Четыре встречи с Владимиром Короткевичем

1. Впервые я увидел Владимира Короткевича осенью 1966 года. Он зашел в сельхозотдел газеты «Звязда» (где я тогда работал) к заведующему отделом Василию Николаенко. Они, оказывается, были каким-то образом знакомы. А вот по какой надобности Владимир Семенович заглянул к нему, ей-богу, уже не припомню. Что касается подробностей разговора, который длился где-то с полчаса, честно говоря, толком не могу вспомнить.

Почему? Мое тогдашнее психологическое состояние можно понять. Владимир Короткевич в те годы был уже не просто известный, а чрезвычайно популярный писатель, особенно среди студенческой молодежи. Мы зачитывались его повестями «Седая легенда», «Цыганский барон», романом «Нельзя забыть». Ну а исторический детектив «Дикая охота короля Стаха» вообще стал культовым произведением для всех — и молодых, и пожилых.

И вот этот писатель приходит в отдел, где выше председателя колхоза никто не появлялся. Это было равноценно появлению некоего небожителя. Я во все глаза смотрел на почтенного гостя, от волнения плохо понимая, о чем идет речь. Между тем в облике, в поведении знаменитого писателя не было ничего звездного, надменного. Как и обычный посетитель, он присел к столу Николаенко и очень просто, очень искренне повел разговор, в который постепенно включились и мы, двое сотрудников отдела.

А речь каким-то образом вышла на проблему сохранения историко-культурных и архитектурных памятников. И вот тут я уже хорошо помню, как Владимир Семенович горячо стал доказывать, что мы, журналисты, плохо занимаемся этой важной проблемой. На наших глазах разрушаются, гибнут великолепные дворцы, ценные усадьбы, уникальные церкви. А ведь это — наша история, память наших предков, неоценимое богатство национальной культуры. И если так пойдет и дальше, то нашим потомкам ничего не останется.

— Моя мечта, — сказал Короткевич, — чтобы со временем то, что можно еще восстановить, было восстановлено. Ну а то, что кому-то мешает и кажется чем-то ненужным — старые деревянные церквушки, мельницы, древние дома, интересные хозяйственные постройки, — желательно, чтобы все это было перевезено и собрано в одном месте, в музее народной архитектуры и быта. В музее под открытым небом. Как это сделано в Швеции, в центре Стокгольма. Впрочем, как и у наших украинских соседей, во Львове.

Вот тогда я впервые и услышал от Короткевича слово «скансен». Позже оно прочно вошло и в наш белорусский лексикон. Особенно после того, как в декабре 1976 года правительством республики было принято постановление о создании такого музея в окрестностях Минска. Можно только догадываться, как бы порадовался этому Владимир Семенович. К сожалению, открытие музея состоялось в 90-х годах уже без Короткевича.

2. В конце весны 1968 года в доме отдыха, что на озере Свитязь, прошел второй республиканский семинар творческой молодежи республики.

Здесь второй раз мне посчастливилось видеть и слышать своего любимого писателя. Он пригласил желающих на пешую экскурсию по окрестностям Свитязи. Желающих набралось человек двадцать.

На берегу озера, откуда начиналось наше путешествие, Короткевич рассказал немного о Новогрудчине исторической. Сейчас это звучит невероятно, но тогда, в шестидесятые, мало кто из нас знал, что князь Миндовг, а также его последователи Гедимин, Ольгерд, Витовт создали мощную европейскую державу — Великое княжество Литовское. И что первой столицей этого государства был Новогрудок, или, как его тогда называли, Новгородок.

Впервые от Короткевича мы услышали о легендарной библиотеке в Щорсах. Основателем этой библиотеки был один из известных представителей древнего православного шляхетского рода Хрептовичей — Иоахим Литавор Хрептович. В свое время здесь работали Адам Мицкевич, Ян Чечот, Владислав Сырокомля, историки Данилович, Ярошевич, Малиновский и другие выдающиеся деятели культуры. Говорят, что сюда проездом из Несвижа наведывался последний король Речи Посполитой Станислав Август Понятовский.

— А мы посетим Щорсы? — поинтересовался кто-то из нас.

— Нет, ребята, — покачал головой Владимир Семенович, — это далековато отсюда. Да и от библиотеки той осталось одно здание.

— А что случилось?

— Случилось война. Чтобы спасти уникальную библиотеку, ее хозяева решили передать значительную, наиболее ценную часть книжного собрания в библиотеку Киевского университета святого Владимира. Однако когда в 1915 году и Киеву стала угрожать реальная оккупация, университетская библиотека была эвакуирована в Саратов. Словом, после многочисленных перемещений туда-сюда значительно поредевшая часть книжного собрания Хрептовичей в конце концов оказалась в Центральной научной библиотеке Академии наук Украины. Где она хранится и сейчас. Но никто нам наш бесценный клад возвращать не собирается.

