Вместе с корреспондентом «Звязды» ветеран Великой Отечественной войны фронтовой повар Анна Воронова вспомнила про самые счастливые и самые горькие моменты жизни.
«Умирать так вместе»
Как раз над столиком, за который мы с Анной Прокофьевной садимся пить чай, висит небольшой рисунок в рамке. На нем украинская хатка-мазанка утопает в высокой траве, под окном кудрявится молодая березка.
— Ваш дом? — спрашиваю.
— Я там родилась в 1925 году. Деревня Даценковка, что в Сумской области, — объясняет женщина. — Раньше, когда здоровье позволяло, я достаточно часто выступала перед школьниками. Рассказывала, кстати, не только о войне, но и о том, что было до нее. Молодым полезно послушать о жизни без телефонов и электричества. Мы были первым деревенским поколением, которое в обязательном порядке учили грамоте. Зимой я бегала в четырехлетку босиком по снегу. После окончания все лето ежедневно рвала по два мешка крапивы голыми руками — лишь бы кабанчика откормить, продать и купить пальто. Без него в семилетку мать бы не пустила. А мне так хотелось, там такая учительница была! Образованная, мудрая. Я все детство мечтала быть на нее похожей. Во время голодомора (массовый голод в Украине в 1932—1933 годах. — Авт.) мы, дети, ели только в школе. Мамочки по очереди готовили нам жиденький суп из того, что могли найти. После обедов учительница говорила: «Когда придете домой, а родители ничего поесть не дадут, не плачьте, лучше ложитесь спать. Вы же сегодня поели, этого маленькому организму на три дня должно хватить». Через много лет я поняла, что именно вера в лучшее, позитивный настрой нас и спасли. В те годы многие умирали не только от голода, но и от страха. Боялись до смерти в буквальном смысле...
В 1941-м пятнадцатилетняя Аня Лобанова, закончив семилетку, направилась к старшей сестре в Ворошиловград (ныне Луганск). Планировала продолжить учебу: не покидала мечта стать учительницей. Возможно, так бы оно и было, но пришла война. Анна Прокофьевна хорошо помнит 22 июня. Накануне в ее жизни случилось очень важное событие — первый поход в фотосалон. Напоминание о том дне и сейчас висит на стене в квартире ветерана. На черно-белом снимке — девушка-подросток. Ясный взгляд, светлые ленты в косах, вся жизнь впереди.
— Не верится, что это я, — будто стесняясь, отводит глаза женщина. — Тогда я впервые узнала о существовании Брестской крепости, да и о городе Брест (географию в школе преподавали хорошо, просто в деревне не было ни одной карты). Казалось, что это так далеко и до нас немцы просто не смогут добраться. Однако телеграмма от мамы насторожила: «Возвращайся домой. Умирать так вместе». Она чувствовала, что нас ждут большие испытания. Но я не поехала.
В августе 1941-го Анна, ее сестра и трое детей выехали в Казахстан. Душный, темный эшелон. Вокруг много детей, которые оказались в эвакуации.
— Помню, на вокзале в Алма-Ате объявляли: «Прибыл поезд. Просим забрать детей. Их родители живы, они отстали в пути». За час малышей разбирали казахстанские семьи, потом подходил следующий эшелон, — рассказывает женщина. — Для нашей большой компании место нашлось только в деревне.
Я работала в колхозе, сестра сидела с детьми. В непогоду даже успевали вязать рукавички и носки, которые отправляли на фронт. Жилось неплохо, но через некоторое время дети начали болеть. Решили ехать обратно. Думали, пока доберемся, война закончится. Москву же отстояли! Так и доехали до Белгородчины, через которую отступали наши войска.
«Шрапнель», она же «бронебойно-зажигательная»
— Шестнадцатилетняя девочка пошла кашеварить на фронт — сегодня это звучит странно, а тогда мы мечтали помочь чем-нибудь армии. Я сначала выходила на ремонт дорог, по которым отступала наша техника. Как-то увидела объявление о наборе поваров и поняла — вот мой шанс. Опыт работы на полевой кухне был: в Казахстане мы по очереди варили обеды, убирая хлеб. Поэтому, когда сестра эвакуировалась второй раз, я пошла в 123-й отдельный автотранспортный батальон, который обслуживал аэродромы. Сначала вольнонаемной, меня даже в список не вносили. Думали, временно кашку поварю, устану и уйду. А я взяла и до Берлина через Сталинград дошла! — смеется Анна Прокофьевна. — Первые месяцы были спокойные. Стреляли, конечно, но где-то далеко. Я даже начала думать, что война — это не так уж и страшно. Стоял июль 1942-го, мы находились у самого Дона...
