Национальная киностудия продолжает выводить свое кино в массы — на этот раз, 24 апреля, в кинотеатре «Пионер» прошли показы фильмов молодого документалиста Игоря Чищени. Режиссер уже восемь лет работает на «Беларусьфильме» и за это время стал автором крепких, деликатных, выдержанных картин «Страчаная песня», «Дыхание балот», «Першадрук» и других. А в 2017-м даже был назван «Человеком года в сфере культуры» как представитель киновидеоискусства. Не так давно Игорь Чищеня завершил небольшую работу Gеnеrаtiоn Рlау, где заговорил о сфере IT. Мы встретились с ним, чтобы посмотреть на современное белорусское кино глазами того, кто принадлежит к его молодой генерации, а возможно, и его славному будущему. О своеобразной самоцензуре, страхе оказаться не по размеру и антишколе белорусского кино — в нашем разговоре.
— В последнее время с «Беларусьфильма» приходят довольно обнадеживающие и оптимистичные новости о новых документальных проектах и сотрудничестве с независимыми режиссерами. Действительно ли на студии происходит, скажем так, либерализация?
— Могу подписаться под тем, что последние события выглядят оптимистично, но мне интересно, будут ли они такими в финале. Нечто подобное периодически случается, я пришел на киностудию, когда она также решила пригласить молодых режиссеров и посмотреть, что получится, может, кто-нибудь останется. Увидим, как пойдет в этот раз. Максим Швед, Алесь Лапо, Ксения Голубович и Вероника Бондарович задействованы в документальном альманахе, свой фильм снимает Дмитрий Махомет, мы с Дарьей Юркевич работаем над ее проектом о взрослении и принятии себя на фоне жизни на околочернобыльской территории. Для меня было очень приятно и неожиданно, что режиссеры, которые пришли в документальное кино не через Академию искусств и работу на телевидении, а своими, нестандартными путями, получили от национальной киностудии предложение о сотрудничестве. Такая коллаборация кажется интересной, только некоторые авторы достойны гораздо большего, вместо новеллы в альманахе им можно смело давать серьезные проекты. Ну действительно, что нам терять, нужно рисковать и не думать, а вдруг будет стыдно за белорусское кино. Потому что куда уже более стыдно? Мне кажется, Никита Лаврецкий (белорусский независимый режиссер. — Авт.) правильно сказал о нашем «конченом кино», мол, теперь уже нечего бояться, давайте делать то, что хочется.
— Можно ли эти маленькие шаги воспринимать как знак новой политики «Беларусьфильма»?
— Чтобы понять, последовательная это политика или усилия отдельных людей вроде Оксаны Эйхарт (директор студии «Летапіс». — Авт), нужно время. Потому что руководство периодически принимает неожиданные решения и заявляет: «Мы будем делать это и это», — и ты думаешь: «О, круто!» — а проходит время и все остается, как было. Если сегодняшние процессы станут импульсом к чему-то достойному внимания, будет здорово, но результат предсказать довольно сложно, поскольку в киносфере действуют разнонаправленные силы. Боюсь, ради перестраховки киностудия между молодым-талантливым и просто опытным режиссером будет по-прежнему выбирать последнего.
— Это прекрасно, что «Беларусьфильм» приглашает к сотрудничеству независимых авторов, но есть ли в этом смысл? Я неоднократно слышала, в том числе от режиссеров, что на студии у них ничего не получается так, как надо.