А еще Владимир Семенович познакомил нас с некоторыми памятниками архитектуры деревянного зодчества, которые чудом уцелели до сих пор.

Первой на нашем пути была деревня Миратичи. Это довольно большой, древний населенный пункт, первое упоминание о котором в летописи указано 1538 годом. Здесь сохранилась давно закрытая четырехсотлетняя деревянная церквушка так называемого скрытого типа. Нарочно маленькая, нарочно в чаще, чтобы во время скопления и войны не нашли. А еще она знаменитая, на что Владимир Семенович обратил особое внимание, тем, что имеет превосходную народную резьбу.

В четырех километрах от Миратичев деревня Валевка. Уже довольно современная, но и в ней наш опытный гид показал нам немало древностей. В частности — курганы, городища, а также действующий трехсотлетний деревянный храм. В нем, по преданию, венчался с Зосей Мицкевичей пан Тадеуш. А еще здесь нам показали иконы работы ... Васнецова! Да, да, вывезенные когда-то из Варшавы, они попали в некоторые белорусские храмы, в том числе и в Валевский.

Местный батюшка — худощавый, средних лет мужчина — был очень польщен визитом такой большой группы молодежи во главе с известным писателем и провел нас аж за околицу села.

Сегодня этот рассказ может кому-то показаться банальным. Мол, посмотрели две церквушки — ну и что тут такого? Но не надо забывать, что это были шестидесятые годы прошлого века — самый разгул воинствующего атеизма, когда не только посещать, но даже и упоминать церковь было нельзя. Поэтому, видимо, и помнится все, что говорил и показывал Владимир Семенович, — с благодарностью помнится до сих пор.

А церквушку в Валевке все же не уберегли. В восмидесятые ее разобрали и пустили на мелкие хозяйственные дела.

3. Однажды меня позвал к себе секретарь ЦК КПБ по идеологии Александр Трифонович Кузьмин (я работал у него помощником) и говорит:

— Есть одно дело. Только что приезжал глава Мстиславского района. Растерянный, рассерженный. К юбилею города они задумали выпустить книгу. Но то, что сварганили местные писаки, никуда не годится. Просит помочь.

—  А чем мы можем им помочь?

—  Надо подключить кого-нибудь из писателей. Хорошо бы, чтобы за это дело взялся Короткевич. Как ты думаешь, удастся нам его уговорить?

—  Сомневаюсь, Александр Трифонович. Он только что закончил эссе к тысячелетию Турова. Усталый. Да и чувствует себя не очень.

— М-да-а... — задумался Кузьмин.— И все же попробуем. Пригласи его ко мне.

Честно признаюсь: не хотелось мне беспокоить Владимира Семеновича по такому неблагодарному делу. Он очень не любил незапланированных, официальных поручений.

На мой звонок Короткевич откликнулся сразу. Услышав о приглашении Кузьмина, удивился:

— А на какую холеру я ему понадобился?

И тут, каюсь, я немного схитрил, не ответил для чего. Ведь если бы сказал правду, Владимир Семенович мог бы найти тысячу причин и отказаться. А так, немного озадаченный, неохотно произнес:

—  Ладно. Завтра с утра зайду.

Речь у Кузьмина была длинная. Я не знаю, чем, какими аргументами Александр Трифонович смог убедить Короткевича, но тот, правда, без особой охоты, с определенными оговорками, все же дал согласие.

От секретаря Владимир Семенович вышел хмурый, озабоченный:

— Не хватало мне еще этого! Здесь же работы на хороший год. Только из уважения к Александру Трифоновичу я согласился. Да еще сыграл свою роль один весомый аргумент. Мстиславль — родина моей матери.

Ворчать — то он ворчал, но за дело взялся засучив рукава, с неизменной серьезностью и въедливостью. Более года готовился к поездке на Мстиславщину: изучал архивы, штудировал энциклопедии тех лет, исторические книги. Дважды ездил собирать материал на саму Мстиславщину. И наконец, эссе «Мстиславль - бриллиантовый город» в сентябре 1982 года было закончено.

Я об этом узнал от Кузьмина, который на одной из наших утренних встреч сказал:

— Звонил Катушкин (первый секретарь Мстиславского райкома партии). Только что прочитал рукопись Короткевича. Дал высочайшую оценку. Просил передать автору искреннюю благодарность. Ты мне дай телефон Короткевича, я сам ему позвоню.

