника. — Добрая у тебя душа и сердце. Тяжко будет жить с таким характером. — Женщина вздохнула. — Да ничего, что-то же будет. Поживем — увидим. Болтаю неведомо что к ночи. Не слушай глупую бабу. Это я от нервов плету бессмыслицу. Спокойно мне рядом с тобой, Антоник. Слава Богу, день прожит. Валета мы, считай, нашли, можно и отдохнуть теперь. Выключай свет. Я пошла ложиться. И сам не засиживайся. Ноги помыл?

Антоник не ответил. Не хотелось ему мыть ноги. Ничего страшного, если и так переночую. Главное, повеселела мать. Сегодня он не видел, чтобы она плакала по отцу. За последние месяцы впервые такая спокойная и улыбчивая. Может, это благодаря хлопотам о Вальтаре? «Спасибо тебе, мой преданный друг, — мысленно проговорил Антоник, — беги скорей домой, я очень жду…»

— И утром собака оказалась дома? — услышал Антон Голос.

— Да, утром Вальтар встретил меня у крыльца. Каким же счастьем это было! А как радовалась мать!

— Вот видишь, ты с детства понял, что есть в этом мире такое, что выше человека, важнее его тщеславия и желания телесных наслаждений. А себялюбие убивает в сердцах ростки веры, разрушает гармонию мира как вокруг, так и в самом себе…

— А кому же адресованы тогда слова: «быть первым среди первых»? — прервал размышления Голоса Антон.

— Не умеешь и не хочешь ты слушать, — вздохнул невидимый собеседник. — Проходят века и тысячелетия, меняются общественные устои, технологии, а люди остаются теми же…

— Это банальности, — сказал Антон. — Они у меня уже с мочек ушей капают, как сопли из простуженного носа. Как-никак, а все мы десятилетки плюс университеты заканчивали…

— Лучше сделай глоток пива, — посоветовал Голос. — Многое ты потерял за годы в большом городе. Но пока искра настоящего не погасла. Она тлеет в глубине твоего зачерствевшего существа. Хотя и хочешь быть как все. Таким, как остальные, как каждый…

— Это защитная реакция организма, — попытался улыбнуться Антон. — В середине стада, в тесной компании себе подобных, всегда можно спрятаться за чью-то спину, да и за тобой кто-то стоит, прикрывает тылы.

— Замечательная философия. Ставлю десятку по десятибалльной системе. Только слова твои не согласуются с действиями, — задумчиво произнес Голос.

— Почему?

— А потому, что в нынешние времена наибольший героизм человека проявляется в бездействии. Ты же помнишь слова: если не можешь что-то изменить, не принимай в этом участия…

— Позиция безвольного Улита-Слимака.

— Не согласен. Это мужественные создания. Я знаю одного, который сбежал из резервации. Думаю, что со временем познакомлю вас. Это предопределенность, от которой не уйти.

— Везде вопросы и многоточия. — Антон глотнул пива. В большой пластмассовой бутылке оставалось не еще пол-литра хмельного напитка. — Почему бы не высказываться яснее? Я и так выгляжу полным идиотом, который разговаривает сам с собой, прихлебывая янтарное. Подумай, это же картинка из психиатрической клиники: одинокий мужчина, не бомж, подчеркиваю, вот уже несколько часов подряд разговаривает с пустотой. Ведет довольно логичный разговор. Да, мне кажется, логичный, — Антон опять отпил из бутылки.

— Мало кто любит поучения, — после незначительной паузы произнес Голос.

— Никто не любит, — подтвердил Антон.

— А над Африкой разбился самолет, — вдруг печально констатировал Голос. — Погибло двести шесть человек.

— Гм. Ну и что? Какое мне дело до Африки и неизвестных людей? Тут выжить бы самому. Ты, невидимый доброжелатель, выводишь меня из равновесия. Я уже и не знаю, чего хочу, куда и зачем иду. Да и жив ли я, наконец?

— Ну, если пиво пьешь — однозначно, жив. Покойников жажда не донимает, — попытался пошутить Голос. — Чувствую, что тебе легче стало после возвращения в лесную деревню, к матери и Вальтару. Там обильная роса на траве и очень много грибов, там и теперь твоя мать выгоняет по утрам гусей на луг к самодельному пруду-копанке с застоявшейся водой, а босоногие сестры собирают яблоки в саду прадеда. Там Вальтар игриво гоняется за бабочками. А какая там вкусная и крупная земляника, черника! Ты еще помнишь?

— Издеваешься? Летом там воля ящерицам, муравьям, стрекозам . Зимой — зайцам, лисицам, диким свиньям. И волков стало больше, говорят. Вот такая реальность. А ты мне рассказываешь сказки про землянику и бабочек. Там царит тишина и покой. Некому считать и загадывать желания в игру звездопада. Там я один брожу в бессоннице по миражам моей деревни. Хожу и боюсь прикоснуться к хатам, потрогать ворота и засовы на дверях, потому что знаю: коснувшись, нарушу идиллию, внесу в нее чужое, ненужное, лишнее. То, что может разрушить гармонию. Там беззвучно прогуливаются бестелесные предки, которые закончили свой век в деревне и для кого она была всем: и землей, и небом, и радостью, и печалью, началом и концом. Вот так.

— Ностальгируешь. Случается порой и такое, — Голос теперь звучал позади Антона. Он постоянно перескакивал из правого уха в левое, усаживался на затылок, донимал Антона отовсюду.

— А ты знаешь, что твоя мать обладала светлой силой? Ее знание шло от любви к природе и окружающему миру.

— В нашей деревне многие женщины умели лечить испуг и порчу, сводить и разводить семейные пары. Ничего в этом удивительного не вижу. — Антон сидел, забросив ногу за ногу, и теперь распрямился, сел свободней. — Мама все, что знала, применяла на пользу людям, знакомым и незнакомым. К ней приходили из дальних деревень, приезжали из Молостовки и Пропойска. Она никому не отказывала и, кстати сказать, никогда не брала плату. Люди по своему желанию могли оставить на столе только буханку хлеба.

— Она умела заговаривать огонь и пожары, а во время засухи вызывать дождь. Почему умолчал о такой способности?

— Никто полностью не знает своих возможностей. На что способен и чего можно от него ждать. Даже ты, Голос, не можешь о себе рассказать все. Большая часть останется за чертой доступного или такого, что не поддается пониманию. Можешь поправить меня, если преувеличиваю.

— Марина хорошо лечила болезни желудка и умопомрачение. Тут ей равных не было, — произнес Голос, будто и не слышал Антона. — Умела возвращать любовь к жизни тем, кто по разным причинам потерял ее. Редкие люди слышат голос тишины, голоса ночи и ветра. Она слышала и видела скрытое от многих. Просто умела внимательно глядеть, чувствовать, прислушиваться и замечать. Ты помнишь, как твоя мать вернула к жизни соседа Ивана? Его конь ударил копытом в висок. Проломил череп…

Антон неожиданно для себя рассердился. Швырнул пустую бутылку под куст и, уставившись глазами под ноги, резко заговорил:

— Почему же она не спасла отца, если была такой великой и могучей лекаркой? Почему позволила ему умереть в болоте под машиной? Почему не проснулась той ночью и не кинулась совою к тому месту? Нет, она спала как святая!

— Не будь таким жестоким и несправедливым, — Голос наполнился стальными нотками. — Только Бог всесилен. По его воле и рождаются, и умирают.

— Ага, так ты еще и попом в церкви подрабатываешь? И как только всюду успеваешь? — Антон хлопнул ладонями по коленям. — Как же нам нравится поучать других банальными фразами и заученными штампами! Ты что-то новенькое скажи! Такое, чему я поверил бы не задумываясь и не задавал тупых вопросов!..

