Вы тут

Лола Звонарева. Книги, возвышающие душу


В литературе есть два течения: возвышающее и растлевающее душу.

И. Я. Билибин. Из письма художника из Каира от 4 июля 1922 года


Петербургский историк Алексей Востров в статье «На границе двух языков (Василь Быков)», опубликованной во втором (март-апрель) номере журнала «Вопросы литературы» за 2017 год, утверждает: «…несмотря на относительный паритет двух основных языков (белорусского и русского) в информационном поле, в литературе наблюдается преобладание белорусского. Например, русскоязычные авторы на родине мало известны и совсем неизвестны в России (практически единственное исключение — С. Алексиевич)». Осмелюсь оспорить это высказывание — Владимир Бутромеев, Алесь Кожедуб, Сергей Трахименок и Наталья Батракова достаточно известны в России, награждены российскими премиями, издаются российскими издательствами приличными тиражами.

В романе Натальи Батраковой «Миг бесконечности» есть такой эпизод. Профессор Сергей Николаевич Ладышев (1921 года рождения, детдомовец), отец Вадима, главного героя, выпускался из медицинского института по ускоренной программе и сразу попал на фронт в полевой госпиталь. Из выпуска таких же молодых хирургов до конца войны дожили немногие. В самые последние дни войны в Кенигсберге он теряет беременную (на последнем месяце) супругу, тоже доктора: шальная мина. Но почти сразу приступает к операции доставленного в госпиталь немецкого подростка, спасает ему жизнь. Подросток в будущем тоже стал врачом, профессором, и отблагодарил профессора Ладышева, поставив на ноги его внука (правда, не зная о том, что это за мальчик). После войны профессор осел в Минске и всю свою научную и практическую деятельность посвятил военной хирургии. Каждый год 9 Мая ездил в Калининград на могилу жены. Женился спустя 25 лет на аспирантке иняза, помогавшей ему с переводами статей с немецкого о все той же военно-полевой хирургии. Процитируем роман: «Как-то по приезду в Минск Кольтене попросил свозить его на могилу умершего коллеги. Познакомились они в конце войны под Кенигсбергом. Молодой русский хирург, потерявший накануне беременную жену, прооперировал в госпитале тяжелораненого немецкого подростка. Можно сказать, спас ему жизнь... Спустя много лет, уже в 1990-х, они снова встретились — профессор Ладышев и… профессор Кольтене. В какой-то степени второй считал себя последователем первого, усвоив юношеский урок: и в выборе профессии, и в принципах гуманизма, которые тот проповедовал». «Не имеет значения, кто перед тобой на операционном столе — друг, враг, какой у него цвет глаз, кожи, сколько ему лет. Ты обязан ему помочь, больной должен выздороветь», приблизительно так процитировал он слова учителя у его могилы. Поступок профессора Ладышева — пример человечности. Этот проходной, но знаковый эпизод убеждает читателя — добро обязательно возвращается. Воспитание, пример отца, повлияли на главного героя. Отсюда и внутренний стержень, стойкость, принципиальность. А еще помощь людям в сложных ситуациях — личное участие, материальное. Все то же человеколюбие. Эти качества Вадим Ладышев не утратил, став бизнесменом. Бизнес — штука жестокая, многих она переделывает, ломает. Но Ладышева не сломала. Добрые поступки он не афиширует, но те, кому он помог, это знают и ценят. Вспомнились проза Василя Быкова и замечание Натальи Игруновой о ней: «Быков писал не просто “военную прозу” — его интересовала “война” в душе человека, способность противостоять ее разрушительной силе. А такие “бои местного значения” происходят со всеми и во все времена» («Час шакалов»: дожить до рассвета // Дружба народов, 2009 — № 2).

 

О войне против своего народа

 

Владимир Бутромеев писал роман «Земля и люди» четверть века. Почти весь он был опубликован частями в разные годы в журналах «Нёман», «Роман-газета» и «Вестник Европы». Каждая из этих публикаций давала возможность познакомиться с большим объемом текста. Но получить представление об этом произведении можно только сейчас, когда оно вышло полностью и его можно прочесть от начала до конца и только теперь попытаться понять, о чем этот роман. Констатируя появление на литературной карте нового названия — Рясна и ряснянская округа, сразу вспоминаешь округ Йокнапатофа Фолкнера и городок Макондо Маркеса.

Писатель XXI века не может писать, не учитывая опыта Фолкнера и Маркеса, Павича и Джойса. Джойс, и Фолкнер, и Маркес, и Павич — это тот фон, на котором роман «Земля и люди» вырастает из фантасмагорий Гоголя и Андрея Платонова и безответных вопросов Достоевского и Толстого. Лубочно-сказовый космизм романа «Земля и люди» выходит за рамки уже освоенного литературой так называемого магического реализма. Роман «Земля и люди» — это уже абсурдно-фантасмагорический реализм, мираж на краю пропасти, на которой оказалась современная Россия. И «Земля и люди» — фантасмагорическое отражение русского XX века в зеркале абсурда бытия наших дней. Это отражение начинает существовать реально по своим внутренним законам и обстоятельствам, условиям и даже по внутренним капризам и прихотям. И эта реальность, абсурдная и фантасмагорическая, становится частью нашей жизни.

Известно, любое большое, серьезное произведение — это групповой автопортрет с его читателями. Захочет ли, сможет ли современный читатель читать роман «Земля и люди», увидит ли он себя в этом фантасмагорическом, абсурдном зеркале? Если да, то это внушает надежду, что вопросы, повторяемые автором следом за Толстым и Достоевским, по крайней мере, не будут забыты. А повторение этих вопросов и есть, по мнению автора романа «Земля и люди», единственный достойный предмет для внимания и писателя, и читателя.

