Вы тут

Найя Марие Аидт. Рассказы


Вызов повседневности

Найя Марие Аидт (1963) — датская писательница, не ограничивающаяся написанием только романов и новелл. Из-под ее пера вышли стихотворения, детские книги, тексты песен, радио- и театральные пьесы. В 1991 году она дебютировала сборником стихотворений «Пока я молода», состоящим из цикла, который охватывает период от весны до осени, используемым как наглядную характеристику женщины в момент перехода из одного жизненного цикла в другой. Следующие за ним сборники «Сложная встреча (1992) и «Третий пейзаж» (1994) пополняют первый сборник и составляют в трилогию, повествующую о превращении юной девушки в серьезную женщину-мать. В стихотворениях природные красоты перемежевываются с мелкими деталями повседневности и преображением личности.

Лирические нотки обостряются в сборнике «Дом напротив» (1996) и в сочетании с религиозными моментами в книге «Путешествие в неизвестность» (1999) отражают превращение женщины в Королеву бальзаковского возраста.

 В собрании рассказов «Прирост» (1998) Аидт обозначает свое пристрастие к бытовым мелочам и минималистической стилистике поколения 90-х годов. Она размещает человеческие судьбы с их индивидуальной чувственной жизнью и социальными взаимоотношениями в ячейки напряжения и неопределенности.

В 2006 году выходит в свет сборник рассказов «Бавиан», за который Найя Марие Аидт она получила Приз Критиков и Литературный Приз Совета Скандинавских Стран. Рассказы пронизаны особым напряжением, где одно слово или незначительное действие выбивает у героев почву из-под ног, разрастаясь в хаос. Аидт пишет о том, как достигает края человек и оказывается в ситуации, в которой невозможно контролировать ни себя, ни происходящее вокруг. Не тратясь на «танцевальные “па”», писательница обнажает «ядро» — человеческую боль и бессилие; образно говоря, рассказы на физическом уровне ощущаются как стоматологическое сверло, проникающее в больной зуб. В последовательном реалистичном тоне писательница выстраивает повествование как элементарную констатацию действий героев и их физических движений. В текстах не находится места для эмоциональных рефлексий или прямых комментариев. Но вопреки, казалось бы, отстраненному и прохладному подходу то одиночество и безысходность, в которые жизнь толкает героев, описываются Аидт со скрытой заботой и сопереживанием.

Жизненный опыт, связанный с повседневностью, обрисовывается в поэтическом сборнике «Поэзия» (2008), где Аидт делится впечатлениями собственного детства, а в зарисовках предлагает взглянуть на мир 1960-х и 1970-х годов. В книге «Подмигивания» (2009) также отражаются ее воспоминания, которые писательница использует для стихотворений о том, каково это, внезапно оказаться в другой стране.

В 2012 году. Аидт обращается к жанру романа и выпускает в свет роман «Камень, ножницы, бумага». Его можно воспринять двояко: как альтернативный детектив или же повествование о современном мужчине и его деградации. Контрастом к активному, порой агрессивному, действию служат лирические пассажи, вкропленные в роман.

В 2017 году должна выйти в свет новая книга «Если смерть что-то забрала, верни ей это».

Чтобы познакомиться с несколькими творческими этапами писательницы, читателям «Нёмана» представлены рассказы из сборников «Прирост» и «Бавиан».

 

Юлия БЕЛАВИНА

 

 

Найя Марие Аидт. Рассказы

 

Торбен и Мария

 

Что можно сказать о Марии? Что она блондинка, а корни волос темные? Что любит запеченную свинину с жиром? Что в детстве в февральских сумерках она любила смотреть на бесконечные поля? Когда взгляд отдыхает там, где низкое небо становится серым-серым, пока не стемнеет настолько, что в стекле она сможет видеть собственное лицо, зеленую лампу на столике позади и совсем вдали — прислонившуюся к двери курящую мать.

Окно — черное зеркало.

Мария.

Она лупит ребенка, пока он не замолчит. Это — мальчик по имени Торбен. В нынешнее время матери нечасто дают сыновьям такое имя. О да, Мария! О ней можно сказать: «Она назвала мальчика Торбен».

Скоро ему исполнится два года. Торбен — маленький заморыш. В нем нет ничего особенного.

 

Они идут по пешеходной улице. Торбен и Мария. Держась за руки. Останавливаются у фонтана. Мария садится на скамейку. Торбен бежит к каштанам. Деревья в цвету. Очень красивые. Мальчик распугивает стаю голубей. Находит черный камушек. Долго сражается с застрявшей в траве жевательной резинкой.

У Марии звонит телефон. Это Бьерн.

«Сколько тебя ждать, червяк? Куда ты, черт побери, подевался?»

Бьерн опаздывает. Мария вздыхает и оглядывается в поисках Торбена. Тот разговаривает с двумя девушками. Они улыбаются и жестикулируют. Торбен что-то им показывает. Девушки склоняются, чтобы посмотреть, и смеются. Одна из них гладит мальчика по голове. Затем машут на прощание и срезают путь по газону. Торбен смотрит вслед, пока они не исчезают из вида. По его лбу ползает муха.

Мария зажигает сигарету и зовет сына. Тот ковыляет к матери.

«Какой послушный мальчик, — замечает пожилой мужчина, севший на скамейку рядом с Марией. — В наше время дети никогда не делают, что им говорят».

 Мария дергает Торбена за руку. Он показывает черный камушек. Мужчина улыбается: «Добрый день, дружок!» Торбен прячет лицо за Марией.

Появляется запыхавшийся Бьерн. Мария обреченно качает головой и встает со скамейки. Бьерн сажает Торбена на плечи.

Бьерн — брат Марии. Они договорились пообедать в железнодорожном вокзале ДиэСБи. Там подают запеченную свинину. Бьерн весь путь несет Торбена на плечах.

«Почему ты пришел только сейчас, червяк?»

«Дела были».

«Дела у него, у козла».

«Да, да. Мобильные телефоны. Мы заработаем массу денег».

«Кто “мы”?»

«Бьергет и я».

«Я тебе говорила держаться подальше от Бьергета».

«Расслабься».

«Держись от него подальше».

«У него связи».

«Ничего у него нет!»

«Успокойся. Не хочет он видеть Торбена. Ты же знаешь Бьергета».

Мария посылает Бьерну яростный взгляд. Торбен старательно поет песнь про Мэри и барашка.

«Прекрати петь, Торбен!»

«Почему паренек не может попеть?»

«Потому что не может».

Бьерн закатывает глаза.

«Ты больная на голову», — говорит он и присоединяется к Торбену. Хотя песни он не знает, поет громко и фальшиво. Торбен пугается и замолкает. Тем временем Мария переходит на противоположную сторону улицы. Бьерн берет Торбена под мышку и идет за ней.

«Возьми себя в руки, — кричит он ей вслед. — Что за чертовщина с тобой происходит?»

 

Они едят запеченную свинину и запивают колой-лайт. Торбен получил сосиски и картошку-фри. Мальчик не достает до стола. Они едят молча. Вдруг Мария замечает жевательную резинку, прилипшую к левой ладони Торбена.