— Короткая нить жизни была у твоего отца. Не попрекай зря душу твоей упокоенной матери. Она, птаха, отдала бы свою жизнь за него. Я это видел. Не раз был свидетелем ее мольбы и просьб. Зарок давала перед первыми лучами солнца, ходила к вековому дубу на капище. А сколько молилась среди чистого поля, у голубой криницы… Я знаю, тебя мучает детская обида, что не всегда мать оставалась такой, какой ты хотел ее видеть. Забываешь, что она была еще и человеком, женщиной. Со всем богатством недостатков, непоследовательности, душевной неразберихи… Ну-ну, не стыдись, вспомни свою мелкую детскую обиду. Маленькую, с комариный носик, а все равно болезненную для души подростка. Взгляни на уголок пространства между липок, подними взгляд от утоптанной земли…

Солнечное августовское утро пахло спелыми яблоками и сушеными боровиками. Георгины в палисаднике под окнами хаты должны вот-вот раскрыть тяжелые бутоны. Над ними звенят пчелы, гудят шмели. Однако цветы не спешат делиться нектаром, а все еще накапливают силы, чтобы через несколько ночей показать в утренней свежести свекольную красоту их лепестков.

Сегодня Антоников день. Ему исполняется четырнадцать лет. Уже четырнадцать! Он, можно считать, взрослый парень. Можно по вечерам ходить в клуб на танцы, и у него над верхней губой виден черный пушок. Чем не жених? Все его существо переполняет гордость за самого себя.

«Теперь и Надька Шулякова иначе на меня глянет. Какая же она красивая! Она старше меня на два года, и груди у нее под платьем так и топырятся!» — Антоник от такого воспоминания даже зажмурился. Сестры, Валя с Нинкой, когда видят его рядом с Надей, не пропустят, чтобы не посмеяться: жених и невеста замесили тесто… Но что с голопузой мелкоты возьмешь? Хлопцы говорили, что Надька гуляет с Володькой из Сычина. Он уже из армии пришел. Но это не больше, чем сплетни. Не станет Надька заниматься чем-либо с сычинским Володькой. Он картавый и коротышка-карначик. До плеча Надьке, — какая из них пара? Смех да и только. Надька поглядывает на него, Антоника, шутит с ним по-взрослому, под руку берет, если встретит где-либо на улице, и заглядывает в глаза, будто что-то там хочет увидеть. Я нравлюсь девушке. Никаких сомнений. И сегодня мне четырнадцать. Хочется празднично отметить этот день. Чтобы сестры поздравили, чтобы мама купила что-нибудь вкусное в Митькиной лавке на дому. Но сестры ползают с корзинками в саду, собирают яблоки-паданки. Их некуда девать. Даже коровам надоели кисловатые антоновки. Лежат они горкой под крышей клети».

Антонику сегодня надо скосить траву между картошкой и забором. Работа — часа на три.

— А твою Надьку видели с Володькой, — выпалила Нинка, как только увидела Антоника. — Обжимались они около клуба. Всю пижму и полынь вытоптали. А Надька так охала, так охала, будто крапивой ее по ляжкам стегали: «Ох, ах, Володенька, еще, еще целуй меня! — Нинка припала губами к своей загорелой руке и смачно чмокнула кожу. — Я за тебя замуж пойду, детей нарожаю, а Антоник останется с рогами, — щебетала она, оторвавшись от своей руки. — У Антоника еще дюндик не оброс, а Володька кабан яйцастый».

Брат шагнул и приложился ладонью сестре по мягкому месту.

— Чего дерешься? — насупилась Нинка. — Не я это придумала, от Кати Барановой слышала. Она все видела своими глазами и рассказывала у колодца. Я бабуле молоко носила и все слышала. А он сразу биться кидается… — Нинка скривила губки, готовая вот-вот заплакать, но сдержалась, резко повернулась и пошла вглубь сада к Вале, осторожно переступая через корни деревьев, ботву картофеля.

Настроение у Антоника мгновенно испортилось. Будто и не было замечательного солнечного утра, а сеялся бесконечный нудный осенний дождь.

«Да мало ли что могла наболтать доверчивая к слухам сестра? Ничего страшного, если и была Надька в клубе. Она девчонка серьезная. Не позволит Володьке распускать руки. А танцы вчера в клубе были под проигрыватель, это правда. И хлопцы сычинские приезжали… А чего я хочу? Надька взрослая девушка, имеет право и на танцы ходить, и с Володькой встречаться. — Обидно и тошно было на душе у Антоника. Будто нищий плюнул в лицо после того, как положили ему в руку рубль. — Ладно, мои девки еще не выросли. Вот так, Надька». — От этой мысли настроение улучшилось. Как будто легким ветром сдуло тучку, заслонявшую солнце. Далеко ли в таком возрасте от печали до радости, от разочарования к надежде?

Солнечный лучик блеснул на хорошо отклепанном лезвии косы, сверкнул в глазах юноши и разлетелся искрами в августовском прогретом воздухе. На каждом огороде возле хат виднелись небольшие участки уже вызревшей ржи или ячменя, порой выделялись желтизной участки проса, а у Матвея вздымался немаленький кусок конопли. Густой, тягучий запах ее долетал до Антоника. Таким пересеиванием хозяева давали возможность отдохнуть своим наделам от ежегодной картошки. Из Алениного огорода послышался певучий голос. Взлетел, на долгой ноте да повис над деревней, на минутку затих и снова полетел в бездонную синеву: «Что ж ты, девочка, жито не жала? Что ж ты, молодочка, в борозне лежала…» Песня окутывала лесную деревеньку, заколыхивала мелодией и неспешностью. К Алениному голосу присоединились еще несколько замечательных, ни с чем не сравнимых голосов женщин, что шли с серпами на свои сотки.

Антоника каждый год зачаровывали августовские песни, что пели женщины во время сбора зерновых. Только раз в году плыли они над деревней. Голоса женщин и бабуль туго переплетались, дополняли друг друга и медленно опадали на землю. Песни всегда были тягучие, как золотистая смола на стволах могучих сосен, печальные…

— Тебе больше никогда в жизни не доведется слышать и видеть такую красоту, — словно сквозь сон донеслось до Антона. — Вместе с теми бабульками ушло и очарование августовских песен. Их простота и глубина. Мне тоже не хватает их. До жути и тоски, — признался Голос. — Но, но…

Антон почувствовал, как по его щеке сбегает слеза, крупная и очищающе, светлая. Она задержалась в уголке рта, к ней присоединилась еще одна, их настигла следующая… Антон плакал. Искренне и беззвучно. Никто не видел его слез, кроме белочки, что следила за мужчиной на скамейке вот уже несколько минут. Пышнохвостая непоседа с любопытством поглядывала на одинокого человека, который сидел ссутулившись, сунув ладони между коленями, и не пытался смахнуть с лица слезы. Он казался окаменевшим, хотя и плакал. Белке наскучила неподвижная фигура, она перескочила на другую ветку ели, а потом перелетела на расколотую молнией осину.

…Затихли голоса жней. Антоник обкосил межи огорода. Накормил сестер в полдень. Мать с работы на обед не приходила. Антоник надеялся, что она вечером придет пораньше и они вместе отметят день его рождения. Хотя и не бог весть какое событие, но только один раз в жизни исполняется четырнадцать. Сестрам он не сказал о своем дне рождения. Но сам хорошо помнит их дни. Так и должно быть.

Поев, девочки стали проситься поиграть с соседскими детьми. В их головах только прыгалки да классики, а у Антона совсем нет времени погонять футбольный мяч или забить квача.

— Да идите, не хнычьте. Только недолго, час, не больше, — наконец разрешил брат. Сестрам только этого и было надо. Их как сквозняком вынесло из хаты. Антоник убрал со стола, принес собачью миску, налил перлового супа, бросил туда оставшееся после еды и вынес во двор. Вальтар заметно постарел. Он уже не был таким непоседливым и игривым. В глазах появилась усталость и равнодушие. Даже к еде он не кидался, как прежде. Подошел к миске, принюхался, лизнул несколько раз остывшую подливку и отвернулся.