Тогда она даже представить не могла, что окажется в самом аду во время боев за Ростов-на-Дону, а сегодня вспоминает пережитое спокойно, без слез.
— Немецкие самолеты, не жалея боеприпасов, посыпали нас ими через каждые 15 минут. Не скроешься, не беги... Когда в очередной раз мы с напарницей Машей бросились на землю, мне показалось, что по мне «кто-то пробежал», задев голову. Всё успокоилось. Поднимаю глаза и вижу застывшее лицо подруги: рот открыт, глаза не мигают. Что случилось? Через мгновение чувствую, что по лбу течет кровь и медленно капает на мою гимнастерку. Больно? Страшно? Нет. Я тогда думала об испорченной форме, наклонялась к воде отмыть кровь. Смотрю — мои косы поплыли. Вот это меня напугало. Оказалось, осколок рассек одну косу, прошел через вторую и засел в голове. Как мне повезло, что я прятала волосы под береткой! Это меня и спасло.
Анне Прокофьевне посчастливилось попасть в автотранспортный батальон (а не артиллерийский или танковый, которые постоянно были под обстрелом). Тем не менее враг постоянно старался зацепить шоферов. «Водители в Красной армии были большим дефицитом. Немцы это знали и старались их «убрать». Если сверху стреляли, то в кабину метили». На этом фоне молодой повар и училась готовить на сотню-другую голодных ртов.
— Когда меня привели знакомиться с поваром (настоящим, с соответствующим образованием), он был настолько выработанный работой и усталый, что даже стоять сам не мог. Поэтому первую «солдатскую кашу» пришлось варить самостоятельно. Поставили передо мной мех: перебирай. Я аж обомлела. Вспомнила, как дома мать давала стакан с зерном и надо было отделить пшено от проса. Полдня мучилась, а тут целый мешок! Увидев мое испуганное лицо, меня «успокоили»: «Пошуруй руками, чтобы мыши повыскакивали». Я от этих слов еще больше напряглась, — снова улыбается Анна Прокофьевна. — Каша в тот раз удалась добротная. Доктор похвалил, ребята ели так, что за ушами трещало. Неладное наш повар заметил, когда бойцы начали просить добавки. «Перловку давали три раза в день, все ее чуть в себя запихивали. А тут — добавки!» Посмотрел повар на провизию и все понял: я бросила в кашу все масло, что было. Нам за тот просчет потом еще несколько месяцев не добавляли продуктов. Зато шоферы всю войну спрашивали: «Аня, ну когда ты сваришь нам такой обед, как в первый раз?»
Фронтовой повар — это когда ты не только у огня с утра до ночи стоишь. Твоя задача — дрова заготовить, воду найти и очистить (брали мы ее из рек, озер, болот, канав и даже луж), кроме того, выкопать себе оборонительный окоп. Рабочий день обычно длился около двадцати часов, а было, что и все двадцать четыре. Спали сидя на стуле, положив голову на спинку.
— Блюдо из перловки бойцы называли «шрапнель», или «бронебойно-зажигательная», из проса — «блондинка», или «строевая». Готовили мы также из гороха и овсянки, привозили со склада консервы и мясо. Но были дни, когда готовить приходилось буквально из «ничего». Берешь ведро и выходишь «в народ»: кто сухарь или картофелину бросит, кто гороха отсыплет, у кого концентрат пшена остался.
Любовь, достойная кинофильма
— С мужем тоже на фронте познакомились? — спрашиваю, глядя на многочисленные портреты Василия Воронова, которые женщина раскладывает передо мной.
— Нет. Наша история любви началась до войны, — голос Анны Прокофьевны становится загадочным, а в глазах появляются искорки. — Помню, как будто это было вчера: я приехала к сестре в город Сумы и вышла прогуляться с ее годовалым сыном. Одна незнакомая улица, другая, сама не знаю, как оказалось во дворе среди разговорчивых детей и девушек. Вдруг вышла из дома женщина в возрасте с фотографиями: «Люди, посмотрите! Васько мой какой стал». Снимки переходили из рук в руки, дошел один ко мне. Как глянула — так сразу и влюбилась. Молодой, красивый. Глаз не оторвать. Вскоре мой племянник заплакал, я отошла на минутку. Когда вернулась, женщины уже не было. Как ее зовут? Куда нести фотографию Васи? Неизвестно. Так у меня эта карточка и осталась. Я не знала ни его фамилии, ни возраста, ни адреса.