«Сволочь», — шипит она, пытаясь отодрать жвачку.

Не получается. Мария краснеет от усилий. Она хватает Торбена за запястье и сжимает. Мальчик, не мигая, смотрит перед собой. Мария дергает его за руку, и он бьется головой о край стола.

«Оставь малыша в покое!, — реагирует Бьерн с набитым ртом. — Мария!»

Мария отпускает сына. Тот продолжает смотреть в никуда.

«Ты его бьешь?» — Бьерн слизывает с пальцев остатки мяса и красной капусты. Мария прищуривается и переводит взгляд на Бьерна.

«Держись подальше от Бьергета, понял?»

Она отталкивает тарелку. Мария все съела, включая веточку петрушки, украшавшую картофель. Соуса как будто не было. Торбен опрокидывает колу. Бьерн вытирает стол салфеткой.

«Мария, оставь его, он — маленький».

«Через месяц будет два года».

«Но маленький же».

«Ты — полный дурак, Бьерн».

 

Они уходят. Красивые розовые облака медленно плывут по небу. Торбен и Мария держат друг друга за руки. Они идут по пешеходной улице, Бьерн останавливается. Ему в другую сторону. Он идет к Бьергету купить гашиша и обсудить дела.

«Пошел ты», — произносит Мария, уводя Торбена.

Несколько минут Бьерн смотрит, как они удаляются. Крупная молодая женщина в черных брюках и белом топе. Блондинистые волосы с темными корнями. Мальчик в красных шортах и футболке. Бьерн трясет головой и оборачивается. Засунув руки в карманы, огибает ратушу. Он решает пойти пешком до северной части города, где обитает Бьергет. На редкость удивительный, светлый весенний вечер; небо молочно-голубое, где-то рядом заливается дрозд.

 

Мария бьет маленького ребенка. Своего сына Торбена. Она лупит его. Она швыряет его об стенку. Пихает ногами, когда он забирается под обеденный стол. Отвешивает оплеуху, когда он ковыряется в носу. Она трясет его, когда он засыпает на диване. Привязывает к кроватке. Хотя этого не требуется, он всегда лежит спокойно.

«Бей по заднице, видно не будет, — посоветовала ее мать. — Иначе в детском саду докопаются».

Вероятно, она права. В детском саду начали удивляться. Торбен ведь застенчивый, но агрессивный. Он бьет детей, когда они подходят близко. Кусается. У него часто шишки и припухлости на теле и голове. Подозревалось, что это — результат детских драк. С другой стороны, Мария производит благоприятное впечатление. К тому же, нельзя бездоказательно судить других людей. Дети в таком возрасте часто травмируются. Они неуверенно держатся на ногах, падают и расшибаются.

Но Торбен — не предмет мечтаний каждой матери. Он несимпатичный, не светится. Наоборот. Страшненький и сопливый. Откровенно говоря, от такого ребенка хочется избавиться. Дети бывают разные. Возможно, поэтому никто не обращает особенного внимания на царапины Торбена. Никто не хочет обращать внимание. Может, поэтому.

 

Мария закрывает дверь на ключ и зажигает в прихожей свет. Она ищет пульт от телевизора и включает его. Гостиная во мраке. Вздохнув, она садится на диван. Торбен пристраивается рядом. Она бессознательно треплет его по волосам, он пристраивается к ее груди. Они смотрят передачу об африканских побережьях. Вскоре Торбен засыпает, и Мария относит ребенка в кровать. Потом она сворачивается клубочком в углу огромного бежевого дивана, предварительно захватив лимонад и сигареты. Мария остается лежать далеко за полночь.

 

Ах, Мария!

Бьерн — брат, Торбен — сын.

Я — Бьергет.

Помнишь, как мы впервые встретились? Ты рассказывала о бесконечных полях и разрешила в сумерках потрогать грудь. Часами гуляли по пешеходной улице. Я мог играть с твоими волосами, когда ты ложилась на мою грудь там, на скамейке у фонтана. Мы ели запеченную свинину на вокзале. Сколько лет прошло! Ты была такой... новой. Неизведанной! Тем летом тебе исполнилось семнадцать. Я чувствовал себя стариком. Тебя отличали безудержность и беспечность. Сейчас ты изменилась. Многое о тебе известно. Не беспокойся о Торбене, мне все равно. В нем нет ничего особенного. Никогда не воспринимал его как своего сына. Он твой, Мария. Делай с ним что хочешь. Маленькие дети для меня ничто. Бьерн сказал, ты сердишься на меня. Прекрасно тебя понимаю. Наше время прошло, сейчас мне достаточно наблюдать за тобой со стороны. Не как маньяку, а как призраку из прошлого. Ты идешь по кругу, Мария, мне доставляет удовольствие следить за тобой: пешеходная улица, злость, побои, срывы на мальчике, покупка дешевой одежды, пьянки на дискотеках и минимум секса, который ты можешь себе позволить.

Пешеходная улица, злость, побои. Я знаю твое место в жизни, и оно мне нравится.

 

У Торбена день рождения — два года. Он празднует с мамой Марии, Марией и Бьерном. Куплены сладости, чипсы и коктейльные палочки для лимонада Торбена. Все четверо сидят на диване. Работает телевизор, Бьерн помогает мальчику распаковать подарки. Он отводит Торбена в спальню поиграть с машинками. Женщины закуривают. Они слышат, как Бьерн изображает сирену «скорой помощи».

Торбен лежит на животе на полу и возит желтый трактор взад-вперед.

«Торбен, смотри, у меня кое-что есть для тебя».

Бьерн достает из кармана маленький пакет. В нем — пластиковый шар. Один из тех, который потрясешь, а внутри снежинки закружатся над Дедом Морозом. Правда, в этом шаре вместо Деда Мороза — зеленая елка. На заднем фоне темно-синее небо со звездами. Бьерн показывает мальчику, как управляться с шаром. Торбен с открытым ртом смотрит на плотные снежинки и встряхивает шар.

«Это подарок твоего отца, Торбен. От папы».

Но Торбен не слышит. Он наслаждается игрушкой. Мальчик вновь и вновь трясет шар и с удивлением наблюдает за чудом. Бьерн встает с пола и идет в гостиную. Мать приготовила попкорн в микроволновке. Закинув горсть кукурузы в рот, он зажигает сигарету.

«Вспомнил-таки Бьергет. Я и не думал».

«О чем ты?»

«День рождения пацана».

«Что за фигня?»

«Он в восторге от подарка».

Мария прекращает жевать.

«Что?»

«Подарок от Бьергета. Парнишка без ума от него».

Мария встает и угрожающе направляется к Бьерну.

«Мария, прекрати», — предупреждает мать.

Мария грубо отталкивает Бьерна на пути из гостиной. Она выхватывает шар с елочкой из рук Торбена и открывает окно. Мальчик начинает хныкать. Она изо всех сил кидает шар и видит, как он разлетается на мелкие кусочки, соприкоснувшись с тротуаром. Торбен хватает ее за брюки. Мария освобождается, с грохотом захлопывает дверь в спальню. Она с тяжестью опускается на диван рядом с матерью.