— Ты не заболел, Вальтар? — Антоник погладил собаку по голове, почесал за ушами, между глаз, коснулся влажного носа. — Если не хочешь, позже съешь. Вода у тебя стоит около будки. Не переживай, случается разное в жизни. Вот и у меня сегодня не самый лучший день рождения. Виновник торжества на месте, а поздравлять некому. Ты грустишь из-за меня, Вальтар? Не надо. Ничего страшного нет в том, что забыли об этом дне и сестры, и мама. Она утром и словом не обмолвилась, не поздравила и на обед не пришла. Вот так, мой дорогой дружок. Но мы горевать не собираемся. — Антон присел на порог крыльца. Вальтар подошел к нему и положил голову на колени, тяжело, как человек, вздохнул.

— Нам хорошо с тобой, правда? Вот посидим, отдохнем, сделаем все по хозяйству и сходим к бане покормить змею свежим молоком. Вечером по деревне прогуляемся с тобой. Может, Надьку увидим. Не все так плохо, как кажется. Верно, Вальтар?

Собака, повернув голову, взглянула на Антоника и снова вздохнула.

— Мы с тобой уже взрослые и переживать из-за глупостей не собираемся…

Августовские вечера приближаются незаметно. Кажется, солнце еще высоко, а тени яблонь уже ложатся на крыши клетей и хат. Мать все еще не пришла с работы. Сестры отпросились ночевать к бабушке. Антоник накормил и напоил дворовую живность, загнал в хлев. Оставалось накормить только змею. Налил в стакан молока и, не позвав куда-то сбежавшую собаку, пошагал по утоптанной вдоль забора стежке к бане. На улице было тихо и пусто. Не бегала детвора, не скрипели колодезные журавли, не ржали кони на пастибще. Даже яблоки не падали в картофельную ботву. Антонику такая тишина показалась странной. Это как оступиться в болото, но выбраться на берег сухим, без капли воды не только на руках и лице, но и на одежде. Просто выйти сухим из воды.

Осторожно, чтобы не нарушить окрестную тишину, Антоник открыл воротца забора и, перешагивая через разбросанные и пока не убранные дровяные щепки, приближался к бане. Он старался не испугать змею, хотел понаблюдать, как она подползет к угощению, коснется миски, не опасаясь, что за ней следят. Он сделал еще пару шагов и остановился: явственно услышал, что в предбаннике кто-то шепчется, возится. Прислушался. Нет, не показалось. Антоник услышал голос матери и еще чей-то, мужской, грубовато-нежный. Он замер на месте, как будто наступил на ржавый гвоздь, что пробил ногу насквозь.

— Леник, перестань. Не спеши, дай я сама. Совсем одурела баба. Ой, только бы никто не увидел нас. Донесут твоей женке, житья мне не будет.

— Что ты все время боишься? Никто нас не видел. Твоя хата с краю, а баня рядом с лесом. Кто тут будет шлындать вечером?

— Перед детьми стыдно. Матка по заугольям шастает, не думая, накормлены они или нет, вымытые или нет. Леничек, ты выпей еще чарку, а я пока освоюсь. Забыла уже, как мужик пахнет. Ой, грехи мои тяжкие, — голос у матери был виноватым.

— Ты сама пригуби для смелости. Вино расслабляет нервы. Не такой скованной будешь, посмелеешь, — мужчина хохотнул.

— Тише, Леничек, — просила женщина.

— Да уж как тише? Ну, давай, голубка моя…

Антоник узнал голос мужчины. Это был Леник из соседней деревни Каменка. Он работал на тракторе и уже не раз привозил им заготовленные дрова из лесу. Заезжал к матери и по каким-то другим надобностям. Леник был крепкий и симпатичный мужчина, разговорчивый и по натуре веселый. Антоник знал его жену и двух дочек. Он был даже приятен Антонику. Сестер мужчина часто одаривал игрушками и конфетами, а Антонику подарил зажигалку, чтобы в непогодь, когда приходила очередь пасти коров, можно было без проблем разжечь костер. Спички же, как ни прячь, отсыреют.

«Вот тебе и мамка, вот тебе и Леник, — лицо Антоника заливала жгучая краска стыда, на глазах стыли слезы. Он не знал, что делать: остаться на месте, кашлянуть или тихонько уйти от бани. Стакан с молоком дрожал в его руке, молоко стекало по пальцам на ладонь, капало на притоптанную траву. Как же было Антонику тошно, больно и обидно! Сердце его разрывалось от стыда, отвращения и отчаяния. — Как мать может так? — стучали молоточки в висках. — Неужели она так может?»

Вечер для Антоника превратился в чернейшую, чем деготь, ночь. Едва переставляя ноги, он двинулся к воротцам, затем к хате…

— Ты впервые в тот вечер напился, — сочувственно произнес Голос. — Знал, где мать прятала трехлитровую банку самогонки, налил себе полную кружку и, затаив дыхание, чтобы не чувствовать запаха вонючего напитка, давясь, глотал. Со слезами и отчаянием. Ты хотел забытья — полного и мгновенного. Считал, что алкоголь отнимет память и завтрашний день ничем не будет отличаться от прежних. Будет обычным и по-своему счастливым. В тот вечер ты навсегда избавился от сладкого вкуса детства, понял и почувствовал, что каждый день в жизни может принести невероятные неожиданности и происшествия. Что кроме физической боли есть более тяжкая — душевная, сердечная.

— Да, — согласился Антон, — даже самые близкие люди часто не понимают друг друга. Или не хотят понять. Однако время ускоряется. И то, что вчера было актуально, завтра, возможно, уже никому не понадобится. Это я говорю о своей детской обиде и черствости. — Антон отвел взгляд от пространства меж липок и, достав пачку сигарет, закурил. Легкий аромат winstоnа поднялся над его головой и растворился в горячем воздухе летнего дня.

— Если бы человек знал, чего хочет на самом деле, к чему стремится… Как жить правильно и что значит жить правильно?.. — философствовал Голос. — Известен только финал каждой личной драмы. Ты согласен? — Голос дернул Антона за мочку правого уха. Антон взмахом руки отогнал невидимого нахала.

— Ну-ну, спокойней. Без физических контактов.

— Нервы. Это все нервы, — произнес Голос.

— А ухо? — не согласился Антон.

— Я же сказал: нервы, — доверчиво и будто по секрету сказал Голос. — Детская обида въедлива. Как репей, она цепляется за слабую, ранимую душу, и еео тяжело вынуть из раненого сердца. Бессильно бывает даже время. Рубец остается в глубине души всю жизнь. Это обида пустая, не стоящая внимания сегодня, но она нанесена доверчивому и открытому добру сердцу, и потому так жжет и саднит и не поддается лечению. Подростку это тяжело понять. А любовь, желание не имеют правил и логики. Дороги бывают не только проселочные, но и магистральные. Тебе хотелось больше любви и внимания от родного человека, а их не всегда хватало. Они были — и любовь, и внимание, — но ты не видел этого из-за своего эгоизма. Спорить будешь? — спросил Голос.

— Зачем? Не вижу смысла в пустом споре. А соглашаться или нет — это мое личное дело. — Антону после выпитого пива стало хорошо и беззаботно. Захотелось посмеяться над Голосом, подразнить навязчивого собеседника.

— Слушай, ответь на вечный вопрос: в чем смысл жизни? — с шутовской усмешкой спросил он.

— В том, чтобы не задавать подобных вопросов, — мгновенно отреагировал Голос.

 

***

Третий раз подряд, как только он приближался к середине тропинки, чьи-то заботливые руки переносили его назад. Туда, откуда он только что выполз. Вот такая чужая забота, как говорится, не на пользу. Он устал преодолевать высушенную солнцем стежку. Песок казался наждаком для маленького создания. Силы не хватало на очередную попытку, поэтому, разглядев разлапистый куст подорожника, всполз на него и затаился. Набирался сил, думал: «Почему я такой неуживчивый? Почему всем и каждому говорю в лицо правду, то, что вижу и чувствую… Можно ведь и промолчать, поддакнуть там, где этого от тебя ждут. Похвалить позорное и бездарное. И если большинство брюхоногих принимает дурака за умника, что ж, пусть так и будет. Зачем возражать и, как мальчику из сказки, кричать, что король гол?»