В карнавальной прозе Владимира Бутромеева литературный материал легко смешивается с историческим. Вот с какими словами, по воле автора, обратился простой солдат к Сталину во время банкета в Кремле по поводу победы, после чего, конечно, был отправлен в лагерь (но, как уточняет автор, не за крамольную речь, а за то, что… осмелился явиться в Кремль в пропыленной гимнастерке и нечищеных сапогах: «— Все мы знаем, товарищ Сталин, — солдат одернул гимнастерку и как-то приосанился, — и то, что вы Ленина, обещавшего хорошую жизнь, отравили, и то, что Погромную ночь устроили, помним, и что миллионы положили в эту войну — тоже. Но когда встает вопрос жизни и смерти, народ пойдет за тем, кто не предатель и не слюнтяй. Вы не предали Россию, вы удержали людей в строгости, чем они и спасены. То, что много людей в войну погибли, — ну так на то и война. Русский народ, он не только из мужиков состоит, которых можно поставить под ружье, а еще из баб. А бабы нарожают. Баба, она так устроена, что рожает, даже когда сама того не хочет. То, что Ленина отравили, тоже не беда. Он ведь теперь в мавзолее лежит, каждый, кто захочет, может пойти да посмотреть. А то, что Троцкого топором по голове, так сам виноват, не нужно было подставляться. И останься этот Троцкий жив, он всех русских бы свел под корень, а кто бы тогда вышел воевать с немцами? Что до Погромной ночи, то и у народа тоже рыльце в пушку, сами перед тем всю Россию разграбили. Дело поправимое, надобно только колхозы отменить. Поэтому тост я хочу поднять за вас, товарищ Сталин. Без вас немца бы не осилили. А за строгость спасибо, — солдат, не прельстясь никакими коньяками, налил себе в граненый стакан водки, выпил одним махом и ушел куда глаза глядят, потому что идти простому русскому человеку больше некуда».

 

Сын, не забывший заветы отца

 

Почему так часто в книгах о войне последних лет мы видим войну глазами детей? Может быть, потому, что сегодня в литературе работает среднее и старшее поколение, которое знает о войне домашнюю правду от близких, переживших трагедию 40-х в раннем детстве.

Автор 38 книг и 14 сценариев, опытный прозаик и сценарист, доктор юридических наук Сергей Трахименок нередко возвращается в своем творчестве к событиям Великой Отечественной. В трех его книгах, выходивших в Беларуси в последние полтора десятка лет, речь идет о войне: это сборники повестей и рассказов «Эхо забытой войны» (Мн: Асар, — 2004), «Крошки» (Мн: Мастацкая літаратура, 2013), «Повести разных лет» (Мн.: Мастацкая літаратура, 2015). Почему писателя не оставляет память о прошедшей войне? Прочитав его очерк «Капля в океане победы», понимаешь — это завет отца, встретившего 1941-й 16-летним и прошедшего путь от сержанта до командира взвода саперов, вернувшегося с войны на костылях. Что касается литературных традиций, то Трахименок в прозе о войне явно опирается на творческий опыт Э. Хемингуэя: короткая энергичная фраза, неизменная плотная переплетенность любовных и военных сюжетных линий, неизбежная гибель кое-кого из молодых героев во время боев, свободный монтаж временных пластов. В этой прозе, богатой бытовыми деталями, точными описаниями психологии героев, старинными белорусскими песнями, подкупает глубинное, незаемное знание народной культуры, фольклора.

Основываясь на рассказах очевидцев, судя по всему, ровесников его родителей, писатель, много работающий в кинематографе, в новелле «Родная кровинка» делает органичный монтаж двух временных пластов. Перед читателем предстает спокойная и неторопливая доцент Галина Ефимовна Прошкович, живущая в сегодняшнем Минске, и возникающие перед ее внутренним взором и перед нами, читателями, живущие в ее памяти, пластично и ярко выписанные картины прошлого: четырехлетняя Галка вместе с братом Степаном, старшей сестрой и родителями оказалась в деревне на оккупированной территории. Два враждующих партизанских отряда — под руководством Богдана и Кондрата, мародеры, фашисты, полицаи — глазами маленькой девочки мы видим страшные будни деревенской семьи, пытающейся выжить в захваченной фашистами Беларуси. К трем имеющимся детям, которых непросто в военное время прокормить, прибавляется четвертая — малышка-новорожденная, дочь руководителя партизан Кондрата, родившаяся в лесу от второй, городской его жены Ксении. Лизу выходили и полюбили как родную (отсюда название рассказа «Родная кровинка»), предчувствуя беду и опасности партизанской жизни, мать героини не хочет отдавать ее родному отцу, намеревающемуся отправить их с женой в тыл. Кондрат, преодолевая сопротивление, почти доходящее до драки с приемной матерью, отбирает дочь, чтобы… бросить ее в болоте и пристрелить во время отступления: отчаянный плач испуганной малышки способен привлечь фашистов и погубить партизанский отряд. Приемная мать так никогда об этом не узнала — сердобольная дочь сочиняла для нее историю про успешно взрослеющую Лизу, которой просто некогда — городская жизнь закрутила. Но и сама Галина о трагической судьбе крохотной Лизы и ее матери Ксении, бросившейся под пули после гибели дочери, узнает только после смерти матери. Страшная реальность войны выразительно воссоздана писателем, сумевшим избежать натурализма, а через емкую деталь сказать о самом жестоком и страшном, что стало реальностью на войне — убийстве ребенка во имя спасения других людей от неизбежной гибели (вспоминаются слова Достоевского о слезинке ребенка). Абстрактный гуманизм отвлеченных философских рассуждений сталкивается с безжалостной военной реальностью, не оставляющей выбора. Писатель не делает каких-либо выводов: да, мать Лизы не пережила смерти дочери, что стало с Кондратом, читатель так и не узнает, а вот мать главной героини до конца жизни вспоминала и любила чужую девочку, спасение которой (фашисты расстреливали всю семью за связь с партизанами) тоже могло стоить жизни всей ее семье. Сталкиваются две философии — народная и государственная, военного времени. На чьей стороне читатель — писатель оставляет нам право выбора.

