Вряд ли из современных польских писателей какое-то имя вам известно лучше, чем имя Януша Леона Вишневского — информатика, химика, физика, прогремевшего в свое время и гремящего до сих пор впечатляющим романом «Одиночество в сети». За мировым бестселлером последовали книги «Любовница», «Повторение судьбы», «На Фейсбуке с сыном» и другие, но наконец к изданию готово то, чего любители Вишневского по-настоящему ждали, — продолжение «Одиночества в сети», которое должно выйти и в Беларуси. Сам автор рассказал об этом на творческой встрече в Минске, организованной в День Польши 15 июня, причем высказал намерение поспособствовать тому, чтобы на белорусском языке книга вышла раньше, чем на русском. После творческой встречи и чуть ли не двухчасовой раздачи автографов мы с господином Вишневским присели поговорить — на столе лежали подаренные ему полевые цветы, а сам писатель беспрерывно курил и то и дело посмеивался, рассказывая о курьезах своей жизни.
– Почему вы хотите, чтобы ваша следующая книга вышла в белорусском переводе прежде, чем в русском?
– “Одиночество в сети” было очень популярно в Беларуси и я думаю, если его продолжение выйдет сначала на белорусском, люди будут больше читать на своем языке. Я не понимаю, почему ваш родной язык играет в стране вторую роль: Беларусь стала свободной примерно в то же время, что и Польша – это были тяжелые годы, но для того, чтобы язык вернулся, времени было достаточно. В Казахстане и Кыргызстане мои книги тоже читают на русском. Я бывал на мероприятиях ПЭН-клуба в Казахстане: они начинались на казахском и некоторые казахи пользовались наушниками, чтобы слушать перевод на русский, в итоге встречи все равно заканчивались на русском. В Украине мои книги изданы на двух языках, но сейчас там другая ситуация – язык стал элементом политики. Я ничего не имею против русского языка, он очень красивый, я счастлив, что могу читать русскую классику в оригинале, ведь без нее сложно представить мировую литературу. Но думаю, если я могу поучаствовать в популяризации белорусского языка – даже таким незначительным элементом, как издание книги, – я должен это сделать.
– К теме о приобретении независимости: вы как-то сказали, что и 1980-х, еще будучи социалистическим государством, Польша была “самой свободной, веселой и проветриваемой”. Что это было за время?
– Польша всегда была свободнее в сравнении с Восточной Германией, Чехословакией, Венгрией, Болгарией, Румынией. Нам можно было, например, путешествовать: наши паспорта хранились в ящиках в отделениях милиции, но иногда эти ящики открывались. В Восточной Германии, через которую я часто проезжал по пути в Западную, это было невозможно, как и в СССР, где путешествовать могли только спортсмены, аппаратчики и люди со связями. В 80-х мне было легче поехать в Америку, чем в Россию: чтобы поехать в Россию, нужно было получить приглашение, но никто поляков приглашать не хотел, а для поездки в Америку этого не требовалось.
– Свобода выражалась только в этом?
– Также в положении костела. Если в советских городах храм мог стать, например, бассейном, то в Польше ограничений у религии не было. Вернее, польская советская власть пыталась с ней бороться, но знала, что никогда в этой борьбе не победит. Костел стал неформальной оппозицией, носителем свободы. Можно сказать, движение “Солидарность” началось с того, что Папой Римским стал поляк. Именно Ян Павел II приехал в Польшу с месседжем “Свобода”. Студентом я работал гидом для туристических групп: когда приезжали русские, они хотели прежде всего сходить на стриптиз и, хоть на польском, посмотреть какой-нибудь американский фильм, потому что в Советском Союзе их не прокатывали. В наших кинотеатрах всегда были американские, французские, шведские картины и само польское кино 1980-х стало лучшим в Европе. Кшиштоф Кесьлёвский, Анджей Вайда, Кшиштоф Занусси, Агнешка Холланд всегда, может, и не прямо, а между строк (некоторые цензоры были идиотами), находились в оппозиции власти.
– Вы уехали в Германию лишь из профессиональных амбиций?