Так случилось и с толстым вонючим слизнем. Никто его не любил, все в их неглубокой яме знали, что слизень тупой и примитивный, но очень амбициозный. Как люди говорят — карьерист. Самочки его не интересовали, большого ума, чтобы жить самому, природа не дала, но зато слизню нравилось управлять и рулить другими. Совсем незаметно он собрал вокруг себя команду подпевал-подхалимов. Они для своего избранника расчищали ходы, смазывали стежку, по которой намеревался ползти неуклюжий толстяк. Верили обещаниям слизняка и жили этим. Пробовал он затянуть в свою компанию и Улита-Слимака. И поначалу слова толстуна звучали правильно и убедительно. Он готов был поверить и помогать слизняку ползти из их сырой и уютной ямы в гору, к кусту папоротника с молодыми кружевными стеблями. Однако не зря ему даны голова и глаза. Он слушал, присматривался и сравнивал обещанки-цацанки с тем, что происходило на самом деле. Их яма заполнялась стоячей водой и сухой прошлогодней листвой, земля осыпалась и оползала, самочки, наслушавшись слизняка, не желали откладывать яйца. А еще слизняк умел, как колдун, перессорить всех между собой, если чувствовал угрозу со стороны их небольшой колонии головоногих. В этом деле он был непревзойденный мастер.

«Это он, негодяй, подговорил мою фифочку, мою красавицу, мой единственный и неповторимый весенний цветок, стать самцом. Только в больную шизоидную голову слизняка могла прийти такая мысль. Слизняк любит мстить, он никому не прощает насмешек. Самолюбие у него зашкаливает. А мне нравилось с ним спорить. Никогда не соглашался с его глуповатыми и абсурдными идеями и замыслами. Говорил при всех про бездарность и ограниченность слизняка. Такое не прощается. Никогда. Вот и убегаю, ползу в неизвестность. Лишь бы подальше. Чтобы не слышать и не видеть все гадости в нашей яме. Мне необходимо преодолеть эту опасную широкую стежку, сбежать из проклятой резервации. Убегаю от мерзкого слизняка, былой фифочки, а прежде всего — от самого себя. Неизвестность пугает. Опасность таится на каждом сантиметре чужой земли, но желание свободы преодолевает все…»

Улита-Слимак чутко ловит все перемены в воздухе, выставив во всю длину свои рожки. Он надеется почувствовать приближение грозы или хотя бы небольшого дождя, который помог бы бедолаге преодолеть горячую стежку и оказаться, наконец, в полосе влекущей зелени на другой стороне. Пока же он чувствует только жару и зной, без единой прожилки влаги.

«Как вам нравится идея слизняка подружиться и наладить контакты с рыжими земляными муравьями? Ага, вам смешно, — неизвестно к кому обратился головоногий, — а я чувствую ужас при одной только мысли об их едкой отвратительной кислоте, которой рыжаки пстрыкают на все, что попадается на дороге, а их жвалы безостановочно хватают и крошат любое живое существо. Нет, пусть уж без меня слизняк с мурашами устраивает в яме совместную счастливую жизнь.

Хочется или нет, но придется ждать вечера, когда солнце спрячется, а на землю и траву упадет чистейшая роса. Она смочит песок, ветки, хвоинки и камешки. «Тогда и переползу через стежку. А пока, чтобы не мозолить глаза, спрячусь под широкий и мясистый лист подорожника. Хорошее укрытие, жара не донимает и чужие глаза не достают». Он втянул рожки и спрятался под листок, наверху осталась только бело-серая раковинка. Она хорошо была заметна каждому, кто шел здесь и присматривался к обочине в поисках чего-либо необычного или редких лесных цветов для скромного букетика.

 

***

— На этой одинокой скамейке ты похож на старого, побитого жизнью грифа. — Нельзя было понять, радуется за Антона Голос или сочувствует ему. — Не надо было гулять и проводить время в клубах, глотать химию и литрами пить водку. Надо было задуматься о большом и значительном, а не только о телесных удовольствиях. Говорю это, понимая важность каждого слова.

— Отвяжись! Как же ты надоел! Хоть заливай уши гудроном! — Антон поудобнее устроился на скамейке, закинул руки за голову, потянулся. — Вокруг миллионы людей, а ты прицепился к моей непримечательной особе. Лучше бы донимал какого богатенького толстосума или чиновника с проблемной совестью.

— К ним не пробьешься. Они глухие, — проговорил торопливо, словно отмахиваясь от услышанного, Голос.

— Ну, чего? Чего ты хочешь? Я и без тебя скоро сойду с ума. Ночами спать не могу, бессонница замучила. Во рту горечь от снотворных, а тут еще и ты, как короста, пристал. Оставь меня в покое, прошу тебя…

— Прекрати кривляться, — если бы у Голоса было лицо, на нем отразилось бы презрение. — Не притворяйся избалованным, неприступным барином. — Голос изменился, стал тише и мягче, словно передумал начинать ссору. — Ты заметил странную закономерность: чем больше в городе одиноких людей, тем больше появляется собак? Посмотри, сколько их гуляет вместе с бабулями и дедками, с молодыми людьми и школьниками. Вон парень с алабаем, девушка с овчаркой. И не грызутся такие звери между собой. Ладят. — Голос откровенно намекал на понимание и согласие с Антоном.

— Лучше скажи, я сегодня до своей квартиры доберусь? — недовольно проворчал Антон. — Или просижу, как беспомощный грач, до позднего вечера и прихвачу часть ночи…

— А куда спешить? — равнодушно отозвался Голос. — Придешь домой, включишь телевизор или залезешь в Интернет и начнешь тупо забивать мозги бессмыслицей. А здесь, в скверике, неподалеку от хвойной лесополосы, у нас есть возможность подумать, взвесить и понять простые вещи, до которых дойти в повседневности не хватает времени. Вот я и завернул… — Голос многозначительно хмыкнул. — Помнишь, как ты подарил матери красивый женский джемпер с первого своего заработка? Он был цвета спелого меда, грубоватой вязки, но мягонький, нежный. Мать прикладывала его к щекам и все не верила, что ей досталась такая чудесная обнова.

«Это правда мне? Я никогда не носила такой красивой кофты. Наши бабы от зависти посохнут! Мое ты дитя, наверно, все свои грошики выкинул? Не надо было покупать такой дорогой подарок. Самому нужна копейка на все. Но спасибо, сынок, спасибо…» — Голос пересказал тот давнишний эпизод из жизни Антона.

Антон помнил тот день. Начиналась ранняя весна. На улице, вдоль дороги, у заборов и вдоль лужка около леса еще лежали сугробы снега. Потемневшего и ноздреватого. Но в колеях и протоптанных стежках неторопливо бежали ручьи талой воды. Прилетели первые непоседливые скворцы и осматривали свои домики в садах. Воробьи плескались в лужицах холодной воды и тотчас выскакивали на солнце, топыря мокрые перышки. Больше стало и трещащих сорок в деревне. Они шныряли по дворам и подбирали недоеденное домашней птицей зерно. Антон как раз в такой день приехал из райцентра, где работал в одной из немногочисленных контор. Получил первую зарплату. Как ему казалось — большие деньги. Купил в универмаге самую дорогую женскую одежду. Не жалея, отдал половину заработка. Ему очень хотелось порадовать мать. Пускай и таким простым способом.

Когда шел от автобусной остановки в свою лесную деревню, а это семь километров разбитой колдобистой дороги, не переставал думать: а примет ли мать подарок? Недели три назад она очень рассердилась на Антоника из-за Надьки. Пригрозила не знаться с ним, если не прекратит встречаться с шалопутной гуленой.