В рассказе «Дело лейтенанта Приблагина» беседа двух случайно встретившихся в вагоне попутчиков также возвращает нас к событиям Великой Отечественной. Влюбленный лейтенант, попытавшийся сделать любимой женщине подарок — золотые часики, обманув старушку, обвиненный в мародерстве и отправленный в штрафбат (на его любимую красавицу-санитарку положил глаз его начальник), гибель изменившей лейтенанту санитарки от фашистской бомбы, смерть лейтенанта, вернувшего с войны живым, но погибшего от горилки зимой первого послевоенного года в двух шагах от родного дома. Да, такая она, печальная правда послевоенной народной жизни. Известный художник Михаил Шемякин, тоже дитя войны, вспоминал в беседе со мной: его отец, профессиональный военный, и его однополчане после войны пили и праздновали победу несколько лет подряд, совершенно забывая о детях и нормальной мирной жизни.

Повесть «Белли пуэрри» — так переводится с искаженной латыни выражение «дети войны» построена как монологи разновозрастных ребятишек, оказавшихся в трагической реальности мгновенно оккупированной Беларуси начала 40-х годов прошлого века. Делая иностранные слова названием книги (роман нижегородской писательницы Елены Крюковой, также созданный с опорой на монологи детей разных национальностей, пытающихся выжить в 40-е годы, называется «Беллона», именем древнеримской богини войны, входившей в свиту Марса, богини защиты Родины, богини подземного мира), писатели как бы самим заголовком подчеркивают вторжение чего-то чужого, враждебного, непонятного в пространство родного русского языка.

История в истории, многоплановость, ряд картин, открывающихся друг за другом, — отличительная черта творческой манеры писателя (здесь его манера ощутимо перекликается с тем, как сегодня работает в детской литературе популярная писательница младшего поколения Дина Сабитова). Опытный кинематографист, Трахименок представляет нам сразу нескольких юных героев — их именами названы небольшие главки, на которые разбита повесть. Генка (в начале войны ему 12 лет), Клара (по совету мамы она пытается вести дневник, но записывает лишь самые важные слова, становящиеся эпиграфами к будущей главе «Холод. Детдом. Уроки» или «Немцы. Мотоциклы»), Костя (он чуть постарше, и мы видим происходящее через страницы его дневника, который он ведет с сентября 1941 года). Трагедию братьев-близнецов — здорового, самоотверженного Лешки и болезненного Васи — мы видим через протокол допроса подследственного Лешки (1930 года рождения), который подробно рассказывает про полную опасностей жизнь вынужденного немецкого диверсанта, спасающего больного брата, которого он мечтает вылечить. И, наконец, самая младшая — ровесница войны Ира, которая родилась в концлагере и не знает другой реальности: ее искренние и забавные монологи, уменье в пять лет танцевать на столе, чтобы заработать немного хлеба сестре и маме.

Что больше всего запоминается? Трагические детали. Родная тетка, прогнавшая малышей со двора, от греха, чтобы не рисковать, не светиться перед немцами родством с высокопоставленными коммунистами. Хитроумное выявление руководящих советских кадров благодаря существованию телефона в квартире. Или матушка, с риском для жизни пробующая тушенку, сваренную ею из уже умершей, случайно погибшей коровы, и спокойно оставляющая дочкам наставления — на случай своей возможной смерти из-за отравления мертвечиной.

Юбка, сшитая мамой маленькой дочке из бриджей убитого фашиста. Брат-близнец, самоотверженно защищающий болеющего братишку и получающий от него во сне сообщение о его смерти и сразу заторопившийся присоединиться к ушедшему брату… Все эти детали явно взяты из жизни. Включенные рукой талантливого художника в динамичную, сдержанную, простую и точную по языку прозу, они не шокируют — ранят, заставляют вновь и вновь возвращаться в то страшное время. Возвращаться душой и сердцем. Этого, думаю, и добивался писатель.

Автор 11 книг, статс-секретарь Союза писателей России Павел Кренев посвятил свое творчество Поморью. Но его дед погиб на войне, и память об этом заставляет его, профессионального военного, выпускника ленинградского суворовского училища вновь и вновь возвращаться на фронт Великой Отечественной. Повесть «Боевой рубеж пулеметчика Ботагова» посвящена памяти деда, ей предшествует предисловие: что творилось в то время на фронте, кто виноват в поражениях и отступлениях. А потом мы видим ту же войну изнутри — глазами опытного, бывалого (воевал на гражданской) солдата. Если в случае Василя Быкова, Бориса Васильева мы имели дело с лейтенантской прозой, то тут перед нами — солдатская. Гвардии рядовой пулеметчик Батагов смотрит вокруг и глазами сельского человека, охотника, недостроившего дом, лодку, влюбленного в природу родного Поморья, но и умеющего оценить неброскую красоту здешних, далеких от его малой родины мест. На этом контрасте — красоты весенней пробуждающейся природы с ее майскими жуками, токующими тетеревами и неизбежной гибелью, понимаемой как плохо подготовленное наступление, без обиды на руководство и жизнь, с легким удивлением опытного человека — и построена повесть. Перед глазами готовящегося к последнему бою и смерти солдата проходит вся его недлинная жизнь — и детство, и юность, и работа, и неизбежные конфликты. С достоинством принимает он свою смерть, прося прощения лишь за одно — за порушенные церкви, надругательство над иконами. Принимает смерть с Господом в душе и на устах, удивляя героической гибелью даже жестокосердного противника (вспоминается шолоховская «Судьба человека» — смелость рядового Соколова, отказавшегося выпить за победу доблестных немецких войск). Неожиданен финал — никто не узнал о подвиге пулеметчика, даже пенсию не дали его жене и трем детям. Но не в обиде они на отца — образ его живет в их душах. Лирическая повесть Кренева напоминает нам о судьбах миллионов русских солдат, героически погибших и забытых, восстанавливая историческую справедливость — погружая нас в мысли и нехитрые мечты своего героя, автор помогает нам понять и полюбить его, остро почувствовать, как сегодня недостает нам таких основательных, порядочных, неторопливых, навсегда оставшихся на войне.

