Людмила Рублевская: Стараюсь вернуть в язык забытые сокровища

Творчество Людмилы Рублевская известно широко — и как поэтессы, и как прозаика. А еще драматурга, литературного критика, журналиста и публициста. И в представлении она не имеет особой нужды. Ее произведения переведены на многие иностранные языки. Разве только стоит напомнить, что, согласно голосованию одного из фондов ООН и портала Lady.tut.by, Людмила Рублевская вошла в десятку самых успешных женщин Беларуси.

— Вы работаете в жанре исторического детектива, в котором работал Владимир Короткевич. Тот, кто зачитывался Короткевичем, сейчас зачитывается и Рублевской. Я не совсем согласен с господином Сергеем Пешиным, директором издательства «Беларусь», который на заседании круглого стола в «Звязде» сказал об историческом детективном романе: «К сожалению, с Короткевича оно началось, Короткевичем, в некотором смысле, и закончилось». Ничего, слава Богу, не закончилась. Итак, как случилось, что вы, начав со стихотворений, в прозе пришли именно к этой теме и в результате подхватили «флаг, выпавший из рук классика»?

— Историей я интересовалась всегда. Говорят, это такое же свойство, как музыкальный слух. Меня всегда страшно это волновало — представить минувшую эпоху во всех подробностях, пожить там через воплощение в героев... Но в литературе флаги никто никому не передает. Каждый большой талант — как дворянский герб последнего в роде. Если кто-то тот герб по побочной линии и присвоит — кровь в его жилах все равно не та. Клоны в искусстве не нужны. Просто Короткевич в свое время показал мне волшебный мир Беларуси рыцарской, дворянской, инсургентской, обозначил пути к созданию приемлемого национального мифа, герой которого не «мужик, пан сохи и косы», а благородный князь Алесь Загорский или интеллигентный фольклорист Андрей Белорецкий, или странствующий школяр и артист эпохи Возрождения Юрась Братчик. Короткевич показал и метод популяризации такого мифа: развлекательная оболочка серьезных, глобальных тем. Я использую много приемов: элементы детектива, приключенческого жанра, фэнтези, готического романа, но я не пишу детектив или фэнтези в чистом виде. Правда, и никогда не спорю с критиками, которые раздают ярлыки.

— Тем не менее хотелось бы понять, откуда все-таки такое глубокое знание истории своего народа, особенно в наиболее болезненные, переломные ее моменты? Знание не только действующих лиц, определяющих для тех событий, но и общей тогдашней атмосферы, многих деталей быта, всего того, что дает целостную картину жизни? Сколько же времени вы провели в архивах и библиотеках, чтобы донести все это до нас и до тех, кто придет завтра?

— Для меня очень важно создавать правдоподобный исторический фон событий, выверять детали, использовать реальные факты биографий. Поэтому и начинают читатели моего романа «Дагерротип» неистово гуглить, ища сведения о поместье Жуховичи и графа Когонецкого, в уверенности, что они существовали. А однажды мне позвонили из аптеки в Троицком предместье и пригласили на заседание клуба истории фармации — оказалось, там прочитали мою повесть «Ночи на Плебанских мельницах», где есть представление об аптеке в Троицком, и посчитали, что мой герой, аптекарь Йозеф, реально существовал, как существовал его наемник Ян Давид Шейба. Сейчас там, в музее истории формации, проводят экскурсии «В гостях у аптекаря Йозефа», а мой герой появился на картине художницы Лидии Лозовской, на декоративных тарелочках и магнитиках.

Чтобы достичь эффекта правдоподобности, я действительно много работаю с документами: архивами, мемуарами, диариушами, отслеживаю научные работы по интересным мне темам. С документами меня в свое время хорошо научил работать известный историк и архивист Виталий Скалабан. Правда, он говорил — «больше всего лжет документ». Действительно, каждая справка составлена ​​человеком, и за каждой — своя история. И еще мое убеждение: факты, взятые без обработки, без изменений в пользу художественности, очень возможно покажутся ложными. Не раз возникали ситуации, когда вымышленное мною безусловно принималось за факт, а процитированные документы считали неловкой авторской выдумкой.