«Ее таскают по заугольям все кому не лень. Никому не отказывает, а он любовь с ней крутит. Головы нет на плечах. Надумайся еще жениться на ней! Она тебе каждый год в подоле оглоедов приносить будет. Более слабой на передок девки в нашей деревне еще не было. Бросай, перестань шлындать вечерами с распутницей! Найдешь еще свое. В начале жизни стоишь…»

Антоник в тот вечер очень обиделся на мать. Она ничего не понимала. Не хотела допустить даже мысли, что он в самом деле любит Надьку. Она была у него первой женщиной. Благодаря Надьке он узнал наслаждение, мужское удовлетворение. Так сказать, стал мужчиной.

«Еще не будет у тебя отбоя от Надек, Катек да Верок…» — Звучали в ушах слова матери, когда он, схватив сумку, выскочил из хаты и пешком пошагал в райцентр, хотя приехал домой на все выходные. Вечерний автобус уже ушел, и парень отмахал двадцать четыре километра на своих двоих. Добрался до хозяйки, у которой снимал комнатку, поздним вечером, мокрый, обиженный и с раненым сердцем. Долгая и однообразная дорога немного приглушила, сгладила обиду на мать и ее несправедливые, как казалось, слова. Но полностью не выветрилась, не исчезла. Саднила, как натертая мозоль, душа. Хотелось справедливости. Антонику слова матери казались злым наговором. Он и сам хорошо знал Надькину легкость в поведении и доступность. Наслушался от деревенских хлопцев много. Но ведь Антоник не собирался жениться на ней. Он просто хотел ее каждый день. Ну — погулять, натешиться… А мать сразу — жениться, в подоле… Она не понимала, что и у него есть желания. Что он уже не маленький мальчик, а парень, которому хочется любви и всего того, что с этим словом связано…

Через несколько дней ссора с матерью показалась глупостью и никчемным недоразумением. А через пару недель и вовсе смешной забавной шуткой. Однако едва заметная трещинка между ними еще оставалась. Поэтому Антоник побаивался, что мать не примет его подарок.

Каким же красивым, солнечным и счастливым был тот день ранней весны! Береста лесных березок, стоявших островком перед лугом, побелела, а ветки приобрели насыщенный бурый цвет. Мать веселая и довольная, а он, Антоник, поняв ее правоту, больше не пошел к Надьке. Девица и без него не скучала. Хорошие вести быстро разлетаются по окрестностям. Вот и про Надьку знали похотливые хлопцы и мужчины не только из их деревни, а и из соседних, ближних и дальних. Поскольку понимание счастья у каждого свое…

Последний раз Антон видел Надьку на похоронах матери. Ему было не до толстой, как дежа, и щербатой, как поломанный частокол, женщины. Но удивило иное: Надька теперь была в деревне в роли знающей все церковные каноны матушки. Она обмывала, отпевала и хоронила. У нее спрашивали, как сделать, что положить в гроб и какую молитву прочитать над покойным. Она стала незаменимым в деревне человеком. Своей в каждой хате, где еще трепетала жизнь или где она, по всем правилам природы, угасала. Антон перебросился с Надькой несколькими незначительными фразами. Любое слово казалось лишним и ненужным, пустым перед спокойным и просветленным лицом матери, которая уходила в вечность, скрестив утомленные руки на измученной болезнью груди.

Наибольшую потерю в жизни Антона никто не понимал, да и не мог понять. Потому что у каждого своя боль, которая донимает и мучает, не дает покоя. Каждый живет со своей потерей. Невидной и даже незаметной для посторонних. Она поселяется в голове, пульсирует по венам и артериям с потоками крови, наполняет глаза, выдыхается и снова вдыхается с воздухом. Кажется, что время замедляется, жизнь останавливается. Ты понимаешь, что у тебя, как у могучего дерева, обрезаны корни и теперь любой ветерок, даже самый слабый, может сломать и уничтожить тебя. Будто пустую и хрупкую яичную скорлупу. Ты краем прикоснулся к вечности, к небытию, которое через какое-то время отступит, но может напомнить о себе в самый неожиданный момент. Днем или ночью, весной или зимой…

— Ну, не так уж все трагично. Не нравится мне твое настроение. Веселей, веселей смотри вокруг. Не хотел я нагонять на тебя такие тяжелые мысли. Мы же начинали с вспоминания о подарке матери. О ее хорошем настроении и о твоих первых познаниях в интимных делах. — Чувствовалось, что Голос извиняется перед Антоном. — Во всем нужна мера. Не важно, радость это или печаль. Ну, прикури сигарету. А хочешь, еще за пивом сходим. Здесь же недалеко. Давай!

— Не хочу.

— Смотри сам. Я по-дружески советую взять еще бутылку. Поверь, не повредит. Гарантирую, что мозги станут мягче. Проще будет говорить, да и печаль уйдет, уступит место более веселым мыслям и воспоминаниям.

— Мужчина, можно рядом с вами присесть?

Антон не заметил, как к нему подошла женщина в коротеньком домашнем халатике. Было ей немного за тридцать, русые волосы до плеч, тонкий носик. Раскосые серые глаза и ярко накрашенные губы. Худенькая, но не тощая. Женщина присела рядом.

— Простите за назойливость, но вы меня заинтересовали. Наблюдала за вами добрый час из окна вон того дома, — женщина показала рукой на дом через дорогу. — Живу на девятом этаже, три крайних окна с правой стороны. Самые белые, видите? На прошлой неделе покрасила. Вот я и увидела с балкона, что вы скучаете или некуда вам пойти. Захотелось помочь, да и веселей, как-никак, будет. Племяннику показала на вас, он тоже не против познакомиться. Подбил меня, стервец, вот и пришла. Будем знакомиться? — Женщина подвинулась поближе к Антону. — Вероника я. А если проще — Верка.

— Антон… Правда, настроение не очень способствует знакомству. — Тем не менее, Антон многозначительно взглянул на стройную и по-домашнему привлекательную женщину. — Веду утомительный диалог с неожиданным и невидимым другом. — Антон раскрыл ладони на коленях, будто сообщая, что вот он, здесь, хотя и не заметен.

— Эх, любите вы, мужчины, пошутить над нами, красивыми и одинокими. — Вероника подняла бортики халата на шее. — Хорошая сегодня погода. Даже в квартиру возвращаться не хочется. Просто сказка тут. Теперь понимаю, почему вы так засиделись на скамейке. Но в квартире все же спокойней. Не хотите заглянуть в гости? Весело проведем время. Женщина словно невзначай двинула коленом, и край халатика сполз с упругой загорелой ноги. Боковым зрением Антон заметил полоску белых трусиков, что сверкнули под верхней одеждой.

«Я будто магнит для раскованных и гулящих женщин, — мелькнуло в голове. — Вот посади рядом со мной десяток иных, не обделенных силой, мужчин и пусти дамочку выбрать себе кавалера для времяпрепровождения, она обязательно остановится около меня. А почему? Видно, все просто: я человек без лица, без возраста, без нелепых амбиций…»

«Ага, — согласился Голос. — Ты же знаешь, на что мухи слетаются. Только без обид и недовольных гримас. Она и правда выглядит неплохо. Есть у этой Вероники что-то греховно-привлекательное и одновременно отталкивающее. Не спеши спорить, присмотрись. Не всегда горб сразу заметен. Она не напоминает тебе Надьку? Прежнюю, конечно, не сегодняшнюю…»

«Все, замолчи! — приказал невидимому собеседнику Антон. — Не завидуй! Если сам ничего не можешь, то и мне не мешай. Отдохни немного, в ушах от тебя звенит». Антон забросил руку на спинку скамейки. Наклонился к Веронике и притворно неуверенно сказал:

— Я-то не против, но ты не одна в квартире. Сама сказала: племянник у тебя.