Бьерн берет пальто и уходит.

 

На следующий день Мария и Торбен выходят на улицу, и мальчик обращает внимание на осколки шара. Он хотел собрать их, но Мария затолкала осколки под машину. Будь спокойна, Мария, я больше не пошлю никаких подарков твоему сопляку. Это был всего лишь маленький эксперимент. Хотелось посмотреть, сможешь ли ты вырваться из замкнутого круга. Видимо, нет. И вот вы с Торбеном гуляете по пешеходной улице туда-сюда, туда-сюда. Ты садишься на скамейку у фонтана. Торбен бежит к каштанам. Ты говоришь с Бьерном по телефону. Вы едите запеченную свинину и ссоритесь. Дома ты поднимаешь Торбена и швыряешь об острый угол стола. Единственное, что я не могу сказать, О ЧЕМ ты думаешь, сидя вечером на диване.

Да ты и сама, вероятно, не знаешь.

 

 

Поездка на машине

Когда Николай захлопывает дверь машины, оказывается, что Тобиаса нет. «Что за черт!» — ругается он и смотрит на Миа, которая, отстегнув ремень безопасности, вылезает из автомобиля. Он провожает ее глазами до дома и наблюдает, как она поигрывает ключами. «Когда мы приедем?» — спрашивает Сине, и Братишка пускается в рев. Николай поворачивается и наклоняется поднять соску, но та скатывается под переднее сиденье. «Дай ему соску, — обращается он к Андреасу, поглощенному комиксами. — Сейчас же!» Андреас неохотно просовывает руку под сиденье и хватает соску. Братишка замолкает. Николай с нетерпением поглядывает на дом. Наконец Миа возвращается, подталкивая перед собой Тобиаса. Долговязый пятнадцатилетний мальчик хмуро смотрит перед собой. Николай чувствует, как все в нем начинает клокотать, как ветер в камыше, словно камыш прорастает в нем. Стиснув зубы, он заводит автомобиль. Тобиас протискивается на заднее сиденье. Андреас протестует: «Он сидит на моей ноге». Сине вскрикивает: «Вот хрень!» «Ну вот, — произносит Миа твердым, решительным голосом. — Едем!»

Она поглядывает на детей в зеркало заднего вида, пока машина выруливает на дорогу. Сине толкает Андреаса, Братишка рьяно сосет одновременно соску и указательный палец, Тобиас, нахлобучив шляпу, прижимается к стеклу. «Мы приедем слишком поздно», — заявляет Николай. «Почему так долго?» — «Мама звонила. Она еще в больнице». Миа включает радио. «Я сказала, мы заедем на обратном пути». Николай не слышит, он наклоняется вперед, чтобы лучше разглядеть автостраду. Идет дождь. Стекла запотевают, они вынуждены приспустить стекло, невзирая на шум шоссе и на капли дождя на шее Миа. Она раздает сосульки. Сине сообщает, что ее тошнит. Андреас говорит, что хочет писать. Спустя несколько минут: «Если мы не остановимся, написаю на сиденье».

На заправочной станции Тобиас выходит из машины, зажигает сигарету, отворачивается и склоняется над телефоном. Он возвращается насквозь промокшим. «Тобиас воняет дымом», — произносит Сине, закрывая нос. «И мокрой собакой», — добавляет Андреас. «Оставьте Тобиаса в покое», — просит Миа, неуклюже протягивая Братишке бутылку с соской. «Разве Сине не может ее дать?» — спрашивает Николай. «Не хочу», — отвечает Сине. «Такой фразы не существует», — отвечает Николай. Миа немедленно реагирует: «Я сама могу это сделать». Дождь усиливается. Фуры проезжают мимо, забрызгивая стекла грязной водой. «Таким темпом мы точно не успеем на паром», — Николай остервенело жует жевательную резинку-антитабак. «Посмотрим», — успокаивает Миа. Со временем Братишка засыпает. Миа созерцает его бледное личико и голубые вены на веках. Она потерла ноющую руку. Телефон Тобиаса непрерывно позвякивает. «Почему Тобиасу можно пользоваться телефоном в машине, а мне нет?» Сине без устали пинает сидение Николая. «Почему вы не отвечаете?» — «Прекрати бить ногами по папиному сиденью», — просит Миае. «Если ему можно, значит, и я могу», — отвечает Сине и достает телефон. Беспрерывные трели телефона Сине перемежаются с позвякиванием телефона Тобиаса. «Прекрати ПИНАТЬ сиденье, Сине», — говорит Николай. «Убери телефон», — настаивает Миа. Сине прекращает бить по сиденью, но продолжает проигрывать рингтоны. «Разбудишь Братишку», — предупреждает Миа и протягивает руку к телефону Сине. Девочка, хихикая, поднимает его выше, так, что Миа не дотянуться. Миа отстегивает ремень безопасности, поворачивается и практически становится на колени между сиденьями. «Мне ничего не видно, когда ты в такой позе», — жалуется Николай. Миа хватает Сине за руку и вырывает телефон. «Ой! Ой, черт побери, моя рука!» — «Не выражайся!» Миа вспотела. Сине притворяется плачущей. Малыш просыпается с воем. Миа замахивается, словно хочет больно ударить Сине. «Посмотри, что ты наделала! Андреас, дай ему соску!» Андреас вставляет соску в рот Братишки, ласково проводя рукой по щеке, не отрываясь от комиксов. «Отдай комиксы, сейчас моя очередь, — захныкала Сине. Мама сказала, мы должны делиться». — «Оставь всех в покое, Сине», — произносит Миа. «Я ничего не делаю. Ты сама сказала, мы должны делиться!» — истерически ведет себя Сине. Миа дает ей сосульку. Сзади воцаряется тишина, слышно лишь посапывающее дыхание Братишки. «Только бы он не заболел, — обращается Миа к Николаю. — Сильно кашлял ночью». Николай не отвечает. Он жует резинку, челюсти активно двигаются. Миа прислоняется щекой к холодному, влажному стеклу. Умиротворенная работой дворников, Миа впадает в легкую дрему. Романтические мысли мечутся в голове, как беспокойные насекомые. Поползновение руки Николая в ее сторону. Ее губы сомкнулись вокруг его пальца. Птица на верхушке дерева. Размытая картинка, в которой она идет по длинному коридору, двери по обеим сторонам захлопнуты, вокруг ни души, только пустые конторы, распахивающиеся по мере ее движения. Раздавался стук каблуков. «Спишь?» — спрашивает Николай. «Да нет». — «Не думаю, что он заболеет, — продолжает Николай. Через мгновение: — Приедем, составим план». — «План?» — «Что мы будем делать на каникулах». — «Что ты имеешь в виду?» — «Мы вынуждены ввести правила». — «Что-что?» «Для детей. — Николай мельком взглянул на нее. — Да, распределение обязанностей, как далеко дети могут уйти и когда надо быть дома». Она разглядывает профиль Николая, протягивает руку и проводит по его волосам. Он вновь бросает на нее взгляд. Она улыбается. Николай кладет руку на ее бедро, Миа покрывает ее своей. «Тобиас в состоянии время от времени присматривать за младшими, а мы можем уделить время себе», — шепчет он. «Ни за что, — реагирует Тобиас, — уезжаю в пятницу. Ники возвращается с каникул, и честно говоря, не планировал гнить на даче». — «Тобиас, — отвечает Миа. — Прекрати, мы это обсуждали. Ники может приехать к нам». Спрятавшись под шляпой, Тобиас качает головой. Он холодно смотрит на Миа в зеркало до тех пор, пока она не сдвигается в сторону настолько, чтобы исчезнуть из его поля зрения. «Я именно об этом, — комментирует Николай. — Нам нужно договориться». — «Но мы уже договорились!» — отвечает Миа. «Я хочу журнал! Сейчас!» — после долгого молчания кричит Сине, которая, очевидно, съела конфету. Она выхватывает журнал у Андреаса и опять принимается лупить по переднему сиденью. «Есть хочу, — заявляет Андреас. — Умру от голода, если не остановимся».

