(27 октября 1932 года — 11 февраля 1963 года)
Люди могут забыть, что вы сказали. Могут забыть, что вы сделали. Но никогда не забудут, что вы заставили их почувствовать
Майя Энджелоу (1928—2014), американская поэтесса
Так кто же это такой, американец, задаемся мы иногда резонным вопросом, читая сводки последних новостей, пестрящих сообщениями об этих самых американцах и об их славных и не очень славных деяниях. Кстати, без какой бы то ни было привязки к гендерным различиям. Американец, американка… Какая разница? Не в этом ведь дело! Вопрос в другом. Что за человек создал могучую страну на другом полушарии под названием Соединенные Штаты Америки? Откуда он взялся и как попал туда? Как сумел соорудить на обширных пространствах Нового Света огромный плавильный котел, в котором плавились и продолжают плавиться сотни национальностей и народов, давая на выходе новый тип (а может быть, и генотип) homo sapiens под названием «американец»? Вопрос для всех нас, тех, кто, как поется в одной популярной песенке, «был сделан в СССР», отнюдь не самый праздный. Ибо, как это ни обидно, приходится признать очевидное, а именно: грандиозный проект по созданию так называемого homo soveticus на просторах нашей некогда необъятной родины успешно провалился. Почему и как, не об этом сейчас речь. Иное дело — американцы! Те пока не спешат расписываться в собственной несостоятельности. Напротив! Уверенно демонстрируют чудеса консолидации нации перед лицом все новых и новых вызовов, которыми полнится история уже нашего времени. И пока успешно, более или менее, справляются со всеми проблемами, с которыми сталкивается их страна. Так в чем секрет? В чем фишка, как любят говорить сегодня молодые.
Неужели правы те, кто на полном серьезе заявляют, что Америку вместе с заселившими ее людьми создал Голливуд и только Голливуд? Неужели именно красочные вестерны, роскошные мюзиклы, крутые детективы в стиле нуар и душераздирающие мелодрамы с обязательным хеппи-эндом воспитали в американцах все те качества, которыми нельзя не восхищаться? Умение работать, работать много и взахлеб, не чураясь при этом никакой работы, умение держать удар (keep smiling, если по-английски) и сопротивляться на ринге жизненных испытаний до последнего, умение подниматься после падения и упрямо продолжать идти вперед, памятуя о том, что, как справедливо заметил в свое время Курцио Малапарте, «Ничто не потеряно до тех пор, пока не потеряно все».
Наверное, все правильно, и Голливуд внес-таки свою лепту, весомую лепту, в формирование американского характера, за что ему честь и хвала. Но далеко не он один! Ведь в реальной жизни все не так однозначно просто и по-киношному красиво. На самом деле процесс становления американской нации и конкретно каждого американца растянулся на несколько столетий, и процесс этот не прекращается и сегодня. Естественно, первыми приходят на ум переселенцы, так называемые «люди Фронтира», те самые пионеры, которых необыкновенно талантливо и красочно воспел в своих знаменитых романах Фенимор Купер. Помните? Ведь все мы, за самым малым исключением, отдали в детские годы дань этому замечательному романисту, можно сказать, основоположнику современной американской литературы.
Среди разношерстной и разномастной публики первых переселенцев попадались всякие: от откровенных преступников, бродяг «перекати-поле», авантюристов и ссыльных бандитов до добродетельных кальвинистов и прочих диссидентов, бежавших прочь от религиозных притеснений у себя на родине. И весь этот многоликий народ (а иногда и откровенный сброд) пестрой толпой бесстрашно двигался вперед и только вперед. На Запад, туда, где простирались и манили к себе обетованные земли Северной и Южной Дакоты, Канзаса, Небраски, Вайоминга, туда, откуда уже явственно доносился мощный рокот волн Тихого океана. Они шли пешком, ехали на повозках (редкие счастливчики!) долгие недели и месяцы, преодолевая на своем пути массу препятствий и самых головокружительных приключений, во многом уподобляясь любимому герою самого Купера, его Зверобою по имени Натти Бампо. Не все добирались до конечной точки своего путешествия, многие погибали в пути, не выдержав тягот странствий. Иных и вовсе убивали, чтобы не мельтешили понапрасну и не путались под ногами у других, более сильных, более стойких и более приспособленных ко всем испытаниям судьбы. Но несмотря на болезни, голод, опасности, подстерегавшие отважных пионеров буквально на каждом шагу, все они с каким-то поистине мессианским неистовством первых христианских пилигримов, отправившихся по Святым местам, продолжали упорно следовать своим курсом, медленно, но неуклонно сдвигая границы государства, тот самый «фронтир», все дальше и дальше на Запад.
Как известно, освоение западных территорий американского континента продолжалось вплоть до 1890-х годов, а потому «люди Фронтира» оставили глубокий след в истории становления США. Но не менее глубокий оставили и так называемые self-made men, то есть те американцы, которые «сделали себя сами», как буквально переводится сие словосочетание на русский язык. Это уже потом они предстали перед нами во всей своей ослепительной красе со страниц романов Скотта Фицджеральда и Теодора Драйзера, это уже потом они завоевали тот самый Голливуд, увенчавший создателей фильмов о self-made men многочисленными «Оскарами» и памятными знаками на Аллее Славы. А вначале все эти «герои-любовники по-американски» появились в реальной жизни и с тем же неистовством первых пионеров принялись ковать свои личные состояния, опираясь только на самих себя, впрочем, не брезгуя при этом ничем. В ход пошло все: собственная изворотливость, инициативность, талантливость (если она имелась), беспринципность (почти всегда), всеядность и полное попрание всех цивильных норм на пути к обогащению. Да и то верно! Какие могут быть нормы, когда речь идет о деньгах? Недаром именно в Америке родилось выражение, вдруг странным образом оказавшееся востребованным и в нашей противоречивой действительности и даже ставшее по-своему очень даже популярным в среде уже наших доморощенных entrepreneurs, то бишь предпринимателей: «Извини, приятель! Ничего личного! Только бизнес».