Рассказ «Дядя Вася» открывает нам еще одну военную страничку в творчестве Павла Кренева. Образ фронтовика двоится в глазах юного героя — спаситель от дурацких игр с оружием, герой-фронтовик или убийца отца и предатель? Уверившись в своих подозрениях, мальчик хочет убить человека, который из ревности к былой подружке юности донес на задумавшего побег из концлагеря земляка, чтобы добиться любви его жены и уничтожить соперника. Напуганный детской местью предатель бежит из деревни, самим своим поступком подтвердив верность детских подозрений и собственных пьяных признаний. Подлость и зависть становились на войне смертельной опасностью, открывая возможность незаметно свести счеты с соперником. Судьба догнала и расправилась с «дядей Васей», покончившим с собой на чужом чердаке, — муки совести подлые люди напрасно сбрасывают со счетов.

 

Дети войны, вспоминающие ее сегодня

 

Интересно, что документальная литература (нон-фикшн) настолько потеснила сегодня художественную, что последняя все чаще начинает стилизовать себя под документ. Как прихотливый коллаж — на монологах, дневниковых записях и исповедях построен роман известной нижегородской писательницы Елены Крюковой, лауреата всероссийской Горьковской премии, «Беллона» (Нижний Новгород, РИ «Бегемот», 2014), предпославшей книге неожиданное посвящение: «Всем детям, пережившим войну. Их глаза глядят на меня». Перед читателями в стилизованных под документ детских дневниках («дневник Ники», помеченный датой 29 июня 1941 года, из главы пятой «Родить и убить») нередко открываются драматические сцены оккупированной Беларуси: это сквер Первого мая в Минске, где в клумбе мама и бабушка героини хоронят убитых немцами соседей, разбомбленное убежище за сквером, переполненное людьми, улица Марата Хакимова у реки Свислочь, электростанция на Свислочи в Парке Горького, театр имени Янки Купалы, взорванный советскими подпольщиками во время концерта, бывшая минская школа № 86. Глава шестая «Полет Валькирий» открывается сценой разбомбленного Гродно из дневника Ники (помеченного 11 августа 1941 года): «У нас в Гродно, когда война началась, бомбежки были ужасные. Разбомбили всю улицу Карла Маркса, всю Свердлова и всю Социалистическую. И весь Сенной рынок, где дома евреев… Пламя шло стеной, а тушить огонь воды не было — Сенной рынок на горе, а Неман внизу, не добежишь… Народ из домов вещи втаскивал на мостовую…» Отец героини рассказывает: «…на Замковой улице квартал оградили колючей проволокой и сделали еврейское гетто. Согнали туда всех евреев Гродно. Они живут там в дикой тесноте, как шпроты в банке! По двадцать человек в комнате! И для того, чтобы выйти в город из этого муравейника, им нужно предъявить часовому аусвайс!» Это огромное пятно крови у Фарного костела от застреленного в колонне еврейского арестанта. Это открытые немцами в январе 1942 года рестораны, кинотеатры, каток, заработавшие по воле немцев табачная фабрика и бровар, где варят пиво, и поселившаяся в старинном трехэтажном доме на площади Стефана Батория немецкая семья, открывшая на первом этаже ресторан «Аркадия». Одна из главных героинь книги — белорусская девочка Марыся, жившая в «большой избе в деревне Куролесово, на Полесье». Ее одну спасает живший в их избе немец, чтобы отправить в Германию на работу, а набитую людьми деревенскую школу, облив бензином, сжигают фашисты: «Школа кричала, кричал сруб, кричали доски обшивки, кричала крыша, кричали водостоки, кричали карнизы и стрехи. Огонь взвился в небо, и небо тоже закричало». Читатель оказывается в оккупированном немцами цветущем майском Курске, в тылу страны — в городе Горьком, у газовых камер Освенцима (в романе его называют на польский манер Аушвице), в подвалах, под руинами Сталинграда и на парадном обеде в бункере Гитлера, в итальянском кафе «У черной кошки» во время жестокой драки с местными фашистами, в пустой квартире на окраине Нью-Йорка, где вспоминает свою жизнь оставшаяся в одиночестве после смерти мужа-ветерана войны и дочки старая тувинская балерина Ажыкмаа Хертек, в буддийском монастыре в глубине Тибета, где немецкие посланцы Гитлера ищут для него тайну древней религии. «Свастика — закон Космоса… Начертав ее в средоточие, вы становитесь неуязвимы для многих бед. Однако надо делать это с чистым сердцем. А путь очищения долог и труден. Главное — быть чистым». Удивленный немец возражает монаху: «А разве не главное — быть сильным?» Война будто специально сплетает судьбы людей, живущих в разных измерениях. Деревенская девочка из Полесья Марыся, ставшая послушной горничной у надзирательницы концлагеря, спасает двух русских детей и еврейского мальчика Мишу-Моисея, отправляемых в газовую камеру. Автор тщательно отмечает то человеческое, что осталось в сердцах ожесточившихся людей. И безжалостная надзирательница итальянка по прозвищу Гадюка, сначала в концлагере, а потом возвращаясь на родину в свое кафе «У черной кошки», спасает и выхаживает крохотного Лео, сына погибшей в камере еврейской девушки Двойры и немца Гюнтера. Писательница показывает: истоки изуродованной психики сегодняшних взрослых спрятаны в их далеком несчастном детстве: Гадюку-Лилиану крошкой бросила мать-певица и зверски избивал жестокий пьющий отец, Ева Браун была нелюбимой младшей дочкой в многодетной семье и страстно мечтала о колье, как у убитой русской принцессы Анастасии, Гитлера ненавидел отец, видевший в сыне плод измены матери. Удачливый кинорежиссер Лени Рифеншталь принимает решение кроме запланированных постановочных эпизодов снять для истории кадры страшной правды о концлагере. Среди героев ее «интерлюдей» (этим музыкальным термином называет писательница свои документальные отступления, очевидно, подчеркивая, что роман задуман как эпическое полотно, четыре части военной симфонии о смерти и жизни и четыре интермедии вынесены в оглавление) — Муссолини (его письмо Гитлеру), Сталин («Приказ народного комиссара обороны СССР» от 28 июля 1942 года № 227 о штрафных ротах и заградительных отрядах, создаваемых по примеру немецких), Черчилль («личное и строго секретное послание Сталину»), Рузвельт, Геббельс (его текст дан в переводе автора), Гитлер (его дружеское письмо Сталину, написанное за месяц до начала войны), речи и письма документальны. Только вот рядом с детьми — русскими, белорусскими, польскими, немецкими, еврейскими — мы слышим голоса… ангелов — нерожденных детей Евы Браун и Гитлера, а в финале романа возникает символическая картина из потустороннего мира: Великая Матерь кладет руки на головы своим сыновьям — белокурому немцу и белокурому русскому (в романе подчеркиваются, как удивительно похожи два молодых солдата, которых постоянно сталкивает война, — немец Гюнтер и русский Иван), а вокруг водят хороводы небесные дети. Роман написан в стиле популярного у писателей среднего поколения фантасмагорического реализма. При этом Елене Крюковой ближе экспрессионистское письмо, она мастерски стилизует свою прозу — то под документ, дневник подростка девочки Ники, то под монолог влюбленной женщины — жены Геббельса Магды, гордящейся тайным романом с самим фюрером, соперничающей с красавицей-киноактрисой тридцатитрехлетней Евой Браун и убивающей в финале своих семерых очаровательных крошек, боясь возмездия советских солдат за совершенные фашистами зверства. На наших глазах любовь и юность преодолевают военное противостояние огромных государств, страстно влюбляются друг в друга еврейская девушка из Киева Двойра, сумевшая даже в концлагере выходить и спасти сыночка, и истинный ариец Гюнтер Вегелер, русский танкист и немецкая медсестра Инге Розенкранц, вызывающе сообщающая хирургу, доктору Штумпфеггеру, что ее дед — еврей. Но чудес не бывает — война-Беллона (отсюда символическое название романа) убивает и разлучает влюбленных. Перед самим своим финалом, на подступах к рейхстагу она заставляет немца Гюнтера убить своего благодетеля и спасителя Ваню Макарова из деревни Иваньково, чтобы самому погибнуть во время этой схватки. Описания увиденного детскими глазами — голода в дни ленинградской блокады, зверств фашистов в концлагерях — звучат свежо и страшно, а главное, уместно, когда мир вновь оказался на грани войны и межнациональные конфликты раздирают многие государства.