 

При подъезде к паромному терминалу они увидели уходящий вдаль корабль. Дождь стих, до следующего парома час. «Я же говорил, надо было ехать по мосту», — сказал Николай. «Сколько денег мы получим на сладости? — интересуется Сине. — Вы сказали, что дадите деньги на сладости». Миа выходит из машины. Сине дергает ее за пальто: «Дай нам денег!» Николай идет в туалет, Андреаса нигде не видно. Миа смотрит на длинные очереди автомобилей. Затем она переводит взгляд на зал ожидания, где открывается дверь и выходит Николай. «Где Андреас?» Тобиас пожимает плечами. Она смотрит на море. «ГДЕ он?» Миа зовет его, кричит его имя, бежит вдоль машин. Она бежит к первому автомобилю в очереди, к шлагбауму, разделяющему сушу и море. Андреаса там тоже нет. Миа слышит, как разбиваются волны о причал. Запыхавшись, она останавливается, чтобы осмотреться. Она не видит ни его зеленую куртку, ни его светлую голову. Миа успевает представить себе мертвое тело мальчика, похороны и собственное сумасшествие, как потеряют значение другие дети, если Андреаса не будет. Николай потеряет значение, она никогда не сможет жить ни с ним, ни с кем-то другим. Ветер раздувает полы пальто, волосы бьют по лицу. Красная, обжигающая ненависть к членам семьи настолько охватывает ее, что она начинает громко рыдать незнакомыми, неконтролируемыми всхлипами, быстро уносимыми ветром. Внезапно ей кажется, что она не может перевести дыхание между припадками плача, как будто ветер мешает. Миа охватывает панический страх за свою жизнь. Так она, раскачиваясь, стоит в развевающемся пальто, прикрывая рот рукой с мокрыми обезумевшими глазами, когда Тобиас очень медленным шагом подходит к матери. Руки в карманах, шляпа облепила лицо, ветер наполняет воздухом его и без того большие брюки. Картина получается смешная. Он становится перед ней. На Миа нападает приступ плача. Она пытается произнести имя Андреаса, но из губ вырываются нечленораздельные звуки. «Расслабься. Его нашли». Она убирает руку ото рта. «Где?» — кричит она. «Не знаю. Он ходил на какую-то машину смотреть». — «Машину?!» Тобиас бросает на нее пронзительный взгляд. «Да, на машину». Он демонстративно пожимает плечами, поворачивается и уходит таким же медленным шагом назад к бесконечной очереди из автомобилей. Миа последний раз смотрит на воду. Глубоко вздыхает и трет глаза. Пошатываясь, возвращается к своей машине.

Андреас сидит на заднем сиденье и читает комиксы. Он не реагирует на вспышку гнева и ласку матери, отворачивается, когда она хочет взять его лицо в ладони, вырывает руку при попытке взять его за руку. Сине сидит рядом и закидывает в себя сладости. Николай вытащил Братишку из автокресла, и теперь тот сидит на руке отца. В толстом комбинезоне ребенок выглядит как кукла. Руки, как палки, торчат из комбинезона. Он восторженно лопочет при виде Миа, сопли пузырятся вокруг носа. Николай смотрит на жену с непониманием, но с мягкостью. «Ты плакала?» — изумляется он. Она запускает руку в карман Тобиаса и достает сигареты. «Какого черта ты делаешь?» — недоволен Тобиас. Миа поворачивается спиной к ветру и зажигает сигарету. Николай хмурится и делает шаг назад. «Мама, что ты делаешь?» Тобиас вырывает пачку из рук Миа. «Миа, ты должна, — начинает Николай. — Мы же договорились не курить». Миа идет в сторону зала ожидания. «Миа, ты ведь не куришь!» — кричит он ей вслед. Она открывает дверь и садится на скамейку. Пахнет старым, холодным дымом. Двое подростков, хихикая, по очереди курят сигарету. Миа затягивается, пока не подступает тошнота. Тогда она отправляется в туалет и пьет воду из-под крана. Лицо опухло от слез, тушь и тени размазались по щекам. Она выглядит так, словно кто-то высыпал ей на голову пепел.

 

Когда Миа возвращается к машине, Николай заводит мотор. Дети на своих местах. Сине дает Братишке леденец на палочке. Очевидно, кто-то пукнул, пахнет тухлыми яйцами. Миа опускает окно. Все молчат. Николай вопросительно смотрит на Миа, а она думает: «Все пропало». Его взгляд грустен. Он выглядит потерянным. Миа кладет руку на его бедро. «Прости», — извиняется она, хотя планировала сказать совсем не то. «Ты должна мне сигаретку», — говорит Тобиас. Сине без остановки напевает две строчки одной песни, Андреас пинает ее колено, Братишка схватил девочку за волосы и запихивает их в липкий рот, который окрасился зеленым от леденца. Андреас и Сине прыскают от смеха при виде зеленого лица Братишки. Они заходятся от хохота, даже губы Тобиаса трогает некое подобие улыбки.

 