Но коль скоро есть такие авантажные герои-любовники, то рядом с ними (или где-то поблизости!) обязательно должны быть и героини, не уступающие в своей притягательности мужчинам, добивающимся их взаимности. Куколки с внешностью Мерилин Монро и железной хваткой Хиллари Клинтон, вот-вот готовой вплыть в Овальный кабинет Белого дома на правах его законной хозяйки. Впрочем, не только очаровательные «бебе» в стиле куклы Барби или мужеподобные феминистки, пылко ратующие за гендерное равноправие даже на кухне и в чулане собственного дома, составляют золотой генофонд женской половины Соединенных Штатов. Как тут не вспомнить утонченных леди все из тех же — повторюсь! — любимых нами с детства романов Фенимора Купера из цикла о Кожаном Чулке.
Помнится, лет десять тому назад мне довелось переводить серию очерков признанного английского классика Дэйвида Герберта Лоренса, посвященных американской классической литературе. Назывались очерки предельно просто: «Возвращение к началу», и первый из них был посвящен как раз творчеству Фенимора Купера. Захватывающе интересный материал! Очень надеюсь, что он, будучи опубликованным в свое время на страницах журнала «Всемирная литература», не затерялся втуне и нынче хранится где-нибудь в уже оцифрованном виде, пусть и в самых дальних запасниках нашей Национальной библиотеки. Откуда его может, при желании, извлечь любой заинтересованный книгочей. Хотелось бы верить!
Так вот, рассуждая об особенностях творческой манеры Купера, о сюжетах его романов и перипетиях судеб главных героев, Лоренс не без легкой иронии отмечает несомненную тягу Фенимора Купера к мифотворчеству. Как вам, к примеру, вот этот пассаж из эссе, посвященного разбору романа «Зверобой»?
«Счастливые, беззаботные дни молодости героя. Всегда прекрасная погода, и даже с трудом верится, что в этих местах может быть сыро, холодно, грязно, особенно когда зарядят затяжные дожди. Разве среди этих благословенных красот можно простудиться, промочить ноги или мучиться от зубной боли? Все герои благоухают свежестью, даже если они не моются по неделям. Бог его знает, на кого были похожи женщины, которые путешествовали со своими мужьями по диким просторам Америки, зачастую не имея при себе ни мыла, ни гребенки, ни полотенца. На завтрак, обед и ужин одно и то же дежурное блюдо: большой кусок мяса, если оно еще имелось в наличии.
Какова бы ни была правда жизни, но в книгах Купера все героини элегантны, как и положено истинным леди, безупречно одеты и причесаны в любое время дня и ночи. Что, конечно же, очень далеко от реальности. Стоит только постранствовать неделю-другую в допотопном фургоне, чтобы убедиться в этом. Но Купер ведь пишет не реалистический роман, он творит миф. И именно под таким углом зрения следует читать роман: красивый миф, действительность, увиденная писателем сквозь розовые очки».
Что ж, кое в чем можно согласиться с Лоренсом, а о чем-то можно и подискутировать. Невольно на ум приходит другая точка зрения, озвученная сто с лишним лет тому назад великим соотечественником автора «Любовника леди Чаттерлей». Конечно же, я имею в виду Оскара Уайльда, который с присущей ему тягой к парадоксальности суждений на полном серьезе заявлял в своих философских эссе, объединенных общим названием ‘Intentions’ («Замыслы»), что это не жизнь формирует искусство, а именно искусство создает настоящую реальность под названием «жизнь».
И в подтверждение цитата из его эссе «Упадок лжи», которую привожу в собственном переводе.
«Всю свою жизнь Шопенгауэр посвятил изучению и анализу пессимизма, как основного направления современного мышления, а ведь придумал пессимизм Гамлет. Весь мир погрузился в печаль из-за того, что какая-то марионетка предалась приступу меланхолии. Нигилист, этот странный мученик не от мира сего, ни во что не верящий, готовый взойти на эшафот и умереть за идеалы, которые он не разделяет, есть явление исключительно литературного порядка. Сам характер придумал Тургенев, а потом его развил Достоевский. Робеспьер вошел в реальную жизнь со страниц книг Руссо, а Национальное учредительное собрание является всего лишь побочным продуктом беллетристики. Ибо литература всегда предвосхищает жизнь. Она ни в коем случае не копирует ее, она ее моделирует сообразно собственным целям».
Вот такие вот парадоксальные мысли высказывал когда-то великий остроумец и блестящий мастер афоризма Оскар Уайльд. А приняв его точку зрения, мы будем вынуждены согласиться и с тем, что тип утонченной американки, как ее описал в своих романах Фенимор Купер, действительно вначале возник на бумаге, а уже потом перекочевал в реальную жизнь и стал стремительно завоевывать не только Новый, но и Старый Свет. В этой связи уместно вспомнить, к примеру, что отец Уинстона Черчилля был женат на американке. А значит, рафинированности в облике юной особы по имени Дженни Джером, дочери богатого фабриканта, было вполне достаточно, чтобы удовлетворить строгие требования семейства герцогов Мальборо. И опять же, деньги! Словом, «money, money, money», как поется в известном голливудском мюзикле «Кабаре».
