Прозаик, поэт, драматург, киносценарист, публицист — наверное, и это не все творческие, литературные ипостаси Людмилы Рублевской, у которой еще и главная ответственная профессия есть — журналист. Людмила Ивановна служила в газетном цеху как сотрудник ежедневной литературно-художественной газеты «Літаратура і мастацтва», обозреватель главной общественно-политической газеты республики — «СБ. Беларусь сегодня», а сейчас — редактор отдела культуры ежедневной правительственной и парламентской газеты «Звязда». И это не помешало ей издать за последние три десятилетия несколько десятков книг. Некоторые из них изданы в Москве и в разных странах постсоветского пространства…
— Людмила, вы столько лет плодотворно работаете в литературе. И при этом не оставляете журналистику, газетную работу. Наверное, сложно все совмещать?
— Счастлив писатель, который может позволить себе заниматься только писанием книг… Счастлив, но редок. Я в число этого редкого вида не вхожу. Впрочем, обижаться на судьбу по этому поводу не собираюсь. Я, конечно, разделяю то, что делаю в разных своих ипостасях: днем — журналист и редактор, ночью — писатель-поэт, этакий оборотень, у которого меняется даже способ мышления и качество вербального потока. Но если расценивать все, что с тобой происходит, как материал для литературы — журналистика материал весьма продуктивный. В конце концов, Хемингуэй и Довлатов оттачивали писательское мастерство газетной работой… А для меня это еще и возможность встреч с интересными людьми, возможность отслеживать литературный процесс и даже вмешиваться в него в качестве литературного обозревателя, критика, модератора дискуссий. Уникальная возможность архивных, исторических розысков — которые потом в виде эссе собираются в книги. Факты для газетных эссе потом, на поле моей литературной ипостаси, рождают сюжеты и персонажей. Не говоря о всяких журналистских приключениях, которые повторяют мои герои (рецепт Довлатова). Это как моллюск-жемчужница попавшую меж створок раздражающую песчинку или колючку обволакивает перламутром. Например, роман «Подземелья Ромула», действие в котором происходит в 1930-х и в современности, возник на основе моих статей о репрессиях 1930-х годов среди белорусской творческой интеллигенции, а цикл романов «Авантюры Прантиша Вырвича» сопровождался статьями о колоритных исторических персонажах XVIII века. Вот пишу я для своей рубрики о зловещем магнате Герониме Радзивилле, вычитала, что он коллекционировал иголки, гвозди, куски стекла и прочего, которые ему якобы подбрасывали в пищу... И вот колоритная деталь уже в романе, а персонаж оживает.
— Вы начинали как поэт. Писали философские или историко-философские эссе... А сейчас все больше тяготеете к прозе. Где, в каком виде литературы большая часть вашего писательского призвания?
— Это ж стихия, как поток воды сам выбирает русло, так мысли, образы, темы, что меня мучают, находят способ наиболее адекватного выражения. Стихотворение, поэма, рассказ, роман… Стихи и проза очень по-разному ко мне приходят, и по разным, так сказать, руслам они текут… Невозможно перестроиться, переключиться мгновенно с одного на другое. Поэзия требует предельной концентрации. Сосредоточения на том, что в тебе вырастает, прорывается. Такие истинные моменты ловятся все реже, а версификаторство мне противно. «Давить» из себя строки — это нечестно. Так вот, когда много размазывающей внимание рутины и «депрессухи», спасает большая проза — это отдельный, созданный мною мир, куда я могу зайти и захлопнуть за собой дверь. Даже когда не пишу, я чувствую свое присутствие там, думаю, что происходит с моими героями… Поскольку отказаться от поэзии я просто не могу — как от сути своей, то играю с собой в игру: мои герои пишут стихи за меня, иногда, кстати, я использую этот карнавал, чтобы постебаться над собой. А в чем истинное призвание было — время взвесит и отсеет. Сами авторы нередко с этим ошибаются. Вон Ханс Кристиан Андерсен понаписал морализаторских тяжелых романов, коими гордился, а остался в истории сказками, на которые серьезно не смотрел. Может, из всего, что понаписала я, запомнят одну смешную сказочку, а может, и вовсе ничего.
— Цикл ваших романов о Прантише Вырвиче и его приключениях в XVIII веке, другие произведения позволяют характеризовать вас как исторического прозаика. Поэтому не могу не спросить, к этой творческой стезе вас подвигнул Владимир Короткевич своей прозой?
— Владимир Короткевич привел в белорусскую литературу целое поколение, не только меня. Лично встретиться не случилось — может, и к лучшему, избежала опасности разочарования «земной ипостасью». Но именно Короткевич подарил тот образ исторической Беларуси, романтический миф, который меня захватил. Творчество Короткевича для меня остается камертоном, с которым сверяешь себя — не в смысле подражания, а в смысле внутреннего горения.