На паром Андреас и Сине получают деньги для игры в автоматы с условием, что они заберут Братишку на детскую площадку. Тобиас исчезает с банкой колы и мобильным телефоном. Миа кормит малыша яблочным пюре из банки, Николай приносит кофе. Паром покачивается. Старшие дети относят Братишку на лошадку, Николай садится рядом с Миа. Он обнимает ее. «Солнышко», — произносит он. Так они сидят: молча, кофе дымится перед ними. Они наблюдают за другими пассажирами. «Что с мамой? — спрашивает Николай. — Ей лучше?» Миа кивает. Кофе булькает в животе в такт парому. Она голодна. Кажется, Николай хочет сказать что-то еще, но появляется Сине с Братишкой на руках. «Он обкакался», — заявляет она. Николай берет плохо пахнущего ребенка, Миа протягивает подгузник. Она видит, как муж улыбается Братишке, целует и шепчет что-то в ушко. Тобиас подходит к столу, и на долю секунды она его не узнает. Лишь когда он произносит первые слова, Миа понимает, что это ее сын. «Мама, уезжаю в пятницу. Вечеринка у Йоханенеса, да и Ники возвращается». Он садится напротив. Положив обе руки на стол, склоняется и смотрит ей прямо в глаза. «Уеду, даже если ты не разрешишь. Ставлю перед фактом. Поживу у отца». — «Он в Лондоне». — «У меня есть ключи». Миа отрицательно качает головой. Она успевает подумать, что в конце концов она согласится, но не уверена, правильно ли поступает. Тобиас быстро встает и уходит. Словно резкий порыв ветра прошелся по камышу и растение растет в ней. Миа задерживает дыхание. Приходит Николай и усаживает Братишку ей на колени. «Тобиас уезжает в пятницу», — говорит она. «Я же предупреждал, — реагирует Николай. — Надо было его дома оставить». — «Ты сам хотел, чтобы он присматривал за младшими на даче!» Братишка запускает пальцы ей в рот и дергает за губу маленькими, острыми ногтями. «Поскольку он с нами, должна же быть от него польза. Разве нет?» Миа гипнотизирует стол. Дикий голод, живот скручивает. «Солнышко, — Николай убирает пальцы Братишки из ее рта. — Это к лучшему. Побудет несколько дней и уедет. Каждый получит что хотел». Миа поднимает глаза, Николай гладит ее по волосам и убирает локон за ухо. Вдруг он ее целует, язык скользит по ее зубам, в ее теле начинает бурлить кровь, она обхватывает его за голову. Братишка хрюкает, оказавшись зажатым между двумя телами и пытаясь выбраться. В этот момент она слышит рыдания Андреаса, подвернувшего ногу на детской площадке: он неудачно спрыгнул с горки.

 

Машина забита фантиками от конфет, игрушками и пустыми банками из-под кока-колы. Тобиас теперь на переднем сиденье. Миа зажата между детьми на заднем. Она напевает песенку для Братишки. Сине подпевает. Бледный Андреас молча сидит между ними. Миа гладит его по голове. Спустя некоторое время Николай и Тобиас начинают разговор. Миа слышит отрывки разговора в перерыве между песнями: о соревнованиях, в которых участвовал Тобиас, что-то о чемпионате мира по футболу, сколько раз Тобиас прогулял уроки немецкого языка в первом классе гимназии. Небо стало проясняться, в некоторых местах оставаясь черным, серо-черным, иссиня-черным и насыщенно-фиолетовым. Миа смотрит в окно и поет. Сырость на полях, местами лес. Дорога извивается по холмистой местности. От воспоминаний о времени, когда она сидела на скамейке в такую погоду во время каникул у тети, она мерзнет. Мурашки бегут по телу, волосы пахнут соплями, и мухи садятся на шоколадные хлопья. Она сидит справа на гладкой деревянной скамье за столом, покрытым клеенкой, щипает себя за колени и размазывает шоколадную пасту по тарелке. Миа нюхает и жует волосы, мухи ползают по голым ногам, которыми девочка дрыгает. На кухне играет радио, в раковине гремят кастрюли. Неприятное чувство, которое тетя называет тоской по дому, грызет изнутри. Физическое желание прижаться к маминой ноге в нейлоновых колготках, обхватить рукой ее упругое бедро. Почувствовать мамино дыхание, хотя и пахнущее чем-то кислым, но она не отодвигается и продолжает сидеть рядом с большим телом матери, ковыряясь в болячке на мамином лице. Так оно и должно быть. Тетя входит в гостиную, упирает руки в бока и спрашивает, долго ли девочка будет копаться в еде. Миа тщетно ерзает в битком набитом автомобиле, ощущает мокрые ноги в сапогах. Она сжимает в кулаке соску Братишки. Тут она слышит голос Сине: «Мама, ты не слушаешь меня!» Миа разжимает руку, соска падает на пол, она поворачивает голову и встречает презрительный взгляд Сине. «Ты прибабахнутая? Спишь или что?» — «Следи за языком», — жестко отвечает Миа. Николай улыбается в зеркало заднего вида, она отвечает на улыбку.

Они останавливаются у кафетерия в маленьком городке в тридцати километрах от дачи. Андреас хромает, его берут на руки и вносят в кафетерий. Сине тотчас начинает носиться по лужайке, повизгивая от восторга. Николай и Тобиас приносят еду, Миа пытается напоить молоком Братишку, но тот не хочет сосать бутылочку. Они едят за столом, Николай запускает руку под блузку Миа. Взрослые смотрят друг на друга. Взгляд Николая подергивается поволокой, в Миа растет желание. Мужчина старается проникнуть ей в брюки. Братишка откидывается на стуле и заходится плачем. Он ревет так громко, что люди с ужасом начинают оглядываться вокруг. Миа встает и выносит Братишку на улицу. В перерывах между оглушающим ревом малыш жадно хватает воздух и отчаянно лягается. Женщина наматывает круги перед кафетерием, укачивает и успокаивает ребенка, но тщетно. Выходит Николай с бутылочкой, теперь они вдвоем, неимоверно замерзая в тонкой одежде, уговаривают малыша попить молока. Жидкость попадает ребенку не в то горло, и он заходится кашлем, как будто задыхается. Миа трясет его. Братишка с новой силой неистово кричит. Краем глаза Миа видит детей, все еще сидящих за столом в кафетерии. Кажется, Андреас и Сине ссорятся из-за картошки-фри. Сине бьет Андреаса по голове, тот хватает девочку за волосы. Они катятся по полу. Мужчина за соседним столиком встает и вмешивается, его жена неодобрительно качает головой. Николай бежит к машине с ребенком на руках, Миа мчится обратно в кафетерий. Дети продолжают сидеть на полу. Сине хнычет. Андреас слизывает соус ремолад с пальцев. Пара за соседним столиком провожает ее глазами, пока Миа собирает верхнюю одежду, сумки и зовет Тобиаса, который ничего не слышит из-за громкой музыки в наушниках. Она берет Сине и Андреаса за руки и выводит их на улицу. Андреас ковыляет. «Почему мы уходим, я еще не поел», — жалуется мальчик. «Отпусти меня! — кричит Сине и вырывается. — Я ничего не сделала! Что я натворила?»

Братишка успокаивается через десять минут после начала пути. Десять минут непрекращающегося рева. Сине и Андреас, зажав уши руками, укоризненно смотрят на Миа. Во рту женщина ощущает привкус жирной пищи и слабого кофе. Опускается темнота. Миа в предвкушении ночи с Николаем. Как здорово будет провести отпуск всем вместе. Она думает, надо будет найти врача, который осмотрел бы ногу Андреаса. Женщина разглядывает свои сложенные белые руки. Она замечает, как сердце вдруг стучит чаще, когда она кладет руку на плечо Тобиаса и сжимает его. Мальчик наполовину поворачивается и с удивлением смотрит темными глазами. Звонит телефон Миа. Незнакомый голос сообщает, что дело касается ее матери. Она умерла.

 

 

Она не плачет

Аника стоит на пыльной платформе c куклой в голубой игрушечной коляске, подбитой тонким пластиком в синий горошек. Одной рукой она держится за отцовские серые фланелевые брюки, а другой  размахивает в разные стороны. Ее внимание привлекла девочка на противоположной стороне, сидящая на коленях у матери. Девочка обняла маму за шею и прижалась щекой к ее лицу. Аника с отцом провели на перроне какое-то время. Он читает газету и отстраненно отвечает на вопросы дочери.