— Разумеется, здесь есть бюрократия и ограничения в средствах, но дело не только в этом. Появляется самоцензура — не в том смысле, что какие-то вещи нельзя показывать, а в том, что ты должен вписаться в каноны киностудии и стиль белорусского документального кино. Почти всегда я прекрасно понимаю, что нужно сделать, чтобы мое кино было приемлемым. Когда я снимал свой последний фильм Gеnеrаtiоn Рlау, я даже не имел представления, куда придет история и чем закончится кино, но понимал, что та экспозиция, которая в итоге получилась, подойдет под стандарты. Потому что концепция, которую я хотел бы воплотить, не соответствует тому, что у меня есть на киностудии. К тому же условно 1 мая тебе надо сдать фильм, ты вряд ли сможешь снимать восемь лет, как это делают... не у нас. Только стараться лавировать, как, например, лавировал Михаил Ждановский, когда создавал картину об Александре Анисимове, — он снял несколько коротких метров и через несколько лет сделал из них полный. Я не отрицаю, что и в этих рамках может возникать хорошее кино, просто оно предсказуемо будет такое и такое, но не такое и не такое. (Вырисовывает руками геометрические фигуры.) Если телевидение сравнивают с конвейером, то «Беларусьфильм» — это мануфактура, которая делает примерно то же самое, только работа у нее более ручная. Это не плохо, просто данность.
— Исходя из того, что сейчас происходит и не происходит, как думаешь, позитивное будущее белорусского кино все же в официальной сфере или неофициальной?
— Мне кажется, они должны друг друга признать, и тогда все будет хорошо. С обеих сторон идет взаимное неприятие: там дилетантство, а там бюрократия, — но какое-то взаимное уважение должно быть. В моем фильме «Першадрук» о Франциске Скорине ксендз цитирует Иоанна Павла II, когда тот сравнил православие и католицизм с двумя половинами легких, которые не могут существовать друг без друга. Так и в белорусском кино есть свои «православие» и «католицизм» – они либо дружат, либо враждуют, но все равно являются частями целого. Мы недавно снимали в Ивье, в этом городке три конфессии с уважением относятся друг к другу, например, на католическую Пасху в церковь пришли имам и батюшка... Сложно представить Никиту Лаврецкого на киностудии, но и хорошо, я не уверен, что «система» в принципе нужна независимым режиссерам, просто было бы нелишним понимание, что независимые авторы — не сумасшедшие, а просто другие, а в кино нужны как артхаус, так и блокбастеры и сериалы для бабушек.
— Ты окончил Академию искусств, работаешь на Национальной киностудии и являешься представителем молодого поколения белорусских режиссеров. Ты чувствуешь, что существуешь в традиции, что-то продолжаешь, принадлежишь конкретной школе?
— Нам еще в академии говорили, что белорусской школы кино нет. Были ученики Турова и Пташука, но и это не породило какого-то течения, не стало фундаментом крепкого здания. Слышал, что на одном из показов белорусских фильмов за рубежом кто-то сказал, что из-за отсутствия этой преемственности наши авторы такие разные, крутые и бесшабашные. Наверное, это наш плюс: не было гения, который наплодил себе последователей, которые делают то же самое, только в два раза хуже. Поэтому у нас такая банда – она отошла от мышления школы и просто делает то, что хочет делать. Здесь каждый приходит в кино своим путем и со своими переживаниями. Может, это тоже определенная школа — «антишкола». Я сейчас читаю о британском режиссере Линдсее Андерсоне, он начинал с бескомпромиссной кинокритики и, если кого-то считал гениальным, так и говорил: «Это лучший режиссер». Возможно, в том, чтобы не оглядываться на мнение большинства, мол, лучшими являются Спилберг и Кэмерон, оставаться собой, иметь свое мнение и быть в нем уверенными, и наш путь. Сейчас в белорусское кино возвращаются те, кто учился за рубежом, — Дарья Юркевич, которая получила кинообразование во Франции, Дарья Жук со своим американским бекграундом, Митрий Семенов-Алейников из ВГИКа. Их тоже не отнесешь к какой-то школе, поэтому у нас получается такое лоскутное одеяло — антишкола.
— Ты красиво говоришь о режиссерах, которые приходят в кино через желание что-то сказать, а я, наоборот, часто вижу авторов, которые хотят прикоснуться к кино, а сказать им нечего.
