У многих знаменитых людей, прославившихся в России, а отдельные из них известны и во всем мире, — белорусские корни. В их ряду — автор бессмертной комедии в стихах «Горе от ума» Александр Грибоедов. Ко всему он был музыкантом, композитором, историком, полномочным послом России в Персии, нынешнем Иране.
Однако долгое время предполагалось, что род Грибоедовых «происходит из Польши, от фамилии Грибовских, переселившихся в Россию, кажется, в начале царствования рода Романовых». По крайней мере, так писал в 1856 году журнал «Москвитянин». Утверждалось, что одного из предков Александра Грибоедова вызвали в Москву как человека опытного в правоведении. Он имел отношение к Уложению царя Алексея Михайловича.
Но это Уложение в чем-то напоминало Статут Великого Княжества Литовского. Он же, если придерживаться нынешних реалий, действовал на территории современной Беларуси, с которой, вероятнее всего, и происходил тот, кто опыт Сапеги должен был передать соседям. А это уже более конкретные данные. В комиссию по составлению Свода законов Московского государства входил пономарь Федор Грибоедов. Он был или коренным московитом, или приехал еще совсем юным. В архивных материалах упоминается его отец Иоанн Гржибовский. Как будто получается нестыковка. Выходит, на самом деле, — поселился в Москве в первой четверти XVII века, переписал свою фамилию на русский манер.
Известен и Иван Федорович Грибоедов. Скорее всего, сын Федора, который был стольником и полковником московских стрельцов при царевне Софье. Владел имениями в Рязанском и Вяземском уездах. У родителей же Александра Грибоедова были владения во Владимирской губернии. Кстати, редкий случай. У его матери от рождения фамилия была Грибоедова. Но они принадлежали к различным ветвям этого рода.
Александр Грибоедов — не только белорус по происхождению. Беларусь сделала его и писателем. Точнее — Брест. В 1813-1816 годах Александр Сергеевич служил в городах Кобрине и Бресте. Был адъютантом командира резервного кавалерийского корпуса генерала Андрея Кологривова. Приезжал в Минск. На Брестчине знакомился с жизнью белорусов, их устно-поэтическим творчеством. В Бресте написал свои первые произведения. Среди них — и «Письмо из Брест-Литовска к издателю». В нем выступает и как поэт, и как прозаик. Рассказывает, как отмечалось награждение Кологривова орденом Святого Равноапостольного Владимира I степени.
«Письмо...» Александр Сергеевич отправил в редакцию журнала «Вестник Европы». Публикация в июльском номере за 1814 год стала его литературным дебютом. Любовь же его заслуживает отдельной книги. С Беларусью она, правда, не связана, да, если в чем-то он «наш», почему бы об этом не сообщить.
Был у Александра Грибоедова друг-поэт и известный грузинский деятель князь Александр Чавчавадзе. После приезда в Тифлис (нынешняя столица Грузии Тбилиси) Грибоедов всегда наведывался в его родовую усадьбу Цинандали. У Чавчавадзе подрастала доченька Нино, для Грибоедова — Нина. Красивая, доверчивая, с любознательными темными глазами. Охотно учил ее игре на фортепиано. С удовольствием занимался с ним и французским языком. Она все ловила на лету. Это «батону Сандро», как по-грузински вежливо называла его, очень нравилось. Как и беседовать с ней о литературе. Больше всего о поэзии. Сама была романтичной, ее влекло все светлое, возвышенное.
Прошло довольно много времени. В 1828 году Александр Грибоедов, приехав из Персии, на несколько месяцев остановился в Тифлисе. Конечно, наведался в Цинандали. Чавчавадзе и дочь обрадовались его появлению. Если бы встретился с Ниной в каком-то другом месте, возможно, и не узнал бы ее.
— Сандро? — проговорила, немного стесняясь, высокая стройная девушка. Только темные глаза свидетельствовали, что это его бывшая воспитанница. Да и глаза у нее были не такие, как раньше. Куда более глубокие и привлекательные.
— Нина?! — в его голосе прозвучало и удивление, и восторг.
— Я, — улыбнулась она.
От этой улыбки ему сразу потеплело на сердце. Захотелось обнять ее, расцеловать. Но пересилил свое желание, ведь одновременно она выглядела и какой-то чужой, недосягаемой. Пожалуй, подобное ощущение появилось и у Нины. Оба были сильно привязаны к своим воспоминаниям. В большей степени Грибоедов. Его взрослая память в своих тайниках сохранила куда больше прежнего, общего для них. Однако немало помнила и Нина. Не знала, как вести себя. Не знал этого и Грибоедов. Стояли молча, улыбаясь друг другу.
Тем вечером он долго не мог уснуть. Продолжал находиться в волшебном мире, связанном с младенчеством Нины, которое давно уплыло. Прошедшее время забрало с собой милую красивую девочку. Вместо нее появилась новая Нина. Такая же манящая, но уже взрослая. Ворочался с боку на бок. Несколько раз вставал, подолгу сидел на кровати. Наконец понял: пришла любовь, в которую давно не верил, разочаровавшись во многих женщинах.
Что ей всего пятнадцать лет, не пугало. В таком возрасте, а то и моложе, девушек в Грузии уже отдавали замуж. Огорчало другое. Сам же старше ее более чем на 17 лет. Как она ко всему относится? Есть ли у нее какие-то чувства к нему, помимо обычной симпатии? А отец ее как все воспримет? Если бы еще знал, что Нину Чавчавадзе в Тифлисе считают самой красивой невестой... Да и то, что отказало уже не одному жениху... Возможно, и пересилил бы свои чувства.
А так только ждал удобного случая. Особенно после того, как узнал, что и друг не против того, чтобы породниться. Оставалось только признаться Нине в том, что не давало ему покоя в последнее время. Решился во время одного застолья, когда она сидела напротив. Никто другой, кроме нее, не интересовал его. Никого другого для него, по сути, и не существовало. Изредка бросал на княжну взор. Она на это вроде и не реагировала.
От переживаний сильно-сильно забилось сердце. Понимал, что настал тот момент, когда дальше ждать невозможно. Молча поднялся, вышел из-за стола. Подошел к Нине, взял ее за руку.
— Пойдем со мной, — сказал уверенно. — Мне нужно вам кое-что сказать.
Нина, ничего не ответив, поднялась. Видимо, подумала, что хочет, чтобы поиграла на фортепиано. А Грибоедов, зайдя в комнату, остановился, повернулся к ней. Почувствовал сильный прилив крови к щекам. И начал ей что-то страстно шептать. Что конкретно, не помнил. Зато помнил, что княжна сначала заплакала. Потом рассмеялась... После поцеловал ее. Что все происходило именно так, позже признался в письме одному из своих друзей.
Венчались в начале осени 1828 года в Тифлисском соборе Сиони. Могли бы и раньше, но Александр Сергеевич неожиданно заболел лихорадкой. Болезнь проходила тяжело. Во время венчания также чувствовал себя плохо. Руки не слушались, упустил обручальное кольцо.
— Плохая примета, — зашептались присутствующие.
Да, эта примета была уже не первая. Неожиданная болезнь — тоже предвестие чего-то нехорошего. Тем не менее, оба не скрывали того, что счастливы.
Однако у Грибоедова, пожалуй, все же было какое-то плохое предчувствие. Иначе не сказал бы то, что произнес перед возвращением в Персию. За несколько дней до отъезда прогуливались в окрестностях Цинандали. Как всегда, манила к себе гора Мтацминда. Вглядываясь в ее вершину, неожиданно попросил жену:
— Если что-то случится со мной, похорони мои останки здесь.
От такой просьбы Нине стало неловко.
— О Нет, мой Александр, мы будем жить вечно, — немного задумавшись, продолжила: — Любовь наша не угаснет, как и твой поэтический дар.
Дорога в Персию выдалась нелегкой и непростой. Ночевали в шатрах, что устраивали на вершинах гор. Донимал холод. Ко всему очень сильно дул ветер, пронизывавший будто насквозь. Искушенные путешественники и те чувствовали себя неуютно. Что уж говорить про Нину! Дальше родного дома почти никуда не выезжала. Но на судьбу не роптала. Еще и других подбадривала.
Александр Грибоедов никак не мог ею намиловаться. При первой возможности говорил самые нежные слова. А еще хотел, чтобы все знали, какая у него прекрасная жена. Об этом рассказывал в письмах, что писал во время путешествия. Одно из них, отправленное знакомой, чрезвычайно красноречиво: «Полюбите мою Ниночку. Хотите знать, какая она? В Эрмитаже есть Богоматерь в виде пастушки Мурильо — вот она».
В Тавризе, чтобы было безопаснее, Нина согласилась остаться в российской резиденции. Согласилась и пожалела. Нелегко было одной. Как будто и заботились все, относились участливо. Только это было своеобразное добровольное изгнание. Запрещалось выходить за ворота резиденции. Иногда и переговорить было не с кем.
Проблесками света в этой мрачности становились письма от мужа. Их получала чуть ли не ежедневно. В одном из писем признавался: «Бесценный друг мой! Только сейчас я по-настоящему чувствую, что значит любить». Спешила сразу ответить. Знала, что и ему нелегко без нее. А еще помнила про его оригинальное напоминание. Заказал себе красивую чернильницу с гравировкой по-французски: «Пиши мне чаще, мой ангел Ниноби».
Сложно проходила беременность. Оберегая ее, не говорили, что мужа уже нет в живых: убит 11 февраля 1829 года разъяренной толпой. Когда же захотела ехать к нему, солгали, что тяжело заболел. Посоветовали лучше возвращаться на родину. Поехала... Однако в дороге подслушала разговор, из которого узнала правду. Переживания закончились преждевременными родами. Сыночка поспешила назвать Сашей. Но прожил он всего один час.
А саму ее свела в могилу холера. Всего сорок шесть лет было ей. Однако в переживаниях так они мелькали, что иногда и счёт им теряла. Ведь что они — годы эти, без него, без Саши? Без любимого Сандро... Хотя жизнь будто и продолжается. Только в действительности для нее давно остановилась. Тогда еще, когда пришла страшная, черная весть.
Все ее воспринимали черной розой Тифлиса. Да и, пожалуй, всей Грузии. Ни разу не сняла траурную одежду. Никому из тех, кто пытался свататься, не сказала ни одного теплого, искреннего слова. В ее понимании уже само сватание — это оскорбление памяти ее единственного мужчины на земле.
Когда немощь уложила в постель, как ни странно, шибко и не переживала. Восприняла это возможностью пойти туда, где давно в одиночестве страдает ее Саша. Ее Сандро. Пойти, чтобы никогда-никогда не прощаться. Увидев границу, разделяющую то, что есть, и то, что будет, улыбнулась, зашептала... Кому — догадаться нетрудно:
— Чего только не перенесла твоя бедная Нина из той поры, как ты ушел. Мы скоро увидимся, увидимся... И я расскажу тебе обо всем. И мы уже навеки будем вместе, вместе...
Они действительно уже не одно десятилетие вместе — Нина Чавчавадзе и Александр Грибоедов. Вместе в Тбилисском пантеоне на горе Мтацминда. На памятнике плачущая женщина. На могильной же плите — слов, которые так много говорят: «Разум и дела твои бессмертны в памяти русской, но для чего пережила тебя любовь моя?»
Белорусские корни и у знаменитого композитора Михаила Глинки. Родители его не только имели одну фамилию, но и были родственниками. Мать являлась троюродной сестрой отца. По некоторым сведениям, имела двойную фамилию — Глинка-Земелько.
С Михаилом Глинкой — наша следующая встреча.
Алесь МАРТИНОВИЧ
Мероприятие проводится на добровольной основе.
Не обнаружить ни секунды равнодушия.
А вместе с ними обучение, соцпакет и даже жилье.