— Он нам не помешает, — тотчас заверила женщина. — Владик хороший парень. Жаль мне его, вот и забрала к себе из поселка, от сестры. Не такой он, как все. Мы дополняем друг друга. Тетка и племянник. — Вероника виновато улыбнулась. — Я люблю свободную, ни к чему не обязывающую жизнь. Владик тоже. Мне с ним хорошо. Поверьте, это не так мало по сегодняшним временам. Затуркали парня в поселке. Нечем было дышать. Хотел руки на себя наложить. Дурачок молоденький. Надо же быть таким безмозглым в двадцать лет. Кажется, и телевизор смотрит, и Интернет есть, а он будто из позапрошлого века выполз. — Вероника закашлялась. Простите, что своими проблемами донимаю. Наболело, вот и разошлась. Ну, а Владик просто не любит женщин. Не его это. Вот и все.

— Бывает, — согласился Антон. — Природу не обманешь, она сама производит выбраковку.

— Какую выбраковку? — забеспокоилась Вероника.

— Простую. Вот задумайся: в мире сейчас семь, а может, и больше миллиардов населения. Никогда на земле не было такого количества людей. А они все плодятся и плодятся. Конца-края не видно. Что делать природе в такой ситуации? — Антон вопросительно поглядел на женщину. Она молчала и не отводила от него глаз. — Ну, стихийные беды, катаклизмы — это кардинальный способ, от которого человечеству тоже никуда не деться. Но природа-созидательница умнее нас, она ведет борьбу с перенаселением с середины, так сказать, с сердцевины. Она вынуждает заниматься любовью однополых. Им не дано продолжить свой род. Люби, удовлетворяй инстинкты, но не создавай новых потребителей. Смотри, как подброшенную природой идею подхватили иностранцы! В большинстве стран Европы и США разрешили заключать однополые браки. Дескать, пожалуйста, живите полноценной жизнью. Но не рожайте себе подобных. Так что твой Владик ничем не противоречит замыслу природы-матери. Ты молодец, что не позволила парню погубить себя. Всему свое время. — Антон умолк. Ему стало грустно и страшно от своего экспромта.

— А я и не додумалась бы, что все так сложно. Мне казалось, что Владика, как единственного ребенка в семье, сестра с мужем разбаловали. Они пылинки с него сдували, любое желание исполняли. Деревенская интеллигенция. Раньше думала, что такие, как Владик, рождаются только в больших городах, да и то в зарубежье. А когда парень признался, я онемела. Слава Богу, ума хватило не оттолкнуть от себя, а приласкать, помочь. Какой же вы толковый мужчина, — с умилением посмотрела Вероника на Антона. — Знала я, что сегодняшний день будет удачным. Не абы с каким человеком познакомлюсь. — Она машинально поправила полы халатика на коленях. Выпрямила спину и виновато улыбнулась. — Ты — ой, простите! — вы, — спохватилась женщина, — простите, что так бесцеремонно и в открытую навязывалась. Хотелось и расслабиться, и подзаработать малость. — Опять виноватая улыбка возникла в лице. — На эту скамейку часто приходят мужчины, которым хочется отдохнуть от семьи, от жены или просто заняться любовью. Это место давно мною забито. На сайте знакомств оно названо как место моих встреч. Я думала, что и вы оттуда, с сайта. Друзья Владика тоже сюда приходят. Это наша семейная скамейка. Как же я опростоволосилась. — От смущения женщина наморщила лоб и носик.

— Ничего страшного не вижу, — поспешил успокоить Веронику Антон. — Я рад знакомству. Во всяком случае, мне было интересно поговорить. В другой раз могу зайти в гости. Зачем строить из себя святошу? Я такой, как все. Люблю чарку выпить, посмеяться не против и с привлекательной женщиной простыни на кровати помять. Но сегодня не тот день. Все иду, иду, а домой никак не дойду со вчерашнего вечера. Никогда бы не поверил, что такое может случиться.

— А почему? — задала простенький вопрос Вероника. — У вас ничего не болит?

— С головой у меня все в порядке, если ты об этом, — Антон открыто, искренне улыбнулся. — Запутался я сам в себе. Заблудился в непроходимой чаще, продираюсь через прошлое к сегодняшнему.

— Кто вас поймет, — вздохнула женщина. — Говорите какими-то загадками.

— Ты замужем была?

— Сходила и вернулась.

— Не понравилось? — Антон взглянул на ухоженную и миловидную Веронику. — Женщина ты завидная. Таких просто так, без причины, не бросают.

— А кто вам сказал, что меня бросили? — Вероника передернула плечами, будто от порыва холодного ветра. — Все началось с пятидесяти копеек, — она усмехнулась. — Я люблю покурить. И много курю. А мой бывший никогда сигареты во рту не держал. Поначалу, в период вздохов и поцелуев, ему это не мешало. Я обещала, что помаленьку-полегоньку брошу. А после свадьбы, наоборот, как прорвало. По две пачки сигарет за день выкуривала. — Вероника сунула руку в карман халатика и достала пачку сигарет, зажигалку, прикурила. Это же сделал Антон. — Так вот, однажды, в конце зимы, когда неожиданно ударили морозы после оттепельных недель, я заглянула в свой кошелек и поняла, что назавтра, чтобы купить две пачки сигарет, у меня не хватает пятидесяти копеек. Знала, что Сергей скуп, изучила уже его. У нас и деньги были у каждого свои, даже продукты покупали каждый себе. Готовила я, а ели — кто что принес. Да речь о другом. Я, не подумав, попросила у Сергея, ну, моего бывшего, несчастные пятьдесят копеек. И что тут началось… Вероника вдохнула в себя едва не полсигареты. — Одних слов мало. Тут надо было слышать и видеть. Мой любимый покраснел, потом посинел, брызнул слюной и зашелся в истерике. Короче, я пятьдесят копеек не получила, а собрала сумку с кое-какими тряпками и вернулась в квартиру отца, который недолго думая через полгода помер, тихо и незаметно. Ночью.

«Вот тебе и еще одна жизненная трагедия, а может, комедия, — раздался в голове Антона Голос. — Что, не знаешь, сочувствовать или радоваться за женщину? Успокойся. Она чувствует себя неплохо. Я сказал бы — отлично. Не грустит и не ищет, как некоторые, — Голос ехидно хохотнул, — смысл жизни. Она просто живет и получает удовольствие. От всего, что видит, узнает и чувствует. Не выживает, а живет. В меру своего понимания».

Вероника что-то рассказывала, помогала себе легкими взмахами рук. Антон же слушал Голос:

— Ты привык, чуть что не так, обвинять жизнь…

— Неправда. Чушь! — отозвался Антон.

— Не верите? — встрепенулась Вероника. — Да чем хотите поклясться могу. Не нравилось мне поначалу это дело. Я просто мстила Сергею с его друзьями, знакомыми хлопцами, которые были у нас на свадьбе. А потом вошла во вкус, да и занятие это, признаюсь, непыльное. Я по человеку сразу вижу: пристойный он или пройдоха. Абы с кем не вожусь. Вот вы — человек положительный, интеллигентный, умный. Почему с таким не провести пару часов? Или я ошибаюсь? А вы сразу — чушь!

— Прости, Вероника, это я сказал не тебе и не о тебе, — повинился Антон. Спорю в мыслях с одним надоедливым, навязчивым субъектом. Никак не могу от него отбиться. Выворачивает душу с самого утра. Боюсь, что перепил и мозги съехали набок. Скажи, вот случалось с тобой такое, чтоб кто-то влез в голову, забаррикадировался там и гудел, доставал, вынуждал вспомнить то, что хочется забыть. Добивается, чтобы я повинился, раскаялся, а вот перед кем — не говорит. Уже силы нет терпеть! — выговорился Антон и ждал, как отреагирует на услышанное красавица.