Свежее слово о Великой Отечественной войне удалось сказать Эдуарду Веркину в повести «Облачный полк». Роман заставляет вспомнить слова А. И. Герцена о рифме через поколение — дедушки лучше понимают внуков, чем отцы — детей. Елена Борода подчеркивает: «У Веркина такой расхожий символ поколенческой связи, как непрерывная цепь, обрастает смысловыми нюансами. Так, сцепленные звенья якорного плетения, представляющие связь отцов и детей, всегда обречены на трения, конфликты, споры. А вот следующее звено — следующее поколение — находится в той же плоскости восприятия мира… Так, в романе «Облачный полк» (2012), где прадед Дмитрий, пропуская два поколения, которые «вечно собачатся» друг с другом, отлично ладит со своим правнуком Вовкой. В лице родителей подростки не находят авторитета, а человек в возрасте способен признать свои ошибки и не осуждать других» (Борода Е. Курс выживания для подростков. Эдуард Веркин // Вопросы литературы, 2017, № 1).

В последние годы нередко в повести для детей Великая Отечественная проходит как знаковый эпизод. Так, в повести Софьи Радзиевской «Болотные робинзоны» (СПб: Речь, 2015. Серия «Вот как это было») повествование о войне ограничивается тремя эпизодами, но этически чрезвычайно важными. В главе «Они!» мальчишка сталкиваются в лесу с фашистским десантом. Мы видим происходящее глазами Сашки, застрявшего в дупле дуба в поисках меда. Нацисты подзывают ребят, обращаясь по-русски, дают шоколад, а после того как маленький Митя рассказывает, кто они и где их деревня, десантники убивают всех, кроме сообразительного Федоски, успевшего отпрыгнуть в кусты и скатиться в овраг. Второй военный эпизод — переживание Сашкой расстрела друзей, гибель сожженной Малинки, тяжелый путь через болота с маленькими детьми на руках, возвращение в дальний лес, где были расстреляны друзья. Похороны друзей — долг оставшегося в живых, по мнению юного героя. Обнаружив среди убитых тяжелораненого Андрейку, подросток Сашка тащит его на остров через лес, болото, прячась от фашистов. Шансов на выживание у Андрейки мало, но Сашке важно попытаться спасти друга. Исследователь детской литературы Н. Е. Кутейникова подчеркивает этическую значимость поведения юного героя: «Вот этим этика наших предков, с молоком матери впитанная детьми ХХ столетия, отличается от навязываемой нам «нарождающейся этики нового века, этики эгоцентристов» (Кутейникова Н. Е. Навигатор по современной отечественной детско-подростковой и юношеской литературе. Методические рекомендации. М.: 2017).