Но если оставить в стороне всяческие матримониальные и прочие союзы, то скажем так. Как бы то ни было и какими бы извилистыми путями ни шел процесс формирования уже женской половины населения Соединенных Штатов, а на выходе мы имеем тип американки с почти устоявшимся набором качеств, вполне сопоставимых, кстати, с характеристиками одной героини из нашей старой и всеми любимой кинокомедии. Помните? Красавица, отличница, спортсменка… разве что не комсомолка. Зато обязательно, хоть немного и хоть чуть-чуть, но леди! Вот и наша героиня… всех этих качеств у нее, как говорится, с лихвой. Истинная cover girl, то есть, если по-русски, то «девушка с обложки». А на обложках иллюстрированных журналов, сами знаете, не помещают фотки «абы кого».
Вот таким неожиданно долгим и, быть может, даже изрядно затянутым получилось у меня вступительное слово, предваряющее начало нашего с вами разговора, глубокоуважаемый читатель, о героине очередного очерка «Пантеона женских сердец». Я имею в виду замечательную американскую поэтессу (точнее, поэта в самом высшем понимании этого слова) Сильвию Плат. Впрочем, без этих предварительных медитаций разговор о великой американке мог бы и вообще не получиться. Однако обо всем по порядку, и как всегда, ab ovo, то есть, с самого начала.
С творчеством Сильвии Плат я познакомилась благодаря незабвенному Юрию Михайловичу Сапожкову (царствие небесное этому чудному человеку и прекрасному поэту!). И произошло сие заочное знакомство всего ничего! — каких-то десять лет тому назад. Ибо именно в конце 2005 года Юрий Михайлович предложил мне для перевода документальный роман-исследование Дианы Миддлбрук под названием «Неодинаковые двое», посвященный истории жизни и супружества двух великих поэтов ХХ века: англичанина Теда Хьюза и американки Сильвии Плат. Надо сказать, что у Юрия Михайловича был необычайно тонкий редакторский нюх на поиск прекрасных материалов, написанных в жанре популярного в те годы нон-фикшн. Его выбор всегда отличал безупречный вкус и несомненные литературные достоинства самих переводимых произведений. К слову говоря, очерки Лоренса, опубликованные на страницах «Всемирной литературы» годом ранее, я тоже взялась переводить по наводке Юрия Михайловича.
Само собой, я согласилась на перевод книги с большим удовольствием, частично, потому, что на тот момент знала и любила поэзию Хьюза (его, между прочим, очень здорово переводил и сам Сапожков), а частично, потому что Сильвия Плат была для меня абсолютно незнакомым именем. Я ничего не читала из ее поэзии и ничего не знала о ней самой. Что и неудивительно. Книг с ее переводами у нас еще на тот момент не было, первый сборник избранной поэзии Сильвии Плат появился лишь в конце 2008 года в серии «Литературные памятники». Те же переводы, что гуляли по интернету, были настолько корявыми и далекими от совершенства, что отбивали всякую охоту знакомиться с творчеством поэтессы в оригинале. А тут представился такой случай, грех отказываться.
И вот во втором номере журнала «Всемирная литература» за 2006 год появилась публикация книги Дианы Миддлбрук. Разумеется, журнальный вариант, то есть со значительными купюрами и сокращениями. Помнится, именно необходимость кромсать оригинальный текст в сторону его уменьшения стал для меня самой серьезной проблемой в процессе перевода. Уж больно хотелось оставить все! Так интересно и увлекательно была написана сама книга. Это уже потом, много позже, я узнала, что англоязычные литературоведы и критики считают произведение Миддлбрук самым глубоким, самым честным и правдивым исследованием творчества Сильвии Плат и всех печальных и драматичных обстоятельств ее недолгой жизни. И этому есть простое и вполне понятное объяснение. Во-первых, Диана Миддлбрук (1939—2007) сама была поэтом, к тому же, долгие годы она преподавала в Стэндфордском университете (читала курс лекций по проблемам феминизма), то есть имела за плечами солидный опыт того, как именно следует компоновать материал таким образом, чтобы его было интересно читать и слушать. На ее счету несколько литературоведческих книг, и все они востребованы читателями до сих пор, о чем свидетельствует многократное переиздание произведений Миддлбрук в самых разных странах мира.
Вот и книга о Сильвии Плат написана ярко, эмоционально и одновременно с большим тактом и уважением к памяти поэтессы. Невозможно читать без волнения многие главы, повествующие о непростых жизненных коллизиях, которыми было отмечено короткое земное существование Сильвии Плат. Помнится, я даже расплакалась, когда переводила исполненные особого трагизма страницы, посвященные последним дням жизни поэтессы. Хотя — ей же богу! — не принадлежу к чрезмерно чувствительным особам, и крылатая фраза Александра Сергеевича «Над вымыслом слезами обольюсь», она точно не про меня. А слезами залилась, наверное, потому, что нет в книге Миддлбрук ни грана вымысла, и все в ней — правда, только правда и ничего, кроме правды. Пусть всего лишь на уровне изложения фактов, но зато без каких бы то ни было попыток интерпретировать сии факты уже на свой лад.
Чем, кстати, грешат многие другие публикации, посвященные истории жизни Сильвии Плат. И не только книги, но и художественные кинофильмы тоже! Разве же мог Голливуд остаться в стороне и не наброситься на столь лакомый сюжет? Недаром родственники покойной, мать Сильвии, ее муж, а впоследствии и ее дети, относились к подобным творениям весьма критически и даже с откровенным возмущением.
Иное дело Диана Миддлбрук. Открывай любую страницу книги, и поток взволнованных размышлений поэта о судьбе другого поэта (точнее, о судьбах двух гениальных поэтов, волей судьбы ставших мужем и женой) невольно захватывает тебя, и ты уже не можешь оторваться от чтения.