«Ага, нашел лекаря. Не по тому профилю обращаешься. Она хочет ласки и денег, а ты бросился исповедоваться. И все же вы чем-то похожи. Очень похожи. Я не забыл слова, которые ты произнес вчера перед Ириной. Пусть она спокойно проживет последний день… Так вот, с каким же самодовольством и позерством ты произнес: «…у жизни не может быть сюжета, она — постоянный поиск оргазма». Женщина ищет его каждый день. — Голос имел в виду Веронику. — А как же с твоим поиском и удовлетворением? Молчишь? Говорить и обещать всегда проще, чем сделать. Женщина ничего никому не обещает, она исполняет свои желания. Тихо и спокойно. Нашла для себя то, что искала. А ты? Как ты?»

«Я ищу, — мысленно ответил Антон. — Мудрость — это когда все понимаешь, но не обижаешься. Я понемногу приближаюсь к видимой, но постоянно отступающей меже».

«Ну-ну», — Голос притих.

— Человека должен кто-то ждать дома, — сказала Вероника. — Меня ждет Владик, мой дорогой племянник. В любое время дня и ночи. Хорошо, когда возвращаешься домой, а в окне горит свет. На сердце становится тепло и спокойно. Я университетов не кончала, но понимаю, что мы порой боимся потерять то, к чему привыкли. То есть, наше каждодневное. Когда мы все знаем наперед: чего можно ожидать и на что надеяться. А новое… Оно поначалу радует, обнадеживает, кажется необычным, сказочным и желанным. Таким, о котором мечтали. Тешит наше самолюбие, дескать, не такая я и серенькая, как привыкла думать. Прыгну еще выше головы… А затем приходит усталость и от нового. Оно уже не радует, а пугает. Перебирается в категорию реального… И опять —равнодушие, обыденность. Чтобы продолжать жить, мы постоянно рискуем. Во всяком случае, я. Иначе уже и не могу. — Вероника закурила новую сигарету. Затянулась на полные легкие. Так, что халатик раздался на роскошных грудях. — Не первому вам скажу: мне неинтересен один и тот же, постоянный партнер, люблю заниматься любовью всякий раз с новым. Конечно, исключения бывают, но редко. Не смотрите на меня так, словно впервые слышите такое. Признаюсь вам, потому что доверяю… Вам — тебе — надо было бы служить в церкви или стать мошенником. Сразу и определить сложно, где и кем. Я хороший физиономист. Годы отношений с вашим братом ой как многому научили. — Женщина свободной от сигареты рукой повернула голову Антона к себе. — А знаете, что у вас — у тебя — нет лица? И сколько лет по земле прошагал — не определю. — Вероника от неожиданности прикрыла рот ладонью с сигаретой меж пальцев. — Хороший киллер или шпион получился бы…

— Ого, кардинально разные специальности предлагаешь, моя неповторимая, — хмыкнул Антон. — Приятно слышать такое от незнакомой красавицы.

— Почему незнакомой? Я, как и говорила, живу вон в том доме, девятый этаж, три крайних окна, номер квартиры — сто. Можете в свой смартфончик забить мой номер. Смотришь, и пригодится. При всей сложности, жизнь очень простая штука, при условии, что правильно расставляешь акценты.

— Психологом бы тебе работать, моя ненаглядная, — улыбнулся Антон.

— А я и есть психолог, — уверенно произнесла женщина, — притом высшей категории, — она бросила фильтр сигареты в мусорницу. — При моем занятии без психологии никак. И не представляете, сколько мужчин я вернула к женам! Побудут они со мной, отойдут от повседневного быта и серости семейной жизни, расслабятся, — и возвращаются к своим верным. Мне памятник при жизни надо ставить, — усмехнулась Вероника. — В крайнем случае, какому-то переулку присвоить мое имя. Как охранительницы семей. Да, да, не преувеличиваю нисколько.

— Идея хорошая, стоящая внимания.

— Вот так всегда, — Вероника вздохнула. — Однако хватит прохлаждаться. Если в гости ко мне с Владиком не собираетесь, то и скамейку эту не занимайте! — заявила то ли в шутку, то ли всерьез. — Распугаете всех наших кавалеров, а нам работать надо, — добавила она и поднялась, обтянула халатик на красивом теле. — Передумаете — звоните. — Вероника назвала номер. — Можно и без звонка приходить. Дом и квартиру знаете. Вы же из разведенных будете?

— Да, — ответил Антон.

— Парочка любовниц есть?

— Угу.

— А поговорить откровенно и искренно, не с кем?

— Угадала.

— Я не гадаю, а знаю. Ну, пока. — Вероника не спеша пошла напрямик, по скошенной и выгоревшей на солнце траве, к дороге, за которой находилась ее девятиэтажка.

— Наговорился вдоволь? — Голос будто ждал ухода женщины. — Почему не заглянул в гости? Женщина она видная. Голова в порядке и язык не болтливый. Смотри и…

— Ты не исчез? — охнул Антон, не дав Голосу высказаться до конца. — Пожалуйста, оставь меня, наконец, в покое. Хочу тишины в голове. Ты говорил, что мы друзья. Вот и сделай дружеский поступок — исчезни. Возвращайся туда, откуда явился.

— Не переживай. Потерпи немного, и от моего присутствия не останется и воспоминания. Будешь жить, как жил.

— Неужели?

— Обещаю.

Антон повеселел. Поднялся со скамейки, взглянул в ту сторону, куда ушла Вероника. Женщины не было видно. Она, наверно, уже была дома, вместе с племянником, и следила в окно за скамейкой, к которой приходили мужчины в поисках любви и приключений.

— Каждый живет, как может. Мне она тоже понравилась. Красивая, вдумчивая, толковая женщина. Ханжой я никогда не был, и не мое дело судить кого-то. Хватает доброхотов вокруг, которые в своем глазу и бревна не видят…. — Антон медленно шагал по тропинке, которая начиналась за сквером и бежала через полосу ельника.

— Годы меняют людей, — поддержал разговор Голос. — Не забыл еще, как мысленно осуждал мать и несколько дней не мог смотреть ей в глаза? Ну, после того случая в бане? Когда стал невольным свидетелем ее встречи с каменским Леником? Ты не мог простить ее. Не мог понять, что она имеет право на кусочек женского счастья, на его постную каплю. Ты ненавидел ее, и мать это чувствовала. Угождала тебе как могла, слова наперекор не сказала. Она догадывалась, что знаешь про ее отношения с Леником. Казалось…

— Ты преувеличиваешь, — перебил Антон, не дослушав несправедливые инсинуации надоедливого собеседника. — Мне было неловко, но ненавидеть я не мог. Несешь глупости. Конечно, мне тогда казалось, что мать уже не может любить кого-то другого, кроме отца. Неважно, что он погиб. Любовь же вечна. Да и какая любовь могла быть у матери с Леником? Это мы с Надькой имели право любить. Мы — молодые. А матери и Ленику надо детей растить, а не заниматься такой гадостью. Вот такие мысли донимали меня в то время. — Антон оправдывался перед Голосом и перед самим собой. Ему было стыдно за недотепу Антоника, за наивные детские мысли, за жестокое и мстительное поведение подростка в те далекие, светлые и горькие дни и годы.

— Не переживай, мать давно простила тебя. Она была мудрая и дальновидная женщина. Главное, что ты сам повинился перед собой.

Тропинка была тенистой и безлюдной. Изредка в зарослях крапивы вдоль обочин или кустарника подавали уставшие голоса немногочисленные птицы. Город со всех сторон окружал небольшой островок с живым лесом, наступал на него, отнимал метр за метром. Чужеродные девяти-двенадцатиэтажные серые панельные дома врезались в разбитые, обгрызенные опушки лесополосы. Но пока островок выдерживал человеческую настырность, заполнял просветы между деревьями молодыми ростками самосеек елей, березок и осинок.