— Чего вам как читателю не хватает в белорусской литературе и в современной литературе вообще?
— В моем романе «Авантюры Прантиша Вырвича из банды Черного Доктора» есть сцена: жители местечка собрались на площади в ожидании магнатского свадебного кортежа. Топчутся, толкаются, вытягивая в нетерпении шеи то в одну сторону, то в другую, словно гусиная стая в ожидании кормежки. Без обид, но это сильно напоминает мне окололитераторскую многомудрую тусовку, которая высматривает модную книгу-автора, чтобы успеть выкрикнуть «Виват!» и получить плюс к карме. Сегодня один важный магнат приехал, завтра — другой... В этой системе художественная ценность — понятие вторичное, как бы прилагающееся, но не обязательно. Разумеется, это влияет на авторов. Пытаются соответствовать, быть актуальными, пишут под премии и критиков... Мало тех, кому удается быть собой и не участвовать в крысиных гонках, ведь раз — и осознаешь себя в толкающейся толпе. Помню, когда писала роман «Башмак Мнемозины», постебалась, в фейсбуке задала вопрос: убивать или нет главного героя? Ну и устроили дискуссию, как в Колизее! От «убить, и особенно жестоко» и «убить, но пусть мизинчик шевельнется» до «возмутительно, как же автор пишет, не зная, что будет с его героем!». А затем эту дискуссию я вставила в многослойный текст романа, написанного, кстати, в форме фанфиков, где после каждой главы помещены издевательские комменты в адрес автора.
Участники процитированной дискуссии, попав в книгу, промолчали о сем факте.
Да, это, наверное, невозможно, но хочется, чтобы литераторы были независимы от мнения публики, от конъюнктуры, требований рынка. Ролан Барт научил, что стыдно и банально говорить «Я тебя люблю» после того, как это произнесено миллиарды раз… Но сильнее ведь не скажешь, и кто-то должен перестать стесняться быть банальным в оглашении простых, правдивых, человечных вещей.
— Какую книгу из современной белорусской литературы вы посоветовали бы непременно прочитать российскому читателю?
— «Колосья под серпом твоим» Владимира Короткевича. Романтическая, загадочная, захватывающая эпопея, которая откроет для вас непривычный образ белоруса. Именно эта книга, написанная еще в шестидесятых годах минувшего века, пару лет назад стала самой продаваемой в нашей республике.
— А что вы сами читаете из русской прозы? Что становится толчком к тому, чтобы что-то выбрать, прочитать? В Интернете узнаете о новинках или следите за свежими номерами «толстых» журналов?
— Поскольку много лет работала литературным обозревателем, и сегодня продолжаю вести свою колонку с рецензиями в газете «Звязда», стараюсь следить и за российским литературным процессом. Насколько это получается, конечно. Что-то подсказывают критические статьи на литературных порталах, лонг- и шорт-листы литературных премий — здесь я поворачиваю голову вслед за всеми. В топы и рейтинги продаж стараюсь даже не вникать, это запросы книжного рынка. Понимаю, что русская литература настолько велика, что могу ухватить что-то только точечно, и огромное количество замечательных книг до меня просто не дойдет за раскрученными брэндами, далеко не все из которых оправдывают шумиху. Но бывают приятные открытия, например, когда я писала в своей колонке о книге Александра Чудакова «Ложится мгла на старые ступени», «Письмовнике» Михаила Шишкина, книгах Алексея Иванова «Географ глобус пропил» и особенно его же, но менее нашумевшем «Комьюнити», предсказавшем нашу жизнь в сети. Запомнился жесткий стеб «Библиотекаря» Михаила Елизарова и пронзительный «Матисс» Александра Иличевского, испытание для ханжества — «Современный патерик» Майи Кучерской. Поскольку описываются события в белорусском городке, написала о «Даниэле Штайне, переводчике» Людмилы Улицкой. Читаю Дину Рубину, переиздания Сергея Довлатова. После фильма «Овсянки» любимого мной режиссера Андрея Федорченко нашла на портале «Журнальный зал», еще до всех сложностей этого ресурса, литературную основу фильма — «Овсянки» Дениса Осокина: проблема исчезающей, «потаенной» национальной культуры меня очень цепляет. Люблю, когда издают какие-то записные книжки, миниатюры, рассуждения нестандартно мыслящих писателей — вроде Варлама Шаламова и Венечки Ерофеева. Из последнего, что читала в таком роде — «Записи и выписки» Михаила Гаспарова. Иногда книги попадают ко мне случайно, вроде впечатлившего «Подстрочника» — «Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана». Охочусь за книгами по современной мифологии российских ученых — на Беларуси таких нет, из последнего — «Система современной социальной мифологии» Андрея Иванова.