– Да, в 1980-х в Восточной Европе доступ к технологиям был сильно ограничен. На Западе были 16-битные компьютеры, а в Польше и Советском Союзе только 8-битные. Я написал кандидатскую работу по информатике в США и когда вернулся в Польшу, у меня было чувство, что я работаю в музее и охраняю компьютер, который никто не хочет украсть. Он был произведен в СССР. Я искал возможности уехать туда, где смогу использовать свои знания и развиваться, и однажды мой друг пригласил меня сделать доклад в одном из институтов во Франкфурте-на-Майне. Мне обещали заплатить за это триста марок, а в Польше в месяц я зарабатывал пятьдесят, к тому же иностранная валюта открывала в наших магазинах широкие возможности. И я поехал. После доклада директор института предложил мне остаться у них работать. Я спокойно ответил, что подумаю, а на самом деле ликовал. В первый день работы в Германии я получил отдельный кабинет, где на рабочем столе стояли сразу два новейших компьютера, а в это время в Польше у нас на весь университет был только один. Поначалу было трудно: я не говорил на немецком и не имел к немцам каких-либо теплых чувств, поскольку мой отец четыре года был узником концентрационного лагеря. Но в итоге Франкфурт-на-Майне стал моей маленькой родиной, по которой после переезда в Польшу я скучаю.
– У меня как раз был подготовлен вопрос о польском патриотизме: вы тридцать два года прожили в Германии, но все равно вернулись в Польшу...
– Мне кажется, каждый поляк, находясь в эмиграции, оставляет нераспакованным один виртуальный чемодан, который всегда готов к возвращению. Все тридцать два года этот чемодан был у меня наготове. Мои дочери – уже другие, они любят бывать в Польше, но жить там не хотят. Все самое важное у них случилось в Германии. Помню, мы с семьей были в США и зашли пообедать. Кто-то спросил нас, откуда мы приехали: мы с женой ответили, что из Польши, а наши дочери, что из Германии. Мы все сделали, чтобы привить детям польский язык и культуру, но если сегодня спросить их, кто они, они скажут, что они немки.
– Как изменилась Польша в сравнении с той, из которой вы уехали?
– Просто невероятно изменилась: я уезжал из коммунистического государства, а вернулся в современную западную страну с демократией, свободой, развитой инфраструктурой, где можно купить все, чего нельзя было купить в 1980-х, где есть возможность путешествовать, где трудолюбивые люди могут зарабатывать хорошие деньги. В 1987 году в Польше было только девять километров автострады, и то построенной немцами, а теперь по автостраде я могу доехать из Франкфурта в Варшаву: в 1980-х ни один наркотик не заставил бы меня такое вообразить. Если в советское время становилось грустно, можно было взять бутылку водки и пойти к другу разделить ее. Теперь если ты придешь в гости без предупреждения, ни у кого на тебя не будет времени. Сегодняшняя Польша совершенно другая.
– Хочу переключиться на такое судя по всему близкое вам состояние как меланхолия. Столетиями ее считали болезнью и придумывали всевозможные способы излечения. Как вам кажется, ее нужно лечить?
– Не нужно, без меланхолии не было бы поэзии, французского романтизма, Мицкевича и Гёте. Жизнь в целом очень тоскливая: ежедневно мы совершаем одни и те же действия и лишь на пиках синусоиды, по которой все развивается, испытываем счастье. Даже любовь, которая начинается так ярко, в конце концов теряет свою насыщенность. Я часто испытываю меланхолию, в этом состоянии мне легче писать, потому что именно драмой хочется делиться. И книги мои очень грустные. Кроме того у нас у славян – беларусов, поляков, украинцев, русских – счастье возможно только через страдание. Наверно, потому что наша история им полна. Голландцы, например, думают, что счастливым можно быть постоянно; в Швейцарии никаких войн не было и люди не знают, что такое настоящая трагедия (но это скучный народ).
– У меня вызывает некий диссонанс ваше поэтическое отношение к любви и то, как вы объясняете ее с точки зрения науки. Разве одно другому не противоречит?
