Валентина Быстримович. «Шкода»

В деревне в ночь на Ивана Купалу молодежь делала «шкоду», конечно, без большого вреда, а так, чтобы на следующий день в деревне было что обсуждать и чему удивляться. Сельчане в эту ночь не спали и сторожили свои дворы от «шкодников».

В том году и я была причислена к категории «молодежь». Уже неделю по вечерам на скамеечке на краю деревни мы воодушевленно выдвигали идеи, какую «шкоду» сделать. Было предложено несколько вариантов, но один был самым курьезным.

Когда стемнело, мы собрались у скамеечки и болтали, вернее, ждали, когда деревня уснет, чтобы пронестись ватагой по улице от первого дома до последнего и сделать «шкоду». Иногда случались казусы. Когда у тетки Маланьи лук из грядки вырвали да рядками уложили, нам от всей деревни взбучка была. 

А так «шкоду» делали по мелочам: у кого корыто заберем да возле колодца оставим, у кого скамейку вырвем да на другой конец деревни занесем, кого в доме подопрем, хозяева потом через окно выбираются... 

Наступало утро 7 июля, с криком петухов оживала деревня, делилась новостями, удивлялась, грозила пальцем «шкодникам». Мужики довольно крутили усы, а бабы всплескивали руками: «Это же надо! У Фроси на «комин» стекло положили. Комином в деревне называли дымовую трубу. Она начала печь топить, а дым в хату идет, в «комин» посмотрит — небо видно, а дым не идет!»

У околицы жил бывший бухгалтер Митрофан, по прозвищу Дьячок. Прозвали его так за бородку и певческий голос. В его доме было несколько икон, говорили, он перед сном молитвы читает. Если в деревне кто-то умирал, его просили прочитать молитву на поминках. Человек он был тихий, жил один.

И вот, ломая голову, что бы такое поинтереснее вытворить, чтобы утром по-бабьему радио новость за пять минут разнеслась по всей деревне, решили принести с кладбища крест и поставить на клумбу в палисадник Митрофана. Это должно всех феноменально удивить, особенно Митрофана. Я представила его лицо, когда он выглянет в окно, и мне стало его жаль. 

Крест решили взять брошенный, как бы ничейный. На кладбище было много упавших крестов, никто не знал, с каких они могилок. Стали решать, кто на кладбище за крестом пойдет. Я была страшной трусихой, но мне очень хотелось быть сильной и храброй.

«Я пойду! В полночь принесу крест!» — похвасталась я. Мне не поверили, стали подначивать. Заключили пари: я против Славика и Леньки, которые были на пару лет старше меня. Вся компания с воодушевлением записалась в свидетели. Стали ждать назначенного часа.

Идти до кладбища от скамеечки минут десять. Без десяти двенадцать я пошла. Остальные остались ждать. Когда я уходила все молчали, похоже, до последнего не верили, что пойду. Первые сто метров я держалась смело и уверенно, являя образец бесстрашия и мужества. Потом сбавила темп, а с середины пути шла совсем медленно. Страх взял верх. Сердце ушло в пятки, мелкая дрожь противно пробежала по спине. Ладони вспотели, ноги стали тяжелыми.

Закусив конец косы, я сжалась в комок, и вся превратилась в слух... Настороженно и медленно продолжала идти от крайнего дома к кладбищу. Идеальным вариантом в такой ситуации стать невидимкой, и я старалась дышать как можно тише и идти беззвучно как кошка.

Тихая звездная ночь, слева — темный ельник, которого я и днем боялась, справа — пригорок огородов. И ни души. Страх, охвативший меня, усиливался по мере приближения к кладбищу. Остановилась, когда большая часть пути была пройдена: дальше ноги идти не хотели. Вернуться и показать, что струсила... Ни за что! А идти вперед никак... Я замерла, прислушиваясь и осматриваясь, как зверь, почуявший западню.

Благодаря этой остановке и обострившемуся от страха зрению увидела, как справа по пригорку от деревни в сторону кладбища бежали две фигуры. Узнала Славика и Леньку: чтобы не проспорить, они, пригнувшись, бежали меня пугать. Сами того не подозревая, они прогнали мой страх. Я была уже не одна, на кладбище будут Славик и Ленька до меня. Мне стало спокойно, и я пошла дальше, готовясь к тому, что меня буду пугать.

Судьба уберегла: если бы я не остановилась и не осмотрелась, я бы не увидела бегущих ребят, и разрыва сердца было бы не миновать. Я дошла до начала кладбища, зная, что где-то здесь за кустом или могилой спрятались ребята и вот-вот будут пугать...

Чтобы взять упавший крест, нужно было пройти вглубь кладбища. Это кощунственный поступок, но на тот момент мы считали, что ничего плохого не делаем. Крест брошенный, ничейный, и на следующий день мы отнесем его обратно. Зато какая эффектная «шкода»! 

Ребята умудрились лечь на моем пути между могилами так, что я должна была через них переступить (или наступить). Я была готова к неожиданному... И вдруг рядом с моей ногой от земли ударил свет фонарика и раздался вой потусторонних голосов. Ребята завыли настолько изощренно, насколько позволяли их голосовые связки и фантазия.

Это было жутко... Только благодаря тому, что ожидала чего-то похожего, я не лишилась чувств. Я не показала испуга, более того, пренебрежительно фыркнула: «Выключи коптилку, не сбивай с дороги!» Моя реакция их ошеломила, такого они и предположить не могли. Ведь не знали, что я их засекла, когда бежали по пригорку.

Я не посмела до чего-нибудь дотронуться. Славик и Ленька нашли развалившийся крест в куче веток, взяли по бруску, и мы пошли в деревню. Ребята всю обратную дорогу восхищались моей храбростью, а я промолчала, что видела их манёвр. Крест поставили на клумбу под окном Дьячка... 

Спала я на чердаке дома на сене. Утром, как только выгнали коров в поле, бабушка стала бросать камешки на крышу дома — будить меня. В руках у нее был кнут... Быстро сработало сарафанное радио... Я долго не спускалась с чердака. «Слезай!» — строго приказывала бабушка, а я только выглядывала из дверей чердака и не решалась спуститься.

Мне попало за содеянное. Хочу сделать оговорку: бабуля никогда меня не ударила ни кнутом, ни тряпкой, ни рукой. Но что-либо устрашающее типа розги, веника, кнута брала в руки для острастки. Бабушка строго приказала: «Иди, проси прощения у деда Митрофана и отнеси крест на кладбище. Не будет, видно, из тебя толку. Почему ты пошла?»

Я и сама не знаю почему. Хотелось быть храброй. Когда бабушка ушла в дом и закрыла за собой дверь, я спустилась. С виновато опущенными глазами и красными щеками пришла к палисаднику Митрофана, но там ничего не было. Ребят наказали раньше, и они уже отнесли крест. Дед Митрофан меня простил, даже поддержал: «Есть у тебя стержень, если за ум возьмешься, будет с тебя толк».

Весь день дедушка и бабушка со мной не разговаривали и на речку идти не разрешили. Работы мне тоже не поручали. С чувством вины и своей никчемности ходила я по двору, не зная, куда себя деть. Вечером сидела дома... Только через день, когда мы побежали на речку, девчонки рассказали, что вся деревня обсуждает мой поступок, и постарались меня успокоить.