«Хьюз однажды сказал, что с первой же встречи с Сильвией он понял, что «она — гениальна». То же самое говорила Сильвия Плат о Хьюзе. Она даже записала в дневнике, что когда-нибудь Хьюз «будет поэтом номер один в Англии», а она сама станет «самой великой поэтессой Америки». Когда они поженились, им было по двадцать с небольшим, и они все еще оставались в глубине души студентами. Едва ли они понимали, выбирая себе профессию свободных художников, какие неимоверные трудности подстерегают их на этом пути в будущем».
Но как справедливо заметил другой великий поэт, «Нам не дано предугадать…». Хотя с какой стороны посмотреть! Возьмем, к примеру, вот эту запись из дневника Сильвии Плат (в подтверждение слов Дианы Миддлбрук, процитированных выше). Запись датирована 20 марта 1957 года.
«…Думаю, я написала стихи, которые дают мне право быть Поэтессой Америки… Кто мои соперницы? В прошлом: Сапфо, Элизабет Браунинг, Кристина Россетти, Эми Лоуэлл, Эмили Дикенсон, Эдна Сент-Винсент Миллэй — все они мертвы. Сейчас: Эдит Стивелл и Марианна Мур, две стареющие великанши… И еще — Адриенна Рич… но вскоре я заставлю ее потесниться…»
Вот он, максимализм гения, в полной мере осознающего степень своего дарования! Без тени хвастовства или самолюбования… простая констатация очевидного, правда, на тот момент, очевидного пока еще только самой Сильвии Плат. Да и как могло быть иначе, если при жизни поэтессы был издан всего лишь один (один-единственный!) сборник ее стихов под названием «Колосс» (1960). Выход в свет автобиографического романа ‘The Bell Jar’ («Дребезжание колокола», если буквально по-русски) всего лишь за месяц до самоубийства (14 января 1963 года) не в счет. Он был встречен критикой весьма прохладно (многие и вовсе проигнорировали факт его появления), возможно, потому, что роман был опубликован под псевдонимом Виктория Лукас. А в итоге равнодушие публики лишь ускорило трагическую развязку.
Сам роман, на который обрушилась оглушительная посмертная слава, частично потому, что многие стали искать в нем ответ на вопрос, почему жизнь Сильвии Плат сложилась именно так, как сложилась, так вот, этот роман был переведен на русский язык замечательным ленинградским (петербургским) переводчиком Виктором Леонидовичем Топоровым (1946—2013) и издан в Санкт-Петербурге в 1994 году в серии «Женская библиотека» под названием «Под стеклянным колпаком». Именно это название романа и будет далее фигурировать в тексте.
Итак, пройдемся абрисно по основным биографическим вехам жизненного пути Сильвии Плат. Что же до подробностей, то, как по мне, то их лучше всего изучать, читая стихи самой Плат, не сильно доверяясь при этом иным ретивым биографам, любящим смаковать всякие жареные подробности земного бытия гениев, не соотнося эти подробности с их творчеством, а то и вовсе забывая о главном предназначении своих героев в этой жизни.
Если вспомнить крылатую фразу Антуана де Сент-Экзюпери, страшно популярного в годы моей студенческой молодости, о том, что все мы родом из детства, то детство будущего классика англоязычной поэзии ХХ века было не самым радостным и далеко не самым безоблачным. Отец, Отто Эмиль Плат, умер, когда девочке исполнилось всего лишь восемь лет. В свое время он эмигрировал в США из Германии, был явно человеком незаурядным, коль скоро стал профессором этимологии Бостонского университета и признанным специалистом в области пчеловодства (на его счету несколько фундаментальных исследований по данной тематике). Сильвия боготворила своего отца, хотя характер у него был откровенно тяжелым. В семье преобладал авторитарный стиль решения всех проблем. Чему, косвенно, способствовало и то обстоятельство, что жена Плата Аурелия, в прошлом студентка своего мужа, была на двадцать один год младше его. Она родила Отто двоих детей, дочь Сильвию в 1932 году и сына Уоррена в 1935 году. Мальчик родился очень болезненным, и Аурелия сосредоточила все свое внимание на малыше. Девочка явно была обойдена и любовью, и лаской, и это, несомненно, наложило свой отпечаток на всю ее дальнейшую жизнь.
Сердце —
По нему я ступаю и знаю,
Что солнечного младенца
Мир убьет и сожрет
(19 ноября 1962 года)
Вскоре после рождения сына здоровье самого Отто Плата стало стремительно ухудшаться. Человек мнительный, он почему-то вообразил, что у него рак, и категорически отказался от каких бы то ни было обследований. К врачам обратились лишь тогда, когда на ноге стал гнить палец и началась обширная гангрена: пришлось ампутировать ногу. Но было уже поздно, и вскоре Отто Плат скончался, как оказалось, от запущенного сахарного диабета, который уже успешно лечился в те годы. Случилось это печальное событие осенью 1940 года, спустя всего лишь две недели после того, как старшей дочери исполнилось восемь лет.
В общем-то нелепая смерть профессора настолько обескуражила его друзей и коллег, что один из них даже не постеснялся откровенно воскликнуть на похоронах, что он отказывается понимать, как мог такой умнейший человек повести себя столь безответственно и глупо.
После смерти мужа Аурелии пришлось нелегко: ведь отныне все заботы о детях легли на ее плечи. Она работала много и на износ, сразу на двух работах (коллеги покойного помогли ей получить должность в самом Бостонском университете, но все равно приходилось еще подрабатывать). Времени на налаживание теплых и доверительных отношений с дочерью не было. Детьми занимались, главным образом, родители Аурелии.