«Это наш поезд?»

Он кивает.

«Точно наш?»

«Нет».

«Почему ты читаешь газету?»

«Ммм…»

До вокзала они добирались на такси. Аника мышкой сидела на заднем сиденье и рассматривала густые и седые волосы на макушке шофера. В машине плохо пахло. Ее отец разговаривал иначе, чем обычно, и странно смеялся на шутки водителя.

Она сильно плакала, когда они уезжали. Младенец срыгнул на мамину спину. Отец вынес громко кричащую Анику из квартиры. Они едут к бабушке и дедушке со стороны папы. Мама слишком устала, чтобы к ним присоединиться. Аника так не считает. Ведь младшая сестренка все время спит. Отец складывает газету и улыбается: «Приедем на паром, и знаешь, давай-ка съедим по мороженому».

Высокий, незнакомый мужчина с улыбкой подошел к отцу и Анике. Очевидно, он — знакомый отца, судя по тому, как они громко от всего сердца поприветствовали друг друга. Он зажал два чемодана между ногами, чтобы пожать руку.

«Это моя дочь Аника», — говорит отец, положив руку на голову девочки.

«В последний раз я ее в коляске видел!»

«Три года назад, — отвечает отец. — Ей сейчас три с половиной, и месяц назад у нас родилась еще девочка».

Незнакомец оторвал взгляд от Аники, посмотрел на отца и восторженно похлопал его по плечу.

«Поздравляю, старик, как я рад за тебя! Мама с малышкой хорошо себя чувствуют?»

В этот момент Аника зажимает коляску с куклой между коленями и стоит подбоченившись. Она находится между двумя мужчинами. Девочка рассматривает лицо незнакомца. Ей больше не хочется возвращаться домой к маме, к желтым занавескам и коту, вечно дремлющему с полузакрытыми глазами в лучах солнца на кухонном полу. Она с абсолютной точностью скопировала позы обоих мужчин и вновь бросила взгляд на девочку, продолжающую прижиматься к загорелой матери. Глупая девчонка! Аника ощущает коляску между голыми коленями. Она надувает пузырь из слюны, который лопается, оставляя мокрое пятно вокруг рта. Аника показывает язык девочке. Она чувствует себя крупной и высокой. Ощущение немного похоже на то, когда они с мамой ходили в бассейн, она завизжала, войдя в холодную воду, но в целом было приятно. Девочка, как отец, переносит вес на левую ногу. Что-то необыкновенное охватывает ее тело, что-то бархатисто-мягкое и темное, но сильно освещенное. Она — Человек. Девочка не может устоять на месте, ей хочется прыгать, бежать к мусорному ведру на другом конце платформы. Мельком взглянув на отца и мужчину, говорящего глубоким ворчливым голосом, убеждается, что они стоят абсолютно спокойно, словно запертые в большие медвежеобразные тела. Аника остается стоять, потирая, как отец, подбородок большим и указательным пальцами. Именно тогда незнакомец обращает внимание на девочку. Он замолкает на середине предложения, и улыбка растекается по лицу. Незнакомец прыскает и подносит руку ко рту. Отец с удивлением следит за взглядом мужчины и беспричинно заливается смехом, осматривая Анику, и прекращает только тогда, когда взгляд падает на зажатую между коленями коляску, а затем — на серьезное лицо девочки. Аника прячется за отца. В голове и животе горит нечто. Отец склоняется и берет ее на руки. «Тебе нечего смущаться», — он пытается овладеть голосом. Смотрит на друга и вновь хохочет. «Нас смешит, что ты стоишь, как мы». Голос отца звенит. «Так смешно!» Двое мужчин не сдерживаются и опять смеются, не в силах остановиться. Отец огромной рукой подтягивает девочкино лицо к своему. Аника душераздирающе плачет, глядя на девочку на противоположной платформе, которую в этот момент мама опустила на землю. Девочка немедленно убегает и карабкается на скамейку. Аника плачет громче. Смех становится тише. «Солнышко, нет повода для слез», — говорит отец. Подъезжает большой коричневый поезд с клокочущим и шипящим звуком. Отец быстро прощается с другом и заходит в поезд с Аникой на руках. В купе он сажает ее на сиденье и с улыбкой качает головой. Хлюпая носом, девочка встает на колени и прижимается лбом к стеклу. Она разглядывает голубую коляску, оставшуюся на платформе. Не произносит ни слова. Она ощущает запах отцовского курительного табака. Окно на вкус кислое. Маленькое черное зернышко, напоминающее зрачок в одном глазу отца, которое косит, когда отец не знает, что сказать, теперь посеяно у нее внутри. Аника чувствует, как клокочет в животе, но не плачет. Поезд отъезжает от платформы. Поля и леса проносятся мимо. Такие далекие и зеленые. Она не плачет.

 

Возможности

По пути к машине обращаюсь к нему: «Мне не нравятся машины. Они мне никогда особенно не нравились. Мне кажется, наши отношения были лучше, когда мы ездили на велосипеде или ходили пешком».

Мы сидим рядом и пристегиваем ремни безопасности. Я произношу: «Наши отношения раньше были лучше. Мы радовались друг другу».

Андре смешной. Одно имя чего стоит: Андре Жан Хансен. Громко смеялась, когда он впервые представился. Не то чтобы в его жилах текла французская кровь, просто его мать в юности ездила на автобусную экскурсию в Париж. Сейчас он сконцентрирован на вождении, прибавляет скорость на автотрассе и веселится, совершая обгон и без конца меняя полосу. Беспрерывно переключает радиоканалы. Он неугомонен, не может сидеть на месте; говорит, что любит скорость и приключения. Поэтому мы часто переезжаем. Он быстро устает от города. Как только знакомится с городом и доходит до приветствия людей на улице, возвращается домой и заявляет: «Не могу здесь жить, надо искать другое место».

Со временем это отягощает. Андре просит меня еще раз прочитать объявление: «Девяносто квадратных метров, три комнаты, собственный сад, дополнительный расчет по ремонту». Андре в хорошем настроении, принимается мечтать о возможностях, описанных в объявлении. «Можем завести кроликов в саду и разбить огород». Он быстро приведет квартиру в отличное состояние. Я отвечаю: «Но, Андре, кролики сожрут огород. Они ведь этим и питаются». Я молчу о его способностях делать ремонт, такое замечание испортит ему настроение.

Везде, где мы раньше жили, Андре строил грандиозные планы — снести стены и воздвигнуть новые, обклеить жилье редкими обоями и поднять потолки. Нигде ничего не происходило. Он уставал от самого факта переезда. Сидим на картонной коробке, полной кухонной утвари, я обреченно оглядываюсь, пока он пьет пиво. Андре похож на заспанного мальчика, которого следовало бы отнести в кровать.