Молодежная проза тоже обращается к теме войны. Так, московский прозаик Александр Евсюков в рассказе «Караим» описывает старика, который спустя годы вспоминает, как, «бывало, каждую ночь ходил за «языком», жаль, что донести их живыми не всегда удавалось. За одного, которого посчитали особенно ценным, представили к ордену и сразу выдали трофей — его «вальтер». Два раза меня крепко задевало, но вернулся обратно с руками, с ногами и со всем, что нужно мужчине» («Контур легенды», М.: Русский Гулливер, 2017). Молодые писатели любят экспериментировать с углом зрения. Так, в рассказе «Черный орел» мы видим русско-финскую войну глазами ее финских участников, от них узнаем и о злоключениях в Хельсинки фантазера-мистификатора американского черного инструктора, приехавшего учить воевать опытных финских военных летчиков, имея за душой лишь цирковой опыт и уменье стремительно покорять женские сердца. В новелле «Фронт рядом» молодая деревенская женщина Алевтина прячет в сарае юного диверсанта, взорвавшего фашистский склад с оружием, хотя это может стоить ей жизни.

Дитя войны, сын лесника, писатель старшего поколения Владислав Бахревский в новой повести о войне «Складень» показывает фашистские зверства как возмездие за совершенное в деревне — за разрушенную церковь, за дорогу, вымощенную иконами, по которой ходили всей деревней, смеясь. Почти все односельчане, кроме спасшей изуродованный атеистами складень Аннушки с девятью племянниками, оказываются жестоко убитыми немцами. А умирающий их отец, герой Гражданской войны, воспринимает все происходящее — в первую очередь, смерть жены и двух невесток, сгоревших в сарае, в который попала бомба, — и как возмездие за тех женщин и детей, которых он убил в юности в чужом ауле в отместку за погибших от рук басмачей товарищей. Здесь заметен скрытый отсыл к трагической судьбе классика русской детской литературы, погибшего в октябре 1941 года Аркадия Гайдара, который в 14 лет, возглавив карательный ЧОНовской отряд, уничтожил хакасское село, в котором убили красноармейца, сбросив трупы женщин и детей в озеро, получившее в народе название «Соленое» (см. об этом документальную повесть Владимира Солоухина «Соленое озеро»), и спустя годы, став взрослым, глубоко переживал содеянное.

В «Героической азбуке» В. А. Бахревского читаем: «Среди рабочих, снабжавших фронт самолетами, танками, пушками, два с половиной миллиона были подростками до 18 лет. 700 тысяч из них встали за станки в 14 лет» [1].

Постоянное обращение писателей, прошедших войну или переживших ее в детстве, к этому драматическому времени и действенность таящегося в этих текстах воспитательного потенциала, можно объяснить словами русского философа Е. Н. Трубецкого, еще в 1918 году утверждавшего: «Именно в катастрофические эпохи человеческое сердце дает миру лучшее, что в нем есть, а уму открываются те глубочайшие тайны, которые в будничные эпохи истории заслоняются от умственного взора серою обыденщиною» [5]. Наверное, именно об этом — малоизвестное стихотворение К. И. Чуковского «Ленинградским детям», опубликованное в журнале «Мурзилка» в 1945 году, с обращением к современным ветеранам: «Когда станете вы старичками // С такими большими очками, // И, чтобы размять свои старые кости, // Пойдете куда-нибудь в гости… // Или тогда же, в 2024 году, // На лавочку сядете в Летнем саду, // Или не в Летнем саду, // А в каком-нибудь маленьком скверике, // В Новой Зеландии или в Америке, — // Всюду, куда б ни заехали вы, — // Всюду, везде одинаково, // Жители Праги, Гааги, // Парижа, Чикаго и Кракова // На вас молчаливо укажут // И тихо, почтительно скажут: // «Он был в Ленинграде во время осады… // В те годы… вы знаете… в годы блокады!» // И снимут пред вами шляпы» [6].

Творческое начало в юном человеке, чутком к исторической драме, пережитой его предками, способно помочь, при поддержке стратегически мыслящих педагогов, ярко выразить патриотическую позицию автора и увлечь ею окружающих его сверстников. Представляется необходимым учесть опыт петербургских учителей, которые активно используют в учебном процессе мемуары писателей и художников, переживших войну и блокаду. Это основанные на документальном материале повести М. Н. Кураева из книги «Блок-Ада» и сборник воспоминаний ленинградских писателей и художников «Ничто не забыто: 320 страниц о 900 днях блокады Ленинграда». В предисловии М. Н. Кураев утверждает, что «…битва ленинградцев за свой город, борьба всей страны за Ленинград, за свободу и независимость Родины, как тогда говорили, была войной за наше человеческое достоинство. И пока животное, скотское, дикое будет стремиться утвердить свое наглое превосходство, и не только на кладбищах, войну, быть может, рано считать оконченной и город и его камни защищенными» [7].

Приведем фрагмент обращения к юному читателю из книги «Ничто не забыто»: «В иных книгах поэты и прозаики прибегают к вымыслу. В этой книге каждое слово — правда. Много в книге рисунков и фотографий, и это тоже документы. Невзирая ни на какие блокадные обстоятельства, фотографы и художники находили в себе силы, чтобы запечатлеть на бумаге и сохранить для потомков будни тех страшных дней и благородные лица блокадников. Вглядись в эти лица, читатель, это твои земляки, они достойны твоего глубочайшего уважения» [8].