Впрочем, девочка росла, не давая никаких внешних поводов для беспокойства. В школе она все время была звездной ученицей, получая только высшие баллы при переходе из одного класса в другой. Она стала рано печататься, правда, пока только в местной прессе. В 1950 году Сильвия с первой же попытки легко поступает в привилегированный женский Смит-колледж в Нортгемптоне, штат Массачусетс.
Поначалу отношения с преподавателями и однокурсницами складываются непросто. Уж слишком независима была новая студентка, слишком ершиста и умна, чтобы нравиться всем и вся. К тому же, ужасно самостоятельна. «Терпеть не могу платить людям за то, что прекрасно могу сделать сама, это страшно меня нервирует», — признавалась она много позже в своем автобиографическом романе «Под стеклянным колпаком», в котором описаны в том числе и события, связанные с поступлением героини в колледж. А пока же все свои переживания Сильвия изливает в дневниковых записях тех лет (дневники Сильвия Плат стала вести с 1944 года и продолжала делать это вплоть до самых последних дней своей жизни).
«Никогда не достичь мне совершенства, к которому я стремлюсь всей душой…» — признается она в одной из таких записей с присущим ей самоедством врожденного перфекциониста. Хотя уже на первых курсах учебы в колледже появляются публикации Плат в общенациональных изданиях.
Но постепенно студенческая жизнь налаживается, продолжаются интенсивные творческие поиски. После окончания третьего курса Сильвию, как победительницу конкурса, организованного литературным журналом «Мадемуазель», участвуя в котором, она получила первую премию за короткий рассказ, опубликованный на страницах журнала, приглашают на месячную стажировку в редакцию журнала в качестве внештатного редактора (что тоже впоследствии было описано на страницах романа «Под стеклянным колпаком»).
Месяц, проведенный в Нью-Йорке, произвел неизгладимое впечатление на юную девушку, но домой она вернулась не только с ворохом новых впечатлений, но и уставшей донельзя. Можно сказать, на грани нервного истощения. Дома ее тоже поджидали не самые приятные новости. Выяснилось, что на продолжение учебы в дорогом Смит-колледж денег в семье больше нет, нужно переводиться в менее престижное и более дешевое учебное заведение. Сильвия остро переживала произошедшее, у нее началась затяжная депрессия, окончившаяся первой попыткой суицида.
24 августа 1953 года, оставив дома короткую записку «Ушла на прогулку, буду завтра», Сильвия, прихватив с собой одеяло, бутылку воды и флакончик со снотворными таблетками, уединяется в подвале собственного дома. Обнаружив записку, мать сразу же заподозрила худшее и подняла на ноги полицию. Начались крупномасштабные поиски беглянки с привлечением десятков волонтеров, прочесывавших все окрестности городка. Поскольку полиция уже была в курсе того, что из дома исчезло снотворное, то версия самоубийства сразу же стала основной. Подходили к концу уже вторые сутки поисков, делая все более и более призрачными надежды на их успешный исход, но вечером 26 августа Сильвию совершенно случайно обнаружили поисковики. Девушка была без сознания, рядом валялся пузырек, в котором осталось всего лишь восемь таблеток снотворного.
Процесс реабилитации был долгим и мучительным. Возвращение к полноценной жизни состоялось лишь весной 1954 года.
Позднее сама Сильвия Плат так опишет собственные галлюцинации, предшествовавшие полной отключке сознания:
«Я увидела всю свою жизнь в виде некой телефонной линии, в которой каждый столб означает прожитый мною год. Я насчитала один, два, три… девятнадцать столбов, а затем провод повис в пустом пространстве, и сколько я ни старалась, мне было не разглядеть следующего столба. Их было всего девятнадцать» («Под стеклянным колпаком», перевод В. Л. Топорова, 1994).
Незадолго до своей вторичной попытки сведения счетов с жизнью Сильвия Плат написала, пожалуй, одно из лучших своих стихотворений. Оно называется «Леди Лазарь» и датировано 23—29 октября 1962 года.
Умирать
Ведь тоже искусство.
Я это делаю блестяще. А?
Жутко, да,
Если по-настоящему?
Наверное, это призвание.
Вот она, трагическая перекличка двух гениев, если вспомнить предсмертные есенинские строки «В этой жизни умирать не ново…». Еще одно «странное сближенье», цитируя Пушкина (а в данном случае так просто страшное сближенье), которыми, тем не менее, полнится вся история мирового искусства и литературы.
Но пока жизнь еще продолжалась. Весной 1954 года Сильвия восстанавливается в Смит-колледж, а летом того же года поступает на летний литературный курс в Гарвард. Блестящая защита дипломной работы в колледже на тему ‘A Study of the Double in Two Dostoevsky’s Novels’ («Исследование темы двойственности в двух романах Достоевского») приносит выпускнице грант по программе Фулбрайта, который открывает перед ней двери Кембриджского университета.
Поначалу Кембридж очаровал Сильвию. Старинный университетский город, Европа, все совсем не так, как на родине. Девушка с головой уходит в бурную студенческую жизнь, много печатается в студенческих журналах и даже позирует в купальнике для одной из обложек. А как же иначе? Ведь она не просто красавица, она американка! Впрочем, позднее ее муж признавался, что ни одна из фотографий не передает и сотой доли того очарования и бьющей через край экспрессии, которыми полнился реальный облик Сильвии. Она была не просто красива. Про таких обычно говорят: «Жизнь била в ней ключом».
Тем поразительнее та ипохондрия, которой пронизаны письма Сильвии домой к матери. Промозглый английский климат, неурядицы на любовном фронте, все раздражает и нагоняет новую волну депрессии. На сей раз спасение приходит в облике Теда Хьюза, знакомство с которым произошло на одной из студенческих вечеринок в 1956 году. Вначале ничто не предвещало судьбоносных перемен в жизни обоих. Как пишет Диана Миддлбрук, «Тед Хьюз ушел с вечеринки вместе со своей девушкой. Он еще не подозревал о том, что звезды повенчали его с Сильвией».