Не могу его сдвинуть с места — он словно огромный хлеб весом больше ста килограммов. Шикарный мускулистый мужчина с крупными и открытыми чертами. Мне нравится, как он двигается, уверенно и элегантно вопреки массе тела. Как животное. Андре излучает уверенность, осторожность и красоту большого животного, кита или слона. У него отличная осанка, но, думаю, душа напоминает скорее душу обезьяны — беспокойная и полностью приземленная. Андре легко разочаровать, поэтому брать можно бархатными перчатками, что порой нелегко. Он произносит: «Посмотри, прекрасный квартал, масса света и воздуха, не так, как в большом городе».

Мы стоим перед красным светом светофора в небольшом городке с крошечными домиками и несколькими каменными виллами более ранней даты постройки, стоящими бок о бок вдоль дороги и простирающимися вглубь словно большие, спокойные пейзажи из желтого камня и редкой растительности.

Я — городской человек; довольна нынешней квартирой, хотя она маленькая и темноватая. Выходишь на улицу и встречаешь людей. Некоторые магазины открыты круглосуточно, с соседями можно столкнуться в подвале у стиральной машины или в местном кабачке. Мне нравится. Сколько раз повторяла Андре: «Почему мы не останемся здесь? Давай попробуем хотя бы на несколько лет!» — «С ума сошла? Здесь невозможно находиться!»

Он поворачивает на узкую улочку, останавливается у небольшого дряхлого двухэтажного дома. Моросит. Терпеть не могу кварталы с виллами в морось. Навевает печаль и чувство затворничества. Задыхаешься от нехватки воздуха. «Должно быть, здесь», — шутливо замечает Андре и хлопает дверью машины. Он закладывает руки в задние карманы. Он всегда так делает, когда напряжен. «Поторопись!» Должна признаться, не хочу. Вернулась бы домой в ту же секунду. Андре звонит в дверь, и после долгого ожидания появляется пожилая женщина с пугающим и недоверчивым выражением лица.

«Мы бы хотели взглянуть на квартиру», — объясняет Андре. Женщина молча впускает нас в коридор, где пахнет чем-то сырым и жареным одновременно. Андре выглядит счастливым, пока мы по очередному кругу осматриваем квартиру. «Тут мы можем устроить красивую спальню. Если снесем кухню и построим новую, будет потрясающе. Только взгляни, это джакузи! И гостиная с видом на сад! Сделаем нормальную изоляцию и будем проводить здесь зимние деньки». Спрашиваю об обогреве. Электрический. Стоит бешеных денег. «Без проблем, поставим пару печек. Знакомый продает использованные печки», — предлагает Андре. Почти плачу. Сад похож на поле битвы. Я бы лично никогда не назвала его садом. Останки велосипедов и мотоциклов вперемешку с садовой мебелью и тряпками, промокшими от дождя и, очевидно, полными мокриц.

«За такую-то цену!» Андре шепчет в ухо: «Почти даром». Старуха пристально следит за нами из глубины дома. Не нравятся мне ее глаза. Злобные. Об этом сообщаю Андре. «Чушь, она просто старая». Боюсь, что закричу или меня стошнит. Ужасная тошнота накрыла. «Андре, квартира ужасная. Не хочу в ней жить». — «Ты так говоришь, потому что не представляешь, во что она превратится», — отвечает он. «У тебя всегда так». Договаривается с хозяйкой, что та пришлет договор на аренду как можно скорее. Впервые с момента нашего прихода она улыбается расчетливой и отталкивающей улыбкой.

Он машет ей из машины. Обращаю внимание, что занавески на верхнем этаже шевелятся. За нами кто-то наблюдает.

«Кофе за мой счет по такому случаю, — предлагает Андре и треплет меня по бедру. — Отличный квартал».

Мы подъезжаем к кабачку на окраине квартала вилл, где местные жители совершают покупки. Там же располагаются филиал банка, киоск и мясная лавка. В конце квартала — внушительное белое здание кабачка с вывеской «Zimmer frei»1 на дверях. Посетителей — никого, за исключением супружеской пары с двумя безразмерными дочками-подростками, поедающими в углу селедку и котлеты. «Хочешь есть?» — спрашивает Андре. Отрицательно качаю головой. «Угощаю тортиком по случаю такого события». Он делает заказ, удобно устраивается на стуле и сияет как солнце. «Могли бы собаку завести, — мечтает он. — Большую, здоровую собаку, с которой будем совершать долгие прогулки. Ты что-то сказала?» Я молчу. Созерцаю семью: они все жрут... жрут... и не разговаривают друг с другом. «Немного тут гостей», — замечаю я. «Воскресенье ведь, — комментирует Андре. — В деревнях люди отдыхают дома». — «Никакая это не деревня, — думаю. — Ничего общего. Деревня — зерновые поля и крестьянские дома, пеларгонии на подоконниках и клубника со сливками». Иду в туалет, по возвращении обнаруживаю Андре, поглощающего гигантский «Наполеон». «Присоединяйся», — предлагает он с набитым ртом. Пьем кофе. Андре жизнерадостно приветствует семью по соседству. Мне становится стыдно от подобной фамильярности.

 

1 «Свободные комнаты».

 

Вечером мы лежим на диване и смотрим телевизор. Андре вернулся из душа и по-детски пахнет сладким потом. Прижимаюсь к его сильной руке. На плече у него татуировка с моим именем, которую он сделал два года назад, когда мы жили в Ольборге. Я люблю его. Он сегодня вечером в хорошем расположении духа, нежно подразнивает меня и целует волосы. Позже он лежит на мне с закрытыми глазами, смешно пофыркивая. Нам хорошо в постели. Я люблю его.

Он засыпает, а я не могу не думать опять о доме, старухе и заброшенном саде. Меня это угнетает. Смотрю на крепко спящего Андре и понимаю, что мы должны переехать. Зная его, осознаю, что то место для него — настоящий рай. Этого у Андре не отнимешь. Также знаю, что он не будет утеплять зимнюю веранду, не снесет стены на кухне и насколько он устанет. Все вкупе.

 

Прошло две недели с тех пор, как мы смотрели дом, и сегодня мы переезжаем. Андре насвистывает, перенося последние вещи к машине. Я оглядываюсь в пустой комнате, провожу рукой по подоконнику и вздыхаю. Мне нравилось здесь жить. Андре с нетерпением зовет меня с улицы.

«Ты такая молчаливая. Что-нибудь произошло?» — спрашивает он по пути. Качаю головой и улыбаюсь. Не отнимешь у него, сразу меня раскусил. Ветрено, грузовик шатается из стороны в сторону на магистрали. Вещи трутся друг о друга и поскрипывают. От этих звуков меня бросает в дрожь. Андре включает печку. Старуха открывает дверь и отдает ключи, не сказав ни слова. Андре пытается пошутить, но ее лицо неподвижно и безэмоционально. Перетаскиваем вещи, я проветриваю комнаты и стараюсь отдраить туалет. Жравчина и кальций, как слоистое пирожное, засели в унитазе, раковине и в том, что должно быть душевой кабиной. Старая пластиковая душевая занавеска валяется и воняет на полу. Поднимаю лицо к потолку, чтобы обратиться к Богу, и обнаруживаю здоровенные трещины и пятна от протечек не только на потолке, но и на стенах. Андре просовывает голову в дверь: «Ну, как обстоят дела? Кажется, нам потребуется новая душевая занавеска». Он указал на остатки старой, подошел и поцеловал меня в щеку. «Цветочек мой, что бы я без тебя делал?»