 

— Расскажите, пожалуйста, о себе. Родились вы в Минске, но в каком таком завидном окружении росли? Кто привил вам глубинную любовь к литературе и истории? Откуда насыщенный язык, хорошее знание жизни своего народа и такое чудесное понимание этого народа?

— Я родилась в Минске в обычной городской семье, в хрущевке возле завода. Меня воспитывали мать и бабушка. Белорусского языка тогда не слышала, правда немного, и то если ездили в деревню к родственникам. Бабушка не хотела, чтобы я что-то говорила "по-деревенски", но я нарочно кое-что повторяла за деревенскими родственниками. Читая приключенческие романы, я очень жалела, что на моей земле не происходило ничего подобного тому, что в романах Дюма и Сенкевича... И очень хотела что-то такое найти. А если очень хочешь — совершается. Белорусская история — такая же богатая на невероятные сюжеты, как история любого другого европейского народа. Только мы больше забыли и от нас больше спрятали, забрали. Мне повезло, что наш дом — недалеко от Кальварийского кладбища, одного из тех немногих мест, где чувствуется дух истории. В детстве мы часто бродили меж старых надгробий со шляхетскими фамилиями.

Но язык я учила, считайте, самостоятельно, по книгам. Писала стихи на белорусском языке, но не овладела дзеканнием, выговаривала буквы отдельно, как написано. Язык я учу всю жизнь. Это живая стихия, которая развивается, которая живет сейчас и «на асфальте», приобретая новые оттенки. Я стараюсь вернуть в нее как можно больше забытых сокровищ. Мои настольные книги — словари Ластовского, Станкевича, Байкова и Некрашевича, краевые словари, сборники белорусских изречений. Многое можно найти в диариушах и мемуарах. Вот, например, слово "кукарэцыі" — так красноречиво называли в восемнадцатом веке ухаживания парня за девушками.

А чувствовать свой народ — так я же его частичка! Я живу в нем и для него. У меня никогда не было оранжерейных условий. Живу в хрущевке, езжу на общественном транспорте, сижу в коридорах районной поликлиники... Ничего элитарного за собой не замечаю, извините.

— Активная работа в журналистике, в том числе круглые столы, литературоведческие статьи, исторические находки (которые нужно еще и найти), статьи на потребу дня и многое другое... А романы пишутся ночью, не иначе? Не жалеете вы себя...

— Мы не выбираем, когда и где нам родиться. Значит, твои силы, то, что тебе дано, нужно именно этой эпохе и этому месту. Просто надо постараться отдать как можно больше. Вот и делаю, что могу — пишу. Художественные произведения — по ночам. Другого времени просто нет. А ждать, когда то время появится, — так ничего не напишешь. Я знаю, что лучших условий не будет. К тому же награда писателя — в самом процессе писания. Это и страдания большие, затраты физические и эмоциональные, и наслаждение, адреналин, который выплескивается, взрывается в кровь, когда проживаешь с героями их невероятные приключения.

На своей творческой площадке ты всегда одинок, ты рискуешь, высказываясь предельно смело, ты проживаешь то, что в реальной жизни не придется. Я пишу не для читателя или критика. Я писала, даже если была уверена: это — в стол. Жаль, что сегодня молодым больше нужна материальная мотивация и многие из талантливых новичков, убедившись, что не заработают на литературе и не обретут быстро большой славы, бросают писать. Некоторые еще и с обидой на неблагодарный мир. Мир нам ничего не должен, господа, за то, что мы — писатели.

— Ваша книга, которая вышла в московском издательстве недавно, — настоящий белорусский прорыв в русскую литературу в последние годы. Как приняли ее в первопрестольной? Планируете встречи с российским читателем?

— Действительно, недавно в издательстве «Престиж бук», в серии «Ретро библиотека приключений и фантастики», в так называемой «рамке» вышли два моих романы под одной обложкой — «Авантюры Прантиша Вырвича, школяра и шпика» и «Пляски смерти». «Авантюры» перевел на русский язык писатель Павел Лехнович. Издание коллекционное, добротное, хорошо иллюстрированное художником Александром Медведевым. Издатели нашли меня через социальные сети. Редактор — известный писатель Евгений Витковский, эксперт Союза переводчиков России, приятно было слышать его хорошую оценку. Но в Москве по поводу выхода книги побыть так и не удалось. Знаю, что ее покупают по всему русскоязычному пространству, по крайней мере, на ozon.ru несколько дней над ней висела метка «бестселлер». Но я понимаю, что это может ничего не значит: сегодня и в России многие писатели, даже самые качественные, имеют тиражи, соизмеримые с нашими, и читаются только знатоками. На форуме издательства отзывы хорошие... Вопреки мнениям некоторых белорусских скептиков, что россиянам не будет интересна белорусская история или что они обидятся из-за чего-то. Наоборот — мои российские читатели как раз хотят читать интерпретацию исторических событий с белорусской точки зрения, узнать о том, чем белорусы отличительные, так как здесь информационный вакуум.

Благодаря интернет-пиратам мои тексты в переводе на русский язык бродят по сети давно, и время от времени натыкаешься на отзывы о них, например, недавний — учительницы из Омска, которая прочитала книгу «Жених панны Дануси»... И ей, помимо прочего , понравилось, что автор любит свою Беларусь. В том и смысл — произведения должны жить собственной жизнью. Сами себя продвигать, распространяться, защищать своего автора.

— Писатель — «духовный пастырь» своего народа. Простите меня, простите, но как тогда относиться к ненормативной лексике в литературе и культуре вообще? Почему среди тех, кто сдает важнейшие позиции в нравственности, порядочности, и писатели?

— Каждый творческий человек сам определяет для себя границы. У одних есть табу, у других нет. Я не готова отказаться от творческого наследия Венечки Ерофеева или Буковского, несмотря на присутствие там ненормативной лексики. В культуре ниши с высокой степенью допустимости присутствовали всегда, даже в самые религиозные эпохи. Фарс, балаган, кич, рэп-батл... Дело не в том, чтобы запретить литератору использовать какие-то слова или сюжеты — это глупость. Дело в том, чтобы обеспечить адекватную трансляцию культурного продукта различным категориям потребителей. Правда, в эпоху интернета сделать это почти невозможно. Но хотя бы дети должны воспитываться в культурной среде, где не будет обсценной лексики. И даже если они ее будут слышать, нужно, чтобы у них уже было воспитано — это не норма. Так, грязь есть, но тебе совсем не обязательно ей пачкаться. И я убеждена, что во многих случаях ссылки на художественный прием — натянутые, можно было автору обойтись без применения матов — ничего в художественном плане произведение не потеряло бы. Великие режиссеры знали, что сильнее всего зрителя может растрогать кульминационный момент не крик актера, а тихое слово. Но это требует большого мастерства. Проще — покричать.

— Ну и напоследок традиционный вопрос: о ваших творческих планах. Если не секрет, что пишете и как пишется?

— Только что закончила еще один роман... Не хочу делать спойлеры, выдавать секреты... Ведь последняя точка для меня — только начало нового этапа работы. Я даю прочитать то, что получилось, нескольким экспертам. Первый из них, конечно, мой муж, поэт Виктор Шнип. Обязательно среди моих добровольных редакторов — профессиональные историки. Еще месяца два я привожу текст в порядок, пытаюсь подобрать более точные слова, сверить факты. Ну и стараюсь сама отойти от чрезвычайного физического и эмоционального напряжения. Что не очень легко. К тому же очень жаль выходить из созданного мира, прощаться с героями. Скорбь — как от разлуки с близкими людьми. Вот сейчас у меня именно этот нелегкий этап.

— Действительно ли участники восстания Калиновского приветствовали друг друга так, как вы написали в «Золоте забытых могил»: «Кого любишь?» — «Люблю Беларусь». — «Тогда взаимно»?

— Это исторический факт, и в романе «Золото забытых могил» я его использую. Так же, как и другие реальные исторические факты. Иногда вдохновение дают вещи. Например, там есть эпизод, как повстанцы защищаются от солдат в минском храме... В Белорусском государственном архиве-музее литературы и искусства мне показали уникальную находку: блокнот, в котором повстанцы, находившиеся в заключении в монастыре, оставили свои записи ...Я представила этот блокнот в руках одного из своих героев. И появился эпизод вокруг реального артефакта.

Беседовал Владимир Хилькевич