К слову говоря, Сильвия тоже ушла с вечеринки не одна: ее сопровождал какой-то случайный кавалер. Так что ни о какой влюбленности в Хьюза с первого взгляда не могло быть и речи. Что не помешало ей вскорости записать в своем дневнике вот такие пророческие слова: «Однажды я приму смерть от него». Всего лишь через шесть лет, добавим мы, уже зная, чем закончилась сия повесть, печальнее которой нет ничего на свете.
Впрочем, в те годы Сильвию мало волновали проблемы собственного замужества. «…Замуж и обзавестись детьми, — писала она в своем романе, — это все равно что подвергнуться промыванию мозгов, и твоя участь будет похожа на судьбу немого раба в неком приватном, но тем не мерее тоталитарном царстве».
Словом, никто не собирался жениться или выходить замуж. И ровно через четыре месяца после той приснопамятной вечеринки они поженились. Теду в то время было 25, Сильвии — 23. Они прожили вместе более 2000 дней, вплоть до окончательного разрыва, произошедшего в октябре 1962 года, родили двоих детей, сына и дочь, наделали кучу ошибок и обзавелись кучей друзей, но оба, и Хьюз, и Плат, за шесть коротких лет успели превратиться в тех, кем их по праву считают сегодня: они стали гордостью культуры своих стран и признанными мэтрами поэзии ХХ века. Нельзя не согласиться с Дианой Миддлбрук: их брак действительно стал самым плодотворным литературным браком столетия, а вполне возможно, и во всей истории мировой литературы.
Правда, Сильвия познала, если так можно выразиться, вкус истинной славы и настоящего триумфа уже после своей смерти. Весьма типичный случай, не так ли? Спустя два года после смерти жены Тед Хьюз, волей судьбы ставший душеприказчиком покойной и наследником ее литературного архива (ибо Сильвия не оставила после себя никакого завещания), издает в 1965 году второй поэтический сборник стихов Сильвии Плат под названием «Ариэль». Книга производит настоящий фурор и очень скоро приобретает статус одного из главных бестселлеров англо-американской поэзии ХХ века. А в 1982 году за поэтический сборник «Избранное» Плат посмертно удостаивается главной литературной награды Америки — Пулитцеровской премии. Сбылась мечта юности! Она-таки заставила потесниться всех остальных на поэтическом Олимпе, предъявив ошеломленным почитателям поэзии горы шедевров.
Вцепляюсь в гриву, — он сделал все что мог:
Простую, единственную мысль оставив мне.
Скачка, скачка —
Над всем случайным,
Над всей землей,
Над копытами, резко бьющими в шар земной…
Я слетела?
Не слетела…
почти слетела,
слетаю — не
слетела…
Пока еще нет…
Страх с пониманием сути смешались во мне,
А все цвета слились в единственный белый цвет!
(9 июля 1958 года)
Перечитываю это стихотворение Плат, одно из лучших в ее творческом наследии, и думаю: вот нашелся бы какой-нибудь умник, из числа остепененных, так сказать, специалистов-литературоведов, и объяснил бы мне, рядовому любителю поэзии, один весьма странный феномен. Почему такая, в общем и целом, весьма прагматичная нация, каковой являются в своем подавляющем большинстве американцы, почему она подарила миру такое огромное количество замечательных, а то и просто великих поэтов, причем и мужчин, и женщин? Эдгар По, Уолт Уитмен, та же Эмили Дикенсон… Сильвия Плат, наконец! Так в чем же фишка, снова воскликну я непонимающе и вспомню, как моя бабушка, очень мудрая, хотя и безграмотная женщина, сталкиваясь по жизни с чем-то таким, чего она не в силах была уразуметь или объяснить, всегда в таких случаях восклицала с истинным смирением в голосе: «Вiдаць, так трэба было!»
Действительно, иначе чем Божьим промыслом такое обилие поэтических гениев, взращенных на ниве повального предпринимательства с его духом торгашества и полным отсутствием романтизма и лирики, никак не объяснить!
Но вернемся к нашей героине. И снова вспомним к месту короткие строки из записной книжки Антона Павловича Чехова. Итак, они любили друг друга, поженились и были несчастливы всю свою жизнь. Не совсем так! Поначалу счастье было! И сумасшедшая влюбленность друг в друга тоже. Да и как было не влюбиться в темноволосого красавца, настоящего героя-любовника, каким был в молодости будущий Поэт-лауреат (так именуется в Великобритании должность придворного поэта, в обязанности которого входит, в том числе, и сочинение стихов по особо торжественным случаям, связанным с жизнью королевской семьи. С 2009 года эту весьма, кстати, «хлебную» должность исполняет Кэрол Энн Даффи). Словом, в Теда влюблялись, и он тоже — увы и ах! — часто отвечал взаимностью.
Самое время вспомнить слова одного умного француза по имени Николя Шамфор, который не без юмора заметил однажды, что удачен лишь разумный брак, а вот брак безрассудный увлекателен и только. Что ж, французы, они ведь большие доки по части взаимоотношения полов, а потому приходится верить Шамфору на слово.