Противопоставить навязываемому желтой прессой и ТВ обывательскому идеалу благополучного сибаритского существования в комфортной среде самоотверженное поведение в дни войны известных людей, сознательно отказавшихся во имя идеи и любви к родному городу от вполне безопасного и благополучного варианта развития событий, — достойная задача для писателя или журналиста. В этом плане показательны и имеют значительный воспитательный потенциал недавно выяснившиеся факты из жизни знаменитого в России и Европе художника-мирискуссника Ивана Яковлевича Билибина, который прославился как блистательный иллюстратор русских народных и литературных сказок (А. С. Пушкина) в начале ХХ века, чье имя и прозвище «Иван — железная рука» стало для многих любителей отечественной графики символом одной из вершин русского искусства всего прошедшего столетия.

Эмигрировавший вскоре после Гражданской войны, он благополучно жил и имел много заказов в Париже. Произведения Билибина демонстрировались на выставках русского искусства в Брюсселе, Копенгагене, Праге, Белграде. В Париже он показал свои работы в 1931, 1932 и 1936 годах. Но художник сетовал: «Несмотря на громадный интерес жизни в Париже, в мировом центре искусства, мне больше всего не хватает моей страны» [9]. Билибин был востребован французскими издателями. Один из них даже предложил художнику поменять фамилию на французскую: «…ваше иностранное имя вызывает недобрые чувства среди собратьев-художников. Bilibin — это звучит чуждо для французского уха». Билибин ответил: «Monsieur, существует старая рваная тряпка, за которую сражаются, за которую умирают. Эта тряпка называется знамя! Мое имя — это мое знамя» [10]. И менять фамилию не стал. Одной из последних работ художника оказались оригинальные иллюстрации к сказке Андерсена «Русалочка», выпущенные в авторитетном парижском издательстве «Фламмарион» в 1937 году. Русалочка в сознании художника олицетворяла традиционные ценности семейной жизни, как он ее понимал, — верную, преданную любовь. Художник был убежден: «Россия стала гибнуть отчасти от того, что вместо тургеневских девушек появились горьковские Мальвы, герои Арцыбашева и пр. и пр.» [11]. Главная идея притчи датского сказочника: цена преданности и истинной любви — жизнь, которою ты готов пожертвовать, как это сделала Русалочка, — парадоксальным образом отразилась и в судьбе художника.

Возвратясь в Россию в сентябре 1936 года, Билибин стал профессором графической мастерской Института живописи, скульптуры и архитектуры Всероссийской Академии художеств в Ленинграде. В 1939 году получил звание доктора искусствоведения, продолжал иллюстрировать книги и в течение пяти лет преподавал искусство акварели на архитектурном факультете, вместе с другими ленинградскими графиками закладывая основы будущего графического факультета, постоянно подчеркивая свою верность великим традициям русского и европейского искусства: «Я бы почел за честь называться… «отмирающим типом тургеневского мужчины», ибо Россия была великой страной, а была она великой благодаря плеяде славных, на которых лают эти теперешние утонченные представители грядущего хама. Мы, единомышленники и сотрудники, должны собраться вместе для одной работы и сказать: мы продолжаем, мы — не начинаем. Сила и мощь искусства в преемственности, оттого-то у старых мастеров богатырская мощь и сила, а у нас одна неврастения» [12].

Вернувшись на родину, художник так шутливо комментировал свою деятельность: «Я работаю теперь для своего народа вместе с Пушкиным и Римским-Корсаковым» [13]. По свидетельству искусствоведа И. Я. Бродского (из воспоминаний «Последние дни Билибина»), из эмиграции Билибин привез несколько ящиков с книгами, которыми он очень дорожил: «Книги мои — всё, без книг — я ничто» [14]. Когда началась блокада города, Билибин отказался от эвакуации («Куда же я полечу без моих книг?» [15]), написав об этом заявление в Академию художеств. Своему ученику он сказал: «Молодой человек, из осажденной крепости не бегут, обороняются. Нет, ни за что не покину теперь Ленинграда! Если бы я это попытался сделать, то что бы сказали обо мне вы, мои ученики?» [16].

Ленинградский художник Дмитрий Бучкин, чьи воспоминании записала очеркист Т. В. Сталева в книге «Блокадных детей просветленные лица», зимой 1941 года встречал знаменитого художника в столовой Академии художеств, где и профессору, и ученику художественной школы полагался обед, состоявший из «тарелки дрожжевого супа, нескольких ложек каши и микроскопического кусочка хлеба» [17]. К испытаниям, которые ожидали художника на Родине, он был внутренне вполне готов: «…нам, певчим птицам и цветам человечества, трудно петь и цвести в такие паскудные времена!» — писал художник в 1923 году [18]. Легендарный Билибин появлялся в столовой в «серо-синем, еще парижском, пальто с красным шарфом. У него в профессорском подвале был свой особый уголок, где стоял даже стол для работы» [19]. Художник, несмотря на все невзгоды и испытания, не сетовал, был бодр, поддерживал друзей уместной шуткой, продолжая работать — над серией открыток-лубков с батальными сценами на тему защиты города. Иван Яковлевич с «октября (1941 года. — Л. З.) редко покидал академическое убежище. Разве только выйдет выменять кусочки сала на табак» [20]. Билибин утверждал: «Есть просто жизнь, а искусство для его служителя есть воздух, которым он дышит» [21]. Во время блокады художник продолжал напряженно работать, считая, что «нет счастья вне творчества; оно не изменяет, не обманывает и не заставляет разочаровываться» [22].

Новый, 1942 год, Иван Яковлевич встречал все в том же подвале с коллегами-художниками. Он придумал «нарисовать на бумажной скатерти все самые вкусные новогодние яства — копчености, сыры, пироги, красную рыбу, черную икру» [23]. Среди изысканных нарисованных угощений стояли вполне реальные бокалы из богемского хрусталя, а между ними — коптилки. Казалось, художник стремился соответствовать сформулированному им же летом 1922 года призыву: «Мы все, не павшие морально, люди дореволюционной русской культуры, каждый по своей прямой специальности, должны собраться в духовные крепости-хранилища, чтобы сохранить то, что мы вынесли в себе из нашей страны. Те же старшие, которые могут учить и направлять других, должны передавать свои заветы своим избранным. …мне кажется, что… в этих крепостях надо держать себя несколько утрированно по-рыцарски. Это — противовес культуре одесского порта и одесским портовым песням из разных притонов» [24].