Готовя эту заметку, я перечитал «Бриллиантовый город». За тридцать пять лет текст нисколько не утратил своей привлекательности и актуальности. Секрет, видимо, в том, что Короткевич в этой книге решительно отошел от канонов подобной литературы. Избегая научной, официальной скуки, рассказ повел легко, раскованно, с глубоким погружением в тему, образно.

Вот так благодаря партийному заданию, или, точнее, просьбе партийного чиновника белорусский читатель получил еще одну замечательную историческую книгу, которая достойно прославила богатую талантами и природным великолепием Мстиславскую землю. А у меня на память о тех днях остался любимый томик Владимира Короткевича «З вякоў мінулых» с его мелкой, каллиграфической надписью: «Уважаемому Зиновию Кирилловичу Пригодичу на добрую память от автора. 15 июля 1980 года».

4. И была еще одна, последняя встреча.

В марте 1984 года я попал в больницу. И однажды на обходе палатный врач между прочим сообщил, что в соседнюю палату положили писателя Владимира Короткевича. Перевели из реанимации, в крайне тяжелом состоянии.

Конечно, я тут же вышел в коридор и через открытую дверь соседней палаты увидел, что Владимир Семенович лежит справа от окна, накрытый до половины больничной одеялом. И не то спит, то ли, закрыв глаза, о чем-то задумался. Помня слова доктора, что «он в тяжелом состоянии», я не посмел зайти в палату, потревожить Владимира Семеновича. Ему сейчас были больше всего нужны тишина и покой.

Стал стеречь Короткевича в коридоре. Однако ни завтра, ни послезавтра увидеться не удалось. Только где-то через неделю мы случайно столкнулись. Владимир Семенович стоял у окна туалета и курил. У меня невольно вырвалось:

— Владимир Семенович, зачем вы курите? Вам же нельзя!

— Да, — вяло махнул он рукой. — Уже один черт. Это, возможно, последнее удовольствие, которое мне осталось ...

— Ну зачем так мрачно?

Он ничего не ответил, только поморщился.

Я понял, что ему говорить о своем состоянии не очень хочется, и перевел разговор на другое. Спросил, смотрел он премьеру фильма «Черный замок Ольшанский».

— Смотрел. Получился, как говорит мой друг Адам Мальдис, еще один средний. Хотя, может быть, и выше среднего. Нам, авторам, всегда кажется, что режиссер по сравнению с литературной основой в чем-то не дотянул, что-то не так подал. А снимал фильм талантливый парень — Михаил Пташук.

Когда мы немного разговорились, я все же осторожно спросил, что с ним случилось, почему попал в реанимацию.

— Какой-то бешеный приступ печени, — уже более спокойно ответил Владимир Семенович. — Чуть откачали. Даже несколько минут побывал на том свете.

И вот что я услышал от Короткевича дальше. Он рассказал, что отчетливо помнит, как вдруг оказался не то в каком-то невероятно красивом коридоре, то ли в широкой трубе и легко, словно птица, поплыл туда, где сиял голубой свет. Он неодолимо влек, притягивал к себе. А вокруг звучала такая приятная, божественная музыка, что все мое существо просто переполнялось наслаждением, невыразимой радостью. Но тут вдруг кто-то схватил за ноги и стал настойчиво тянуть назад.

— Я сопротивлялся. Мне не хотелось возвращаться. От напряжения я открыл глаза и увидел людей в белых халатах, которые склонились надо мной. И услышал, как кто-то с облегчением сказал: «Ну, слава богу! Пришел в себя ... »

Владимир Семенович докурил сигарету и, бросив «пора принимать лекарство», пошел в палату.

Больше с Короткевичем мы не виделись. Я вскоре выписался из больницы и уехал в Москву готовиться к защите кандидатской диссертации. А Владимира Семеновича, как сообщали мне друзья из Минска, направили на реабилитацию в больничном-клиническое отделение санатория «Аксаковщина». И вроде бы все шло хорошо. Короткевич поправился, в конце июня присутствовал на юбилее Василя Быкова. В начале июля съездил на встречу с выпускниками Киевского университета. А в середине июля вместе с фотокорреспондентом Валентином Ждановичем и художником Петром Драчевым даже выбрался в путешествие на плоту по Припяти.

И вдруг страшная, оглушительная весть: во время путешествия Владимиру Семеновичу стало плохо. Его срочно привезли в Минск, в больницу, где он и умер.

На прощание с Короткевичем, к большому сожалению, я приехать не смог. Но это, может, и к лучшему. Владимир Семенович остался в моей памяти навсегда живым. Таким, каким он был на Свитязи, — бодрым, увлеченным, романтически-возвышенным. Каким выглядел в больнице — сосредоточенно-задумчивым, одиноко-трогательным, настежь искренним, открытым. И неизменно любимым.

Зиновий ПРИГОДИЧ