Но поначалу все складывалось просто идиллически. Любовь-морковь и все такое… а главное — взаимный интерес к творчеству друг друга. Правда, вечная и порой очень острая нехватка денег. Но скромный быт (типичное явление для всех «свободных художников», пока еще не добившихся признания), постоянные поиски приработка или хоть какой-то возможности заработать немного денег в семейный бюджет, все это никак не охлаждало пылкости взаимных чувств и огромного творческого горения обоих. У Теда поэтические дела шли повеселее, он чаще печатался, постепенно приобретая все большую и большую известность в литературных кругах. И ни капли зависти со стороны жены. Сильвия была в восторге от успехов мужа. Сама же она, обремененная семейными хлопотами, рождением детей, отсутствием денег, снедаемая постоянными невеселыми мыслями о том, что день грядущий им готовит, писала, главным образом, в стол. Вдохновение чаще всего приходило к Сильвии по утрам. Она вставала часа в четыре утра и сразу же начинала писать. Работа прекращалась, как только просыпались дети. И так, изо дня в день, из месяца в месяц. И вечная проблема: деньги, деньги…
Отъезд
Еще и фиги на деревьях зелены,
И виноградные гроздья и листья,
И лоза, вьющаяся вдоль кирпичной стены,
Да кончились деньги…
Беда никогда не приходит одна,
Отъезд наш — бездарный и беспечальный.
Кукуруза под солнцем так зелена,
И между стеблями кошки играют.
Время пройдет — не пройдет ощущение нищеты:
Луна — грошик, солнце — медяк,
Оловянный мусор всемирной пустоты…
Но все это станет частицей меня…
Трагичные строки! Как тут снова не вспомнить Оскара Уайльда и его сказку «Соловей и роза». Соловей пел свои восхитительные трели, окрашивая розу в пурпурный цвет кровью своего сердца. Вот и Сильвия Плат, как мне кажется, тоже нанизала свое собственное сердце на шип повседневного бытия, и оттуда медленно, капля за каплей, сочилась ее кровь, день за днем, день за днем…
Я бреду, и туман, как вата,
Забивается в рот и в нос,
А потом он меня оставляет,
Всю покрытую бусинками слез.
(29 сентября 1961 года)
Чем дальше, тем сильнее тяготил груз семейных проблем, многие из которых уже стали казаться неразрешимыми.
«Если от человека ничего не ждешь, — писала она когда-то в своем романе, — то он не способен разочаровать тебя».
На свою беду, Сильвия все еще продолжала ждать. И надеяться тоже… Так, что? Впору восклицать о том, что любовная лодка разбилась о быт? Не совсем так. Вернее, совсем не так!
Все мы знаем ответ на вопрос, каково это — уживаться двум медведям в одной берлоге. Ну, а двум гениям под одной крышей… им — что? Проще? Но ведь уживались же! Целых — повторюсь! — 2000 с лишним дней, и каждый прожитый ими совместно день приближал обоих, вместе и порознь, к вершинам бессмертия. Так бывает. Редко, но случается.
А потом наступила роковая осень 1962 года, когда Тед собрал свои вещи и окончательно ушел из дома. Казалось, Сильвия была готова к этому и внутренне, и внешне. В своем стихотворении «Душа ивы», посвященном Рут Файнлайт, написанном почти за полгода до окончательного разрыва (19 апреля 1962 года), она писала:
Я знаю глубину. Я в нее проникла
Корнем. Но ты боишься глубин.
А я не боюсь — я там была, я привыкла.
……………………………………………………
Любовь — только тень. Ну не плачь по ней!
Послушай: ее копыта все тише,
Она ускакала — табун коней…
…………………………………………………..
Бывают очень мелкие повседневные ошибки,
Но они убивают, убивают, убивают…
Не нам судить гениальную женщину за то, что она распорядилась своей жизнью так, как распорядилась, добровольно приняв смерть ранним утром 11 февраля 1963 года, спустя всего лишь три месяца с небольшим после своего тридцатилетия. Да за что судить? Ведь написала же, что искусством умирания она овладела блестяще. Можно лишь догадываться о том, сколько раз Сильвия умирала вот так во сне и наяву. Что косвенно подтверждают и вот эти строки из ее дневника.
«Я закрываю глаза, и весь мир умирает, я открываю глаза, и все снова оживает».
В то роковое утро молодая женщина решила закрыть глаза навсегда. Ее право, ее выбор!
Не хочется писать о той шумихе, которая последовала потом. Разумеется, общественное мнение моментально сделало Теда Хьюза виновником случившейся трагедии. Ему пришлось совсем не сладко, и это не говоря уже о том, что на руках у поэта оказалось двое маленьких детей. Младшему сыну Николасу на тот момент было чуть больше года. К слову говоря, Николас тоже покончил жизнь самоубийством в 2009 году, что вызвало новый всплеск разговоров о проклятье, якобы довлеющем над семейством Плат.
Но со временем прошло и это, как проходит все на белом свете. К тому же, два главных героя любовно-литературной трагедии, разыгравшейся в середине прошлого века, уже давно на небесах, на том самом Олимпе, который они так отчаянно штурмовали, когда были молоды.
А потому, опуская всю низменную и пошлую бытовуху, скажу так. Что нам за дело до личной жизни гениев? Зачем нам всякие, порой и довольно скабрезные, подробности того, каким именно было их земное существование? Читайте их произведения, глубокоуважаемый читатель. Читайте стихи Сильвии Плат, и вы все поймете про ее жизнь.
Написала последнюю фразу и задумалась. Вдруг вспомнила, сколько чудовищных, нелепых, безграмотных и откровенно ученических переводов ее стихов гуляет по интернету. И при этом некоторые рифмоплеты, даже не удосужившиеся «расколоть» оригинал на уровне хотя бы подстрочника, еще и не боятся ставить свою фамилию под вышедшим из-под их пера творением. Чудны дела Твои, Господи!
Правда, за «Литературные памятники» можно быть спокойными. Почти все стихотворения для этого издания (97 стихотворений) перевел замечательный наш современник, поэт и переводчик, Василий Бетаки — увы! — тоже отошедший в мир иной в 2013 году.