Антон шел, опустив голову, упершись взглядом под ноги. О таких в деревне говорили: «Ищет утерянные копейки». Вот и Антон искал, искал свое лицо, свой возраст, искал следы матери, только однажды прошедшей по этой тропинке, когда приезжала в гости на новоселье и помолвку сына с Настеной. Мать казалась счастливой, но когда осталась с сыном наедине, сказала: «Не будет у тебя счастья с этой девкой. Не твоя она. Но поживите вместе, сам во всем разберешься. Ее жадность и завистливость как хомут лягут на твою шею. — Помолчала. — Прости, мое дитя, надо было промолчать, да вот не смогла. Одна растила и тебя, и сестер. Жаль, что не тех людей себе в пару выбираете…»

Следы матери нынче затоптаны тысячами других, но Антон надеялся распознать, рассмотреть их. Потому что родное, кровное, бесконечно дорогое и любимое дожди не смывают, снега не заметают — они остаются. Просто надо очень захотеть их увидеть, рассмотреть, почувствовать и распознать среди тысяч и миллионов других, чужих…

 

***

«Хорошо сидеть здесь, под листком подорожника с прожилками. И удобно, и сытно. Некуда спешить, нечего переживать, что слизень выдаст очередную глупость и надо делать вид, что все жители их ямы кинулись исполнять его пожелание. — Улита-Слимак жевал стебелек заячьей капусты. — И почему я не родился пауком? — пришел в его голову с рожками нелепый вопрос. — Свил бы себе между веточек гнездо из паутины, раскинул широко сеть-мухоловку и сидел бы спокойненько, ожидал, когда захмелевшая от щедрот жизни дрозофилка или жучок попадут в приготовленную ловушку. Да, хорошо, но пауки быстро погибают. Ветры и грозы сносят их в белый свет, съедают ненасытные птицы, и главное, нет у них нашей удивительной способности — полностью останавливать процесс старения во время спячки. Мои глаза-рожки хорошо отличают степень освещения, его интенсивность, у меня замечательное обоняние. Вот слышу садовые запахи. Или это кусочек яблока? Сейчас переползу немного вперед и съем. Мне надо расти, крепнуть. — Он выполз из-под листа подорожника, светло-серая раковинка теперь была заметна каждому, кто шел по тропинке. Его просто нельзя было не заметить: светлое на темно-зеленом. — Ой, кто-то меня тронул, поднял, держит высоко над землей! — Улита-Слимак испуганно втянул головку с рожками-глазками в раковинку. — Вот гад, заворачивает меня во что-то широкое и большое. По запаху ощущаю, что это лист конского щавеля. Это неплохо. Значит, сразу съесть не собирается. И зачем я бежал из резервации? Как всегда, думаешь, что хорошо там, где нас нет. Темно и неуютно. Тесно и безнадежно. Кто-то несет меня в неизвестность. Больше никогда не увижу нашу яму с противным слизнем. Хотя и мерзкий, и двуликий, и подлый был он, но я мог там жить. Может, и моя фифочка передумала бы превращаться в самца. Там, в яме, я знал — что, почему, зачем, как... В знакомой среде легче выжить. А теперь никто не подскажет, куда меня несут. Почему? Я же хотел так мало — свободы и понимания — такого простого счастья …

 От переживаний и неуверенности раковинка наполнилась липкой слизью. А может, так плачут Улита-Слимаки? От безвыходности, безнадежности, отчаяния… Он был уверен, что жизнь закончена, что никто уже не сможет спасти его и опустить в некогда опостылевшую, душную, а теперь милую и добрую яму. К предательнице фифочке и дубиноголовому хаму слизню.

Человеческие полчаса показались вечностью, бесконечностью. Улита-Слимак уже не надеялся на счастливое окончание своего авантюрного бегства из ямы. Он смирился. И с нежностью вспоминал лучшие минуты своей жизни в лесу. Всплывали яркие моменты, связанные с фифочкой, вспоминал других поселенцев ямы, что принимали жизнь радостно, без философских размышлений и фокусов. Они добывали пищу, плодились, расползались по ближним кустам и кустикам, купам и пучкам травы, по редким грибным местам и ягодникам, но всегда возвращались домой. Туда, где явились на белый свет. Теперь Улита-Слимак понимал, что для счастья одной свободы мало. Нужно что-то большее, чем свобода, а именно — чувство родины. Родины и всего, что с ней связано. Небо и солнце, воздух и вода, запах утренних трав… Каждое существо должно иметь свою яму, а свобода… она внутри. Она дается от рождения, и никто ее не может отнять!

«Наконец, меня достали из тьмы. Разворачивают конский щавель, и вот он — свет!» — Улита-Слимак осторожно высунул головку из раковины, затем один глаз-рожок, другой, осмотрелся. Под собой почувствовал гладкую поверхность, прозрачную и прохладную. Прополз. Опять осмотрелся. Нет, это был не лес. Иные, незнакомые запахи. И свет был иной, не такой, как прежде. Однако теперь он не волновался, волнение он уже пережил в бесконечные недавние минуты. Прополз в одну сторону — наткнулся на прозрачную стену, повернул и пополз назад — и снова прозрачная стена. Недолго думая он пополз вверх по прохладной прозрачной поверхности, оставляя за собой легкий слизистый след. Ему нравилось двигаться по такой гладкой и удобной поверхности. Здесь не попадались песчинки и камешки, сухие ветки, острая, как колючки ежей, трава. Ползать по такой поверхности — радость и удовольствие.

«Я нашел свою свободу и счастье, — подумал он, но в это время чья-то рука взяла его за раковинку и опустила на прозрачное дно. — Неужели эта прозрачная яма будет теперь моим жилищем?» Животворная частица внутри Улита-Слимака уснула, но не умерла. Потому что всегда остается шанс сбежать. Хотя бы от самого себя…

 

***

— Молодец, что послушался и забрал его с дороги, — похвалил Голос Антона. — Вижу, много общего у вас. Ему будет хорошо в пустом аквариуме. Только не закрывай наглухо стеклянной крышкой. Брось новому семьянину горсть травы. Я не без причины просил нарвать зелени. Все ему, твоему Слимачку, на пропитание. — Голос не поучал, просто подсказывал. — Обязательно вымой руки, собираешься пить кофе, а пальцы в слизи. Она содержит защитные вещества, значит, в принципе может вызвать у тебя кожное раздражение или аллергию.

— Ты обещал оставить меня в покое, как только переступлю порог квартиры, — заметил Антон невидимому собеседнику. — Ну вот, я уже дома, а ты в гостях. Кстати, непрошеный, — подчеркнул он.

— Все я помню. Успокойся. Квартира у тебя хорошая. Мне нравится. И домовичок живет за холодильником. Добрый, сердечный и ласковый домовичок. Он не пошел ни к одной из сестер после смерти матери, а прибился к тебе. Что ему делать в опустевшей хате? На девятый день, после поминок, забрался в твою сумку с вещами и приехал, поселился в твоих стенах. Ты же ночами слышишь, как он вздыхает, как закручивает краны, чтобы не капала вода, как играет с солнечными зайчиками у зеркала… Но чаще всего грустит, особенно в твои бессонные ночи. Прячет сигареты и спички, а ты подозреваешь гостей-клептоманов. Поливает кактусы на подоконнике и драцену на полу. Если бы не домовичок, они бы давно засохли.

— Может, и правда, — согласился Антон. — Моим любовницам не до цветов, домовичок их мало интересует. Не говоря уж об Улита-Слимаке, которого ты навязал мне.

— Человек должен жить заботами о других, — учительским тоном произнес Голос. — Я тебя с самого утра вел к этому живому существу. Не обращай внимания на разницу между вами, а подумай о похожести. Конечно, каждый делает ошибки, — Голос отдалялся и затихал. — Моя ошибка была — встретить тебя, а твоя — потерять меня.

Антон с удовольствием пил кофе, сидя на диване, и сосредоточенно наблюдал за Улита-Слимаком в аквариуме для рыбок. Домовичок наблюдал за ними обоими из-за кресла у балконной рамы, поглаживая мягкую, как хорошо вытрепанный лен, бородку. Не хватало в их компании только Голоса. Он и знака не оставил о себе. Да и был ли он вообще, никому невидимый Голос?

Есть Антон, есть Улита-Слимак. А кто видит домовичка?..

Перевод с белорусского Олега Пушкина.