– С точки зрения физиологии можно объяснить любое чувство – скуку, страдание, стыд и так далее. Я смотрю на любовь как ученый, а вечером сажусь писать книгу и смотрю на нее уже как поэт. Вообразите себе астронома, который сидит у моря и смотрит на закат: вид прекрасный, но астроном знает, например, что солнце – это средней величины звезда, температура поверхности которой составляет шесть тысяч кельвин, где энергия вырабатывается в результате синтеза гелия и водорода и так далее, но астроном тоже наслаждается видом. Так и ученый, когда он влюблен, не думает о химии. И потом, на главные вопросы, почему эти конкретные процессы происходят в мозгу, то есть как и когда любовь начинается, никто еще не ответил. Я знаю, что происходит у вас в голове, но не знаю, почему. Думаю, ученые никогда этого не узнают. Если бы они открыли, как спровоцировать те или иные чувства, это был бы ужас.
– Читая ваши книги, кажется, что одной из своих задач вы ставите исследование женской натуры. Насколько это исследование успешно?
– Еще будучи молодым человеком я заметил, что женщины другие, иначе думают, могут в одну минуту перейти от абсолютного энтузиазма к слезам (у мужчин такое бывает только от водки). В пятнадцать лет я начал обучение в морской школе. Я помню, как во времена Советского Союза мы думали, что на западе все богатые, счастливые и ездят на машинах (когда я стал посещать западные страны, понял, как мы ошибались) – это была идеализация мира, в котором мы не были. Примерно то же самое было в морской школе: девушек туда не принимали, а если в твоей жизни чего-то нет, ты начинаешь это идеализировать. Мы встречали их только на танцах, именно тогда я и начал свое исследование.
– И поняли, что напрасно идеализировали?
– Я думаю, женщины – лучший пол. В том числе с точки зрения физиологии. Мужское поведение базируется на ужасном соединении – тестостероне, который спровоцировал много войн и разводов. У женщин тестостерона очень мало, зато есть невероятно красивое, даже на экране монитора, вещество – окситоцин. Оно появляется в самые важные моменты жизни – без окситоцина не было бы оргазма, во время родов не раскрылась бы шейка матки, невозможно было бы покормить ребенка грудью. Окситоцин также отвечает за отношения, это гормон верности. У мужчин окситоцина очень мало, только в один момент уровень этого гормона у них высокий – после эякуляции, и в это время они чувствуют, что хотели бы провести с женщиной, которая рядом, всю жизнь. Правда, такая концентрация окситоцина для них непривычна, поэтому после эякуляции они часто засыпают. Так что если вы такое наблюдаете, не думайте, что ваш мужчина вас не любит, это просто химия.
– Ваша книга-интервью “Аритмия чувств” сквозит разговорами о том, как из-за карьерной гонки у вас не оставалось времени в том числе на семью. В таком случае, на каком опыте вы основываетесь, когда пишете книги? Ведь все эти истории требуют исследования, а значит, и времени.
– Я много работал, но это не значит, что я не встречался с людьми. Мне часто приходилось путешествовать, как-то я посчитал, что останавливался в более чем 2500 отелях, это даже стало основой одной их моих книг. Я встречал много людей и слышал много историй, которые потом использовал в своих произведениях. Мне вообще опасно что-либо рассказывать. Герой “Одиночества в сети” – мой друг, прообраз женского персонажа – моя знакомая, я сам принимал участие в их романе. Когда я написал книгу “Любовница”, стал получать тысячи писем от женщин (по чему можно судить, как много в мире любовниц), в которых меня спрашивали, откуда я знаю эту историю. А я просто знаком с героиней этой книги и очень много с ней разговаривал.
– Но когда вы писали “Одиночество в сети”, могли ожидать такой интерес со стороны именно женской аудитории?