А потому, заканчивая свои медитации о Сильвии Плат, хочу предложить вам, глубокоуважаемые читатели, вот такой эксперимент. Сейчас я приведу английский текст самого своего любимого стихотворения Сильвии Плат. Оно называется «Слова». Как тут не вспомнить к месту знаменитую реплику Гамлета, который на вопрос Офелии, что за книгу он читает, меланхолично роняет: «Слова, слова, слова…» (‘Words, words, words…’). Следом помещу, пожалуй, лучший вариант перевода этого стихотворения на русский язык, выполненный Василием Бетаки. Кстати, вариантов перевода очень много, в чем сможет убедиться любой, открыв в интернете страничку со стихотворными произведениями Сильвии Плат.
А еще ниже дам свой подстрочный (правильнее, построчный) перевод этого, несомненно, поэтического шедевра. Хотя и очень сложного для понимания, ибо Сильвия Плат — виртуоз образности. Ее метафоры всегда не только яркие и исполненные особого глубинного смысла, но они еще и очень изощренные, что делает их чертовски сложными для перевода. Впрочем, всякую талантливую поэзию переводить сложно, и потери всегда неизбежны. Вопрос лишь о цене этих потерь и о том объеме, который они составляют от общего текста.
Но думаю, что те из вас, кто осилят этот эксперимент до конца и дочитают сей очерк до его финальной точки, наверняка поймут, почему именно Нобелевский комитет по литературным премиям (а с некоторых пор эта уважаемая организация у всех на слуху), так вот, почему «комитетчики» принимают к рассмотрению на соискание Нобелевской премии произведения поэтов, пишущих на самых разных языках, с одним обязательным условием: только в сопровождении подстрочников на английском языке. Заметьте, не рифмованных переводов на английский язык, а подстрочных текстов, выполненных красивой, грамотной прозой.
Итак, начнем, пожалуй!
Sylvia Plath
Words
Axes
After whose stroke the wood rings,
And the echoes!
Echoes travelling
Off the center like horses.
The sap
Wells like tears, like the
Water starving
To re-establish its mirror
Over the rock
That drops and turns,
A white skull,
Eaten by weedy greens.
Years later I
Encounter them on the road –
Words dry and riderless,
The indefatigable hoof-taps.
While
From the bottom of the pool, fixed stars
Govern a life.
Слова
Удары
Топоров, и деревья звенят все сильней
Эхо за эхом —
Разбегается в стороны топот коней.
Сок сосен — как слезы,
Он хлещет уже водопадом,
Чтобы озеро скрыло скалы
И снова зеркалом стало.
А рядом
Белый череп когдашней жизни.
Зелеными сорняками
Его заплетает трава…
Через годы и годы
На дороге встречаю все те же слова.
Но они постарели…
Вроде так же копыта стучат,
И разносится топот, совсем как тогда…
А на самом деле
Эту жизнь направляют
Неподвижные звезды со дна пруда.
1 февраля 1963 г.
Перевод Василия Бетаки.
И еще пару слов в качестве своеобразного напутствия, прежде чем привести текст своего подстрочника. Дело в том, что по-настоящему литературный подстрочник — это, конечно же, не буквальный перевод каждого английского слова и не та корявая абракадабра, которую порой нам выдают всякие машинные программы по переводу. Само собой, литературный подстрочник включает в себя толкование каждого оригинального слова, но уже на уровне его осмысления в данном конкретном контексте. Плюс надо еще правильно размотать довольно запутанный грамматически-синтаксический клубок английского текста. Не мне вам говорить, глубокоуважаемый читатель, что и английский синтаксис, и английская грамматика существенно отличаются от русской. То, что англичанину понятно на уровне конструкции фразы, порядка слов, знаков препинания и прочее, в подстрочнике должно быть вытащено на поверхность на уровне подтекста, чтобы сделать понятным уже русскоязычному читателю (в том числе и тому человеку, который станет, опираясь на подстрочник, лепить свой стихотворный вариант) основной посыл стихотворения. Конечно же, таким посылом в стихотворении Сильвии Плат является ключевое слово «слова». Оно рефреном звучит в каждой строфе, правда, звучит оно, что говорится, «по умолчанию», но построение самих фраз делает это умолчание предельно понятным. Вот это главное слово я и запустила в свой подстрочник, полагая, что тогда он станет максимально ясным для любого, кто захочет сделать из него уже полноценное стихотворное произведение на русском языке.
Итак:
Сильвия Плат
Слова
(Подстрочник)
Слова —
Это топоры, рубящие лес, и деревья звенят в ответ,
И каждый удар отдается эхом!
Эхо все ширится и разбегается
В разные стороны, словно табун лошадей.
Слова —
Это живица, которая сочится
Из свежесрубленного дерева, подобно слезе,
Это — вода, жаждущая
Восстановить свою зеркальную гладь
Над скалой.
А скала, то спускается вниз, то изгибается,
И похожа издали на белый череп,
Изъеденный буйной зеленью.
Слова!
Через много лет я встречаю их на дороге.
Они стали сухими (холодными) и бесстрастными.
Но все так же гулко звучат копыта
Этих не знающих устали лошадей без всадников.
Между тем
Как жизнью управляют
Неподвижные звезды, зависшие на дне лужи.
Приятного чтения, мой дорогой читатель! В том числе и поэзии Сильвии Плат. Не сомневаюсь, те чувства, которые пробудят ее стихи, запомнятся, по справедливому замечанию Майи Энджелоу, и навсегда останутся вместе с вами. И кто знает, быть может, они не раз помогут вам в трудную минуту. Ведь настоящая поэзия, она для того и нужна: утешать и помогать жить дальше.