Как и все остальные гости, Билибин получил от ректора Академии художеств новогодний подарок — «по одной конфете и по бутылке загадочного напитка, напоминающего фруктовую воду» [25]. Тяжело больной Иван Яковлевич написал глубоко проникнутое патриотическим духом приветствие в стихах, назвав его торжественно «Одой». В новогоднюю ночь художник подарил ее ленинградскому коллекционеру В. И. Цветкову. Шуточные высокопарные оды в духе Ломоносова, как вспоминал М. В. Добужинский, Билибин сочинял еще в юности: «На фоне нашего петербургского европеизма он был единственный истинно русский в своем искусстве и среди общей разносторонности выделялся как специалист, ограничивший себя только русскими темами…» [26]

Художник не мог предположить, что написанный им перед смертью автограф шутливого и явно антифашистского текста будет спустя 65 лет после победы храниться… в Германии в собрании уникальных рукописей известного немецкого коллекционера, члена правления Международной юношеской библиотеки в Мюнхене В. Фогельсгезанга, ставшего инициатором издания в Германии книги о Билибине. Ода убеждает в величайшем мужестве ее автора. 7 февраля 1942 года Билибин, которого современники называли «первым профессионалом книги», скончался в ленинградской больнице от воспаления легких при полном истощении. Похоронен в братской могиле профессоров Института живописи, скульптуры и архитектуры на Смоленском кладбище в Петербурге.

За несколько дней до смерти Билибин рассуждал с друзьями о книгах, о победе, о жизни. Приведем фрагмент из его «Оды»: «…Когда презренные тевтоны, // Как гнусный тать в полночный час, // Поправ законные препоны, // Внезапно ринулись на нас; // Когда вверху стальные враны, // Бесчисленны аэропланы // Парят, грохочут и гудят; // Бросают смертоносны бомбы; // О, сколь несчетны гекатомбы // Зиянья на земле таят! // Когда приходит час желанный, // Когда неутомимый враг // Замедлил вдруг свой натиск бранный, // Остановил железный шаг; // Когда стеной непроходимой // Со всех концов земли родимой // Восстал Российский наш народ; // Когда, как каменны колоссы, // Вздымаются победны Россы, // Встречаем мы наш Новый год!...»

Показать войну глазами ребенка, вынужденного в войну заниматься тяжелым трудом на заводе, заменив ушедших на фронт отца и брата, или с оружием в руках противостоять врагу, — таков, на наш взгляд, по-прежнему весьма перспективный путь вовлечения сегодняшнего читателя в трудный и важный разговор о Великой Отечественной войне.

 

Использованная литература:

1. Бахревский В. В. Героическая азбука. — М., 2009. — С. 230.

2. Бахревский В. А. Поле жизни Альберта Лиханова. — М., 2009. — С. 12.

3. Трубецкой Е. Н. Смысл жизни // Русские философы. Антология. — М., 1994. — С. 249.

4. Чуковский К. И. Ленинградским детям. // Ничто не забыто: 320 страниц о 900 днях блокады Ленинграда.— СПб., 2005. — С. 300.

5. Кураев М. Н. Блок-ада: Повести. — СПб., 2005. — С. 120.

6. Ничто не забыто: 320 страниц о 900 днях блокады Ленинграда. — С. 5.

7. И. Я. Билибин в Египте. 1920—1925. Письма, документы и материалы. М., Русский путь, 2009. — С. 18.

8. Сеславинский М. В. Рандеву: русские художники во французском книгоиздании первой половины ХХ века — М., 2010. — 124.

9. И. Я. Билибин в Египте. — С. 74.

10. Там же. — С. 183.

11. Цит. по Голынец Г. В., Голынец С. В. Иван Яковлевич Билибин. — М., 1972. — С. 45.

12. Там же.

13. Там же.

14. Цит. по: Сталева Т. В. Блокадных детей просветленные лица. Художественно-документальные очерки. — М., Торопец, 2010. — С. 57.

15. Там же.

16. И.Я. Билибин в Египте. — С. 14.

17. Цит. по: Сталева Т. В. Указ. пр. — С. 57.

18. Там же.

19. И. Я. Билибин в Египте. — С. 67.

20. Там же. — С. 147.

21. Цит. по: Сталева Т. В. Указ. пр. — С. 58.

22. И. Я. Билибин в Египте. — С. 173—174.

23. Цит. по: Сталева Т. В. Указ. пр. — С. 58.

24. Добужинский М. В. Воспоминания. — Нью-Йорк, 1976. — С. 55.

25. Bode Andreas. Ivan Jakovlevic Bilibin. Der Russische Marchenillustrator. — Wielenbach. Erasmus Grasser-Verlag, 1997.

26.  Цит. по: Голынец Г. В., Голынец С. В. Иван Яковлевич Билибин. — М., 1972. — С. 245—246.

 

Лола ЗВОНАРЕВА

Выбар рэдакцыі

Грамадства

Час клопату садаводаў: на якія сарты пладовых і ягадных культур варта звярнуць увагу?

Час клопату садаводаў: на якія сарты пладовых і ягадных культур варта звярнуць увагу?

Выбар саджанца для садавода — той момант, значнасць якога складана пераацаніць.

Культура

Чым сёлета будзе здзіўляць наведвальнікаў «Славянскі базар у Віцебску»?

Чым сёлета будзе здзіўляць наведвальнікаў «Славянскі базар у Віцебску»?

Канцэрт для дзяцей і моладзі, пластычны спектакль Ягора Дружыніна і «Рок-панарама».