Затем я принимаюсь за сад. То есть, собираю мусор в кучу и надеюсь, что в этой безнадежной коммуне существует служба по вывозке нестандартного мусора. Ощущаю взгляд и инстинктивно поворачиваюсь в сторону дома. Вновь оконная занавеска колышется так, словно кто-то отошел от окна. «Андре, иди сюда!» — кричу я. Он не отвечает.

Нахожу его в гостиной, он упал на кухонный стул. С банкой пива сидит неподвижно и отсутствующим взглядом смотрит на стену. «Андре, — обращаюсь к нему нежно. — Кто-то следил за мной с верхнего этажа, когда я работала в саду и... Андре?» Прекрасно знаю, в чем дело.

«Я устал, — отвечает он. — Внезапно я устал». Вижу, он достиг того момента, когда не может подняться. Андре отпивает пива и поворачивается спиной.

К вечеру мне более-менее удалось привести квартиру в порядок. Кухня пригодна для использования. Я установила кровать в одной из комнат. Заранее купленные свечки, равномерно распределенные по бутылкам, немного освещают пространство желтым подрагивающим светом. «Дорогой, не проверишь электричество завтра? — интересуюсь. — Нам нужно какое-нибудь освещение». Андре слушает спортивный канал по радио и бросает непонимающий взгляд в мою сторону. Мерзну в непродуваемой куртке и поглубже залезаю под одеяло. Рассматриваю на стене тени от свечей.

 

На улице весна, всегда найдется работа на пару часов в саду во второй половине дня. Периодически возникает чувство, что за мной наблюдают со второго этажа. Как-то стою, склонившись, пытаясь придать земле вид клумбы, резко оборачиваюсь, успевая заметить бледное лицо и руку, задергивающую занавеску. Ярость вскипает. Отряхиваю руки, в ушах шумит. Отшвыриваю тяпку и взлетаю по ступенькам. Молочу изо всех сил в дверь, и поначалу никто не открывают. Кричу в щель для писем: «Знаю, вы там, открывайте!» Тишина. Тогда в меня вселяется черт, бью в дверь спиной и продолжаю кричать. Наконец дверь приоткрывается, свет выдает образ старухи. Отталкиваю ее в сторону, вваливаюсь в дверь. Пахнет отвратительно. Маленькое пространство заставлено темной, громоздкой мебелью, шипит кот, в клетке летают несколько птиц. «Кто таращится на меня? — ору и иду по квартире. — Кто вечно занят тем, что пялится?» Пораженная старуха следует за мной, что-то бубня.

Я ее вижу. В инвалидной коляске с опущенной головой. Больная, толстая, с грязными волосами. «Посмотри на меня! — кричу. — Подними голову и посмотри на меня». В замешательстве поднимает взгляд. «Что ты хочешь от меня?» — упираюсь в нее взглядом. «Следи за языком». Она сжимает руки на коленях, и вижу ее слезы. «Моя сестра Эдит, — говорит старуха глухим голосом. — Она больна, ничего нельзя сделать».

«Зачем она это делает? Шпионит за людьми?»

«Она... просто... определенные странности».

Эдит ревет, как маленький ребенок. Старуха строго смотрит на сестру: «Я тебе говорила оставить новенькую в покое». Обращается ко мне: «Мужчины. Она их терпеть не может. Разрешение... — На мгновение кажется, что она сломается, но на лице появляется непроницаемое выражение. — Она не может совладать с собой. Что вы сделали с входной дверью?!» Кот трется о мои ноги, Эдит пускает слюни, я не могу дышать из-за запаха гнилой и пережаренной еды, кошачьей мочи и пыли. Без слов покидаю комнату. На негнущихся ногах часами брожу по кварталу одноэтажных домов по пустынным дорогам.

Когда Андре возвращается домой, рассказываю ему о произошедшем. Говорю, что хочу переехать. Мне не нравится, что меня уже знают в кондитерской, и не могу жить под одной крышей с двумя сестрами. Продолжаю: «Больше не вынесу этот город, надо искать что-то другое». Андре неуверенно смеется и с недоверием и страхом смотрит на меня. «Переехать? Но, дорогая... Ты несерьезно, — он аккуратно обнимает меня за плечи и легонько встряхивает. — Ты ведь не хочешь переезжать? Это невозможно». Наоборот. Убеждена, Эдит влюблена в Андре, что действует на меня, как красная тряпка на быка. Уверена на все сто. Она боготворит Андре, корова эдакая. От нее мурашки бегут по коже.

Он — большое животное, большое раненое животное, лежит на кровати и вздыхает. Широкие руки свисают над полом. Он смотрит на меня широко раскрытыми глазами. «Помнишь, говорила, что когда мы ездили на велосипедах, мы были счастливы. Помнишь? — Беру его руку в свою. — Предлагаю продать машину и купить велосипеды. Найдем новое жилье и продадим автомобиль. Все своим чередом. Мне никогда особенно не нравились машины». — «Новое жилье? — повторяет он. — Ты действительно это имеешь в виду?»

«В подтверждение угощаю обедом». Вдруг меня охватывает легкость и воздушность. «Пошли пообедаем в кабачок».

Мы заказываем вырезку с мягким луком и пиво. Андре постепенно оживает и после четырех стаканов пива шепчет через стол: «Ты права. Нездоровое здесь место. На самом деле нездоровое». Смеемся, наши глаза сверкают. Сияют, защищая нас от кабачка, города, дома и сестер на втором этаже. Защищая от высокоскоростной машины и усталости Андре. Отодвигаю стул и чувствую себя в своей тарелке. Сцепляем руки и сидим так долго, смеясь над официантом.

Ночью не сплю, слушаю дождь. Думаю о женщинах наверху и обнаруживаю, что злость сменилась сочувствием. Не всегда удается справиться со странностями. Смотрю на Андре, который крепко спит и знает, что мы переезжаем. Он что-то бормочет во сне, руки липкие от пота. Я люблю его. Мы переезжаем, и любовь — неотъемлемая часть процесса. Все части складываются в пазл.

 

Шепот

Они всегда так сидели в гостиной, когда она приезжала домой: отец — на стуле, они с матерью — на диване. На столике между ними зажжена маленькая лампа, гостиная погружена в полумрак, кое-где освещена желтоватым светом.

«Ну-с, — обычно начинал отец. — Как дела с учебой?» — «Нормально», — как правило отвечала она, отрывая кутикулу на ногте. Мать начинала интересоваться деталями: хватает ли денег, встречается ли она с подругами из гимназии, хватает ли на все времени. Отец возвращался к книге и вскоре засыпал. «Похоже, спит», — восклицала мать. Она брала его под руку и выводила из гостиной.

 

Ее отец. Высокий, умный отец в очках. Он отлично владел несколькими языками; сидел в кабинете, где книги и бумаги покрывали мебель и пол; в вязаной жилетке сидел, согнувшись, за столом. Она тихо