Если папы долго нет (лет так двадцать, мама говорит, что он в военном походе, совершает героические подвиги), а сын вдруг встречает парня, который считает своим отцом того же человека, может ли это закончится хорошо? Даже когда мальчики выросли и встречаются уже взрослыми людьми? Конечно, можно обойтись и без драки на кулаках. Порядочные люди всегда же могут поговорить по-человечески.
Ну-ну ... Телема и Телегон пытаются это сделать — и не могут договориться. Не только потому, что у них разные мамы. Для каждого важен образ отца, имя которого гремит по миру, тем более, что он не абы кто, а легендарный царь Итаки Одиссей, герой Троянской войны, который исчез на двадцать лет, сейчас такого могли бы причислить к пропавших без вести. Хорошо найти такого папу, увидеть его (живым или мертвым), да в конце стать его наследником, желательно единым ... Как могла бы выглядеть встреча двух сыновей Одиссея, показал театр «Талия» из Гамбурга в рамках международной программы форума «ТеАрт».
«Одиссея» режиссера Анту Ромера Нунеса не имеет отношения к тексту Гомера. И в принципе, к тексту как таковому. Ведь, когда люди спорят / ссорятся, любые слова — это прежде всего эмоции, мощный выброс энергии, который трансформируется в чувство. Оно понятно, даже если трудно разобрать, что звучит. Да и не нужно. Поэтому и появился вот такой вариант, когда актеры в спектакле контактируют между собой с помощью случайного соединения звуков. Т.е. на языке, которого не существует, — его придумали только для этого спектакля. Для зрителей, которые привыкли ловить слова, перед показом в рамках «ТеАрт» сделали специальный пролог-объяснение, да еще с шуткой: «Если перед началом спектакля на сцену выходит драматург, это ничем хорошим не закончится ...» А вот это зависело от того, кто на что рассчитывал.
Классическая гомеровская «Одиссея» тут ни при чем — на сцене нет никакого упоминания об античности. На предполагаемом портрете папы, укрепляет на стене один из сыновей, — мужчина-звезда, герой современных грез. А сами Телема и Телегон —такие изысканные денди в отутюженных костюмах (но поскольку их имена не звучат, то это могут быть просто люди, которые встретились при соответствующих обстоятельствах). Они приходят отдать дань уважения человеку, которого не дождались. Гроб, что выезжает из глубин сцены, склоняет к мысли, что, возможно, уже и не дождутся. Поэтому у одного в руках — траурный веночек. В другого — цветок, но как красиво он стоит в вазе около гроба! Посмотрите, кто больше любит папу ... И понеслось. Сначала речь — на том же языке, который не поймет никто в мире, но представление поможет просчитать суть того, что могут сказать друг другу сводные братья, которые встретились в первый раз. Тем более что от словесных выяснений отношений они вскоре переходят к действиям.
И тут начинается самое главное и фантастическое — уже без слов. То, что герои делают и как, заставляют держать внимание, следить за каждым их движением. Спор за папу и около его гробы подается через ситуации, которые почувствует современный человек. Заложенный тем самым первым цветком, он, подобно разговору, то фонтанирует эмоциями и всплесками активности, то немного успокаивается, позволяя перевести дух,— но не столько актером (они перевоплощаются молниеносно), сколько зрителям, ведь надо же связывать увиденные сцены между собой, формулируя для себя главную мысль. Мимика, жесты, движения — вот на этих составляющих держится «путешествие по мотивам Гомера», которую разыграли Томас Нихаус и Пауль Шредер. Иногда это похоже на клоунаду или работу выдающихся иллюзионистов, которые пускают мыльные пузыри и обыгрывают листы с рисунками. Но мысль о том, что ты не в цирке, приходит сразу, как один из братьев оказывается закрытым в гробу. Мужчины меряются своими самыми достойными качествами: то мускулами как культуристы, то силами как борцы сумо, то через различные музыкальные инструменты доказывают право быть лучшим сыном наиславнейшего человека.
Они, видимо, продолжали бы доказывать это и на дне морском. Но постепенно их разборки приобретают жесткий характер, и вот уже один достает и съедает живое (оно бьется!) сердце другого. Незаметно милые люди (пусть и не очень близкие, но все же родные) превращаются в жестоких существ. И тогда понимаешь: это не шутки. Смех стихает. Комок подкатывает к горлу, когда преданные сыновья с бензопилами распиливают папин гроб. И буквально на глазах превращаются в фантасмагорических чудовищ.
Настоящий ужас выходит в зал. В полной темноте, под громкий гул бензопил. Ужасно ...
Этот ужас — понимаешь — рождают люди. Театр может его только показать, чтобы посмотрели, как просто в него войти. Утрированно и очень радикально. Но это та театральная форма, которая превращает зрителя в участника, провоцирует на эмоцию и в итоге подталкивает к глубоким мыслей о том, что (кого) мы на самом деле любим. Почему так страшно? Ведь чистое зло может рождаться из жизненной ситуации (соревнование за любовь родителей, конкуренция между детьми, раздел / распил наследия ...). Это зло может ходить среди нас, двигаться, шутить до времени, а потом неожиданно взорваться бедой. И этот ужас ощущаешь на физиологическом уровне, когда из-за тяжести атмосферы некоторое время не находишь сил оторваться от стула.
Закрываю глаза, сидя в полной темноте. Но запах керосина достает даже до балкона ...
Радикальные высказывания в театре не новые, но, может быть, это тот самый случай, когда зритель реально чувствует себя заложником ситуации. Чем более неприятная ситуация, тем больше желания ее избегать — и в своей жизни, и в том, что существует снаружи и проходит для нас фоном. Это не театр для наблюдений, это театр с настоящим вторжением в жизнь.
При чем тут Одиссей? Да ни при чем. Просто на его месте может быть каждый. Или на месте его сыновей. А не хочется, правда же?
Лариса ТИМОШИК
Интервью с олимпийским чемпионом по фехтованию.
Профессионально, оперативно, по-хорошему.