— Я согласен. Не так давно ездил на питчинг кинопроектов в Прагу, где кроме меня было много авторов со всего мира. Я видел презентации проектов с хорошей историей, конфликтной ситуацией, когда смотришь на режиссера и не понимаешь, зачем ему это и почему представленная тема его так трогает. Рядом были странные концепции, по поводу которых непонятно, как они будут воплощены на экране, но авторы ими горели. Я более склонен ко второму варианту, такая страсть движет проекты и скорее превращается в высказывание. Я не говорю, что все у нас понимают, для чего они делают кино, но хорошо было бы, чтобы понимали. Я снимаю городок Ивье не по своему сценарию, поэтому стараюсь найти в нем себя, что-то близкое и волнующее, во всех этих судьбах — то, что болит.
— Ты как-то сказал, что не считаешь правильным браться за заведомо успешные темы. Объясни свою позицию.
— Это я преувеличил, браться за такие темы нормально, но хотя бы не только потому, что они стопроцентно принесут успех. Сделать кино не должно быть первостепенной задачей. Меня немного волнует, когда каждый второй режиссер не понимает предмета и не пытается его осмыслить. Например, стало модно снимать про детей-аутистов, появилось много фильмов, и не все они хорошие, только для некоторых авторов эта работа — часть жизни. Образцом может быть картина «Антон тут рядом» Любови Аркус — даже не картина, а подвиг.
— Ты тоже цитировал Александра Миндадзе, который сказал, что в кино все равно снимаешь сам себя. Как это к тебе относится и возможно ли снимать себя в документальном кино?
— Я часто работаю с чужими сценариями, поэтому в каждом из них пытаюсь найти что-то, что резонирует с моими мыслями и страхами, соотнести своих героев с собой. Картина об Ивье рассказывает про историческую память и страх потерять себя, герои здесь с помощью религии пытаются сохранить свой род и историю. Для меня это тоже важно. В целом, в любой теме можно найти болезненные для тебя пункты и сделать фильм, который не будет просто отговоркой.
— Это всегда удается?
— Правильное ли здесь слово «удается»? Фильм — живая субстанция, которая часто начинает вести за собой. Диалог между тобой, сценарием и кино в любом случае удается, вопрос только, насколько успешно. Этот процесс поиска общего языка, компромисса даже интереснее всего другого. Я не всегда доволен тем, что получается, но признаю: есть конечный результат и он живет своей жизнью.
— Ты попробовал себя в игровом кино — с фильмом «Счетчик счастья». Хотел бы продолжить?
— Да, но пока не знаю как. Я не оставляю этих мечтаний, но для их воплощения не пришло идеальное время. Я имею в виду не условия киноиндустрии, а внутреннее самосознание: нужно принять себя, понять, что снимать и для чего, — это может произойти скоро, а может не произойти никогда. Мы возвращаемся к тому выбору: создавать кино, чтобы приобщиться к индустрии, или снимать фильмы, которые ты не можешь не снять. Поскольку мне ближе второй вариант, пока я занимаюсь ремесленной работой и пытаюсь вложить в нее часть своей души. Называть себя художником и режиссером бессмысленно, я уже почти десять лет работаю и понимаю, что на киностудии мы снимаем не произведения искусства, а только хорошие ремесленные работы. Страшно выпустить себя за пределы этой мануфактуры, делать то, что, возможно, никому не будет по размеру или вообще рассыплется на глазах. Пойти на такой риск — также в определенной степени принять себя. Пока что мне хватает процесса, который есть на «Беларусьфильме», опыта стандартного документального кино.
— Что, на твой взгляд, самое главное для режиссера?
— Когда-то считалось, что сформированное мировоззрение. Думаю, это все еще актуально. Важны также критическое мышление, адекватное понимание своего места и возможностей, а еще важно быть тем, кто ты есть. Ведь идеальное кино становится диалогом с автором, а всегда хочется, чтобы твой собеседник был глубоким, искренним, чувствительным и самобытным.
Ирена КОТЕЛОВИЧ
Фота Анны ЗАНКОВИЧ
Ссылки
[1] https://zviazda.by/ru/tags/irena-kacyalovich-0
[2] https://zviazda.by/ru/kultura
[3] https://zviazda.by/ru/kino
[4] https://zviazda.by/ru/tags/rezhisser
[5] https://zviazda.by/ru/tags/belorusskoe-kino