— Как вы относитесь к тому, что пишет о вашем творчестве критика и достаточно ли она пишет?
— О ком-то пишу я, кто-то пишет обо мне… Отношусь спокойно и с юмором. Не могу сказать, что меня нельзя задеть — я всего лишь человек, и к тому же, как иногда шучу, с профдеформацией, гипертрофированной эмоциональностью. Но зацепит — и отпустит, удивлюсь да посмеюсь, все равно, восхваление ли, ругань ли. Пытаюсь быть чуть в стороне, как учили старые художники — сделать шаг от полотна, чтобы видеть картину целиком. Кстати, я иногда говорю молодым: если твоя книга никого не разозлит, ты напрасно ее написал. А вообще интересно вычитывать о себе всякие неожиданности: о, оказывается, я вот этот смысл закладывала! Ну а самый характерный критический отзыв я получила, когда появилась новость о том, что экранизируют мой роман. Первый же комментарий на популярном портале был просто прекрасен: «Очень, очень смущает, что автор романа женщина. Это уже большой минус фильму».
— Вы много времени отдаете контактам с литературной молодежью, придумываете разные литературные школы, салоны для начинающих. Откуда такая необходимость или потребность отдавать свое время непростому занятию, как научить писать?
— Началось все двадцать лет назад, тогда мы с мужем, поэтом Виктором Шнипом, вместе работали в газете «Літаратура і мастацтва», и нам не хватало какой-то тусовки, творческой среды, но, понимаете, честной... Чтобы встречаться, спорить, критиковать и принимать критику… Жаль было видеть проблемы «молодой смены» — писательство перестало быть престижной профессией, да и вообще профессией, тем более на белорусском языке, исчезли семинары молодых литераторов, начинающему поэту очень сложно стало найти среду чудаков-единомышленников. Вот мы и создали при газете молодежный клуб «Литературный квартал», который потом, когда поменяли дислокацию сбора, стал «Литературным предместьем». Более полтора десятка лет собирались — в библиотеках, музеях, при редакциях, у нас дома, более сотни человек «через нас» прошло. Как шутили молодые — это был «литературный дом семейного типа». Увы, когда на «Беларусьфильме» взялись за экранизацию моего романа, кстати, даже не по моему сценарию, я в силу своего дурацкого перфекционизма вовлеклась в процесс, пыталась чем-то там помочь, таскалась за съемочной группой, и на наши сходки просто не было сил и времени… Потом коронавирус… Все надеюсь, что опять соберемся, тем более многие тоскуют по нашим посиделкам. Параллельно я не бросала преподавание в Школе молодого писателя при Союзе белорусских писателей, там все уже более профессионально, лекции, практические занятия… Когда одна студентка спросила, ради чего мы тратим на них время, я ответила, что белорусские писатели — все равно что вампиры… Видят, что вымирают, вот и стараются как можно большее количество перекусать и заразить своим делом.
— Людмила, ваши книги выходят и в России. Некоторые произведения переведены не только на русский, но и на другие языки. Писателю важно, что его знали в других, не родных для него языковых пространствах?
— Это по-хорошему волнует. Я слишком много дорогого для себя вкладываю в то, что пишу, чтобы изображать равнодушие, когда появляются новые читатели, когда я вижу свою книгу, например, в руках российского книжного видеоблогера из города, в котором вряд ли удастся побывать. Я ведь и хочу, чтобы из моих книг узнавали о белорусской истории, белорусском менталитете, хочу, чтобы рушились стереотипы о белорусах. Чтобы узнавали о Беларуси рыцарской, шляхетской, инсургентской, о народе, который уцелел на перекрестье дорог Европы, пережил европейские Средневековье и эпоху Возрождения, рождал гениев, многие из которых сегодня не ассоциируются с Беларусью. Мне доводилось слышать от скептиков — да кому будут интересны твои книги за пределами Беларуси, если ты так сосредоточена на белорусской истории, это ж только «для своих», да и перевести тебя сложно. Но я хочу именно белорусоцентричностью в сочетании с общечеловеческим, гуманистическим быть интересной не знакомому с нашей культурой и историей читателю.
Беседовал Кирилл ЛАДУТЬКО
Почти тысяча двести человек соберутся, чтобы решать важнейшие вопросы развития страны.
Как вакцины спасают жизни и чего может стоить их игнорирование?
Рассказал первый заместитель председателя Государственного комитета по науке и технологиям Республики Беларусь Денис Коржицкий.
Идентичность через наследство.
