В Издательском доме «Звязда» вышла новая книга стихотворений известного поэта Валерия Гришковца — «Как на духу». На мой взгляд, автор относится к тем стихотворцам, кому совершенно не подходит определение «мастер», — настолько его стихи отличаются «несделанностью», настолько они непосредственно живы, безыскусны, писаны, что называется, сердцем, что мысли о какой-то технике даже и не возникает. Наверно, это и есть истинное мастерство, когда его не замечаешь.
Поэзия Валерия Гришковца всегда вызывала во мне противоречивые чувства. Порой его стихи рождают своей безысходностью тайный протест в глубине нашей Богом данной сущности:
Душа зарастает полынью —
Уже и не видно ее.
За пылью, за горечью-стынью
То ль ветер, то ль дьявол поет…
И в то же время волнуют искренней исповедальностью, какой-то особой простой и сердечной интонацией:
Посиди — как будто между делом,
Руки на колени положа.
И почуешь, как сроднилась с телом
Намертво уставшая душа.
Значит, отлетать ей рановато.
Ну и ладно. И живи, живи…
Ну а боль? Она и боли рада —
Не бывает боли без любви.
А то есть с чем и поспорить:
Есть два пути — во всем;
они с рожденья Ведут
по жизни каждого из нас:
Свершений путь, побед. И пораженья,
Паденья путь — все ниже
каждый раз…
Есть два пути. Увы, по одному идти…
По мне, так чем выше забрался, тем ниже падать, и чем ниже упал, тем значительнее может быть победа, — если поднимешься…
Несмотря на кажущуюся скупость мотивов творчества Валерия Гришковца («жизнь прошла», забвение любви, беспечность прошлых лет, дороги и раздорожья…), оно не предстает скудным или поверхностным. Нет спасения от памяти — и от забвения когда-то дорогого. Нет защиты от возмездия за когда-то содеянное походя зло — и нет альтернативы немыслимому, казалось бы, но истинно врачующему небы тию — отстраненной оценке себя самого на земном поприще.
Очень сильны в некоторых стихотворениях последних лет есенинские мотивы — от почти прямых совпадений (вспоминается есенинское «…напылили кругом, накопытили, — и умчались под дьявольский свист…») до щемящих параллелей:
Спросишь. Не услышу. Не отвечу.
Повторишь. Поморщусь. Промолчу.
Ты положишь руки мне на плечи.
Я тебя поглажу по плечу.
Или:
И опять твой шепот. Все о том же.
Что ответить? Может быть, солгать?
Ну а ты все громче, тверже, строже.
— Милая, давай-ка лучше спать…
Известно, что один заблудший, но раскаивающийся грешник дороже Богу, чем сотня «добропорядочных» грешников, думающих, что не грешат, и именно покаяние составляет внутреннюю суть поэзии Валерия Гришковца:
Напылили, наплевали, наплели…
Посидели, погалдели и ушли…
А теперь… Хоть ты ворот
не отпирай!..
Вот опять идут, кричат
про счастье-рай.
Вот пришли. Расселись.
Стали по углам.
Оглядеться не успел — плююсь и сам.
И еще:
Чего же ты ищешь, что хнычешь,
Ты сам расплодил воронье…
…
Путь к спасению начинается отсюда. И нет всеобщего спасения без спасения личного. Это урок всем нам.
Хочется отметить одно, на мой взгляд, знаковое признание:
Не жаль мне вас, люди, —
от нас не убудет,
Мне этих вот, поздних,
под тучами, — жаль…
Это о журавлях… Оно может говорить, — помимо своей предельной искренности, — о следующем: во-первых, об изжитости чувства жалости к себе, что гораздо ценнее есенинского: «жалко себя немного, жаль бездомных собак…», а во-вторых, о зарождении в душе автора истинного смирения, ибо обычно под жалостью к людям прячется тайное чувство превосходства над ними. Тема смирения не случайна в позднем творчестве Валерия Гришковца:
Но, гляди, — не печально, не больно.
И светло, — кружит легкий снежок.
Хорошо!.. А конечный итог —
Это дело не наше. Довольно!
Истинное смирение предполага ет приятие всего происходящего как должного, совершающегося единственно Всевышней волей, а посему мы не можем судить об этом как о справедливом или несправедливом — мы можем только видеть, когда мы идем против Его воли, на поводу помыслов и желаний, за что и наказываем сами себя неудовлетворенностью и тоскою. И без покаяния тут никак не обойтись. На пути покаяния возможно и обращение к истинному Свету:
Молчим. И нету слов — одно великолепье,
Как будто небо разлилось в душе…
Свет гонит уныние:
Назад? Ни-ни! И не смотреть туда.
Иди, иди! Пусть даже бездорожье,
Гроза пусть, снег, пусть страшно
и тревожно,
Иди, иди — еще горит звезда.
Свет дает жизнь:
Будет думать, и грезить, и чаять, —
Что уж чаять — живи не спеша!
Как легко… Это рядом душа.
И тепло — согревает, родная…
Читатель найдет в книге и пророчество:
И будет ночь — я в эту ночь умру.
И будет день — меня уже не будет,
И в этот день — о да! —
меня полюбят...
И столько всякой всячины наврут…
Да, это уже стало общим местом — не только в отношении поэтов, но и вообще в истории: «Нет пророка в своем селении». Все даже великие при жизни были гонимы или принижаемы, а после их ухода все сказанное ими искажалось или подстраивалось под нужды бренных интересов, и тогда возвеличивалось. А что говорить о просто выдающихся людях? Об обычных же смертных остается молчать. Увы, таков закон существования общества… Как выразился наш недавний современник Джидду Кришнамурти, «какую ценность имеет свободный человек в нашем мире? Не задаете ли вы этот вопрос из лодки, плывущей по течению времени? И оттуда вы хотите знать, какое значение имеет свободный человек для людей в лодке. Вероятно, никакого… Большинство людей не заинтересовано в свободе… Когда они встречают человека, который свободен, они либо делают из него божество, либо высекают его в камне или в словах, что равносильно его уничтожению». Не могу судить, насколько свободной личностью является автор представляемой мною книги, но одной из привилегий свободного человека он, без сомнения, пользуется — привилегией говорить правду. А за правду, как известно, по головке не гладят.
А какая любовь и боль по утраченному родному укладу живет в стихах Валерия Гришковца — и сколько в них правды! В том числе и о том, что все мы приложили руку к разрушению.
Мой путь — путь бедуина
в Ерушалаим,
К святыням попранным,
но праведным, родным…
И еще — крик души:
Воротите наши СВЯТЫ
В их величии былом!..
Есть у Валерия Гришковца стихи, в которых он поднимается над всем, о чем писал раньше, — это признак глубокой зрелости:
За легкой, хрупкой, гиблой дымкой,
Страх и рыданья придуша,
Не отягченная гордыней,
Лети, лети, моя душа!
Над скудной пажитью, болотом,
Над бедной родиной моей,
Вослед за стаей перелетной
Спешащих к югу журавлей
Лети, душа моя, до края,
Гляди, восторга не скрывай!..
Но что там? Дымка кочевая?
Нет, стаей брошенный журавль…
А с ним она, седая птица,
Моя беспутная душа,
На кочку хлипкую садится,
Тая рыданья, чуть дыша…
И впрямь спазм перехватывает горло, когда читаешь такое… И как знать, стало бы возможным появление этих строк, если б не дала судьба автору ощутить себя этим «стаей брошенным журавлем», пытающимся нести свой крест и не роптать на то, что нельзя переменить, поскольку Божий мир в любое мгновение таков, каким он должен быть.
Юрий САВЧЕНКО