Разве же могла девочка представить, какие неверояные, не подчиненные никакой логике события ждут ее впереди?
— Теперь ни один фильм о войне не обходится без любовной линии. Однако в реальности никакие шуры-муры не допускались. Были у нас двое — муж и жена. Три года скрывали и о своем браке никому ни слова. Пока она не заболела малярией. Собрались комиссовать, и тут раскрылась ее беременность на первых месяцах. Ой, какой поднялся шум! Такой стыд для батальона! Пришлось парочке признаться, кем они друг другу на самом деле приходились. Или еще случай. Как-то к комиссару Кузнецову приехала жена. Только он ее приобнял, это увидели другие: «Кто такая? Жена? Где документ? Нет? Под арест». А когда действительно подтвердилось, что они муж и жена, — руководство сразу же их по разным частям развело. Война есть война.
Однако чувства и устремления молодых пылких сердец никто не отменял. К самой Анне Прокофьевне бойцы «сватались» постоянно.
— Я всех посылала к черту без разбора. Однажды мой грубый ответ услышал комсорг и такой «прочухрай» мне устроил: «Ты думаешь, парню легко в любви признаться? Три слова девушке — это сложнее, чем в штыковую атаку идти». Он же меня и научил отвечать всем, будто у меня жених уже есть.
У меня как раз была фотография незнакомца в буденовке,— на минутку женщина замолкает, припоминая прошлое. -— И вот, когда во время войны ехала домой в отпуск, то проезжала через Сумы. Там на вокзале меня остановила женщина: «Не слышали ли вы чего про Васю Воронова?» Слышать я не слышала, но посоветовала женщине написать своему сыну письмо, если есть адрес. «Сама не напишу, грамоты не знаю. Поможешь? Я тебе чаю заварю». Она была такой настойчивой, что отказаться я не смогла. Только мы переступили порог ее квартиры, у меня подкосились ноги. На стене висел портрет того самого Васько, в которого я влюбилась перед войной по фотографии. Наплакались мы тогда с его мамой, повспоминали мирное время, а потом и письмо ее сыну написали. Внизу указали, что известие от мамы писала землячка Аня.
Переписка длилась между Василием и Анной три долгих года. Письма от любимого Васи — самые дорогие для нее. Жалеет только, что не сохранились самые первые. Их писали на полях газет — вот где каждое слово было со смыслом! Учись, молодежь! Это вам не сообщения в «телеграме» строчить.
— Василий приехал в отпуск только в марте 1947-го. Первое, что я от него услышала: «Где же ваши косички?» Знал ведь меня только по фото. А я как раз к Международному женскому дню обрезала волосы, тогда так модно было. Тем не менее знакомство состоялось. Сходили мы в кино, потом в театр, на танцы... Одним словом, последний день перед отъездом подкрался незаметно. Тогда любимый и пригласил меня в загс.
— Свадебное платье помните?
— Какое платье, деточка? Я расписывалась в Васиных сапогах. Он приехал в новеньких хромовых, мне их и отдал. Ведь все, что имела я, — кирзовцы 43-го размера, при том что мои ноги — 35-го. Зимой запихивала внутрь бумагу, тряпки, летом бегала босиком... Ой, всякое было. И тяжело, и страшно, и больно. Но вместе, душа в душу,
61 год шли по земле,— признается ветеран, и, чтобы не заканчивать разговор на грустной ноте, признается: — Знаете, Брест для нас с Васей — самый любимый город. Стал им еще тогда, когда мы проезжали через него, возвращаясь из Германии, где муж служил, домой. Даже ходили здесь в парк и бросали пятаки в фонтан, чтобы вернуться. Как только Василий ушел в отставку— мы без раздумий переехали в город над Бугом. Хорошо тут!
Анна КУРАК
Фото автора и из архива героини
Минск — Брест — Минск
Ссылки
[1] https://zviazda.by/ru/author/ganna-kurak
[2] https://zviazda.by/ru/gramadstva
[3] https://zviazda.by/ru/tags/semeynaya-gazeta
[4] https://zviazda.by/ru/tags/75-letie-osvobozhdeniya-belarusi