– У меня в голове не было вообще никакого читателя, поскольку я писал эту книгу как дневник и никогда не думал, что стану писателем. Это был 1997 год, я переживал трудные времена, моя жена была несчастлива со мной, потому что я был все время занят работой. Я же был уверен, что делаю все для семьи: зарабатываю деньги и могу каждые два года купить нам новый мерседес. Наш брак распадался и я хотел что-то сделать со своей грустью. Психотерапевт посоветовал мне вести дневник – я начал писать и бросил ходить к психотерапевту. Однажды, спустя уже два года, я выпил вина и отправил отрывок из написанного своему другу – литературному критику из Варшавы. Ему понравилось и он предложил это опубликовать. Я спросил: “Где?” – “Ну, в журнале” – “В каком?” – “В Playboy”. В некоторых странах Playboy был очень амбициозным в сфере литературы, в этом журнале начали свою карьеру Стивен Кинг и Салман Рушди, а в Польше дебютант мог появиться только в Playboy. Я отказался, потому что был профессором в польском университете и не мог позволить, чтобы мои студенты меня там читали, но мой друг предложил опубликоваться под псевдонимом и я согласился. Итак, в апреле 2000 года в польском Playboy появился мой рассказ под названием “Ch@at”, а на последней странице журнала был опубликован список авторов, среди которых был и я... с фотографией и биографией. Мои студенты в результате приходили ко мне с этим журналом и просили подписать. А потом мой друг предложил мне опубликовать книгу. Для неизвестного автора это было очень сложно, у меня было впечатление, что в Польше больше людей пишет книги, чем читает: спортсмены пишут, актеры пишут, повара пишут. Никто не читает – все пишут. И когда я разослал “Одиночество в сети” по издательствам, указал, что уже имею литературный опыт: “мой рассказ был опубликован в Playboy!” Ответило мне только одно маленькое издательство, а остальные потеряли миллионы.
– Вы читали отзывы критиков на ваши романы?
– Да, в основном они были негативными. Критикам не нравилось, что какой-то ученый из Германии с такой банальной фамилией написал мелодраму и продает так много ее экземпляров. Литературная критика в Польше умерла: теперь это фотография обложки, звездочки рейтинга и описание содержания. Может быть, в Беларуси иначе. В итоге издатель попросил меня написать вторую книгу. Я спросил: “О чем?”, – а мне ответили: “О чем-нибудь”. То есть “Одиночество в сети” было настолько популярным, что я мог написать даже о том, как печь блины, и это бы раскупили. В университете на мой литературный успех смотрели подозрительно. Один коллега сказал: “Януш, я думал, ты серьезный человек, а ты романы пишешь”, – правда, вечером за бокалом вина он признался, что завидует мне. В моем институте в Германии восемь лет никто не знал о моих книгах, хотя к тому времени они стали бестселлерами, а по “Одиночеству в сети” вышел фильм. Все раскрылось, когда мой шеф поехал в Санкт-Петербург и во время прогулки по Невскому проспекту в витрине книжного магазина в здании дома Зингера увидел мою фотографию.
– По тем письмам, которые вам присылали, можно сказать, что ваши книги меняли жизни людей?
– В пик популярности “Одиночества в сети” я получил пятнадцать тысяч писем. Я все читал, но не отвечал, некоторые были потрясающими. На одну из моих презентаций пришел мужчина и без книги отстоял очередь за автографом, чтобы, как он потом сказал, “дать мне в морду”. Оказалось, его жена как-то читала “Одиночество в сети” и поскольку это мешало ему спать, он “послал” ее на кухню. В итоге женщина читала книгу до четырех утра, взяла чемодан и ушла. В морду он мне все же не дал. Из писем я узнал, что из-за этого романа произошло около сорока разводов, но также случались и свадьбы, меня даже на них приглашали. 85 процентов e-mail’ов мне написали женщины – они признавались, что недовольны семейной жизнью и спрашивали у меня совета. А мужчины в своих письмах протестовали: говорили, что я – идиот, который путает их жен. Но некоторые признавались, что после прочтения “Одиночества в сети” стали больше любить свою супругу, разговаривать с ней и покупать для нее цветы.
Беседовала Ирена КОТЕЛОВИЧ
Интервью с олимпийским чемпионом по фехтованию.
Профессионально, оперативно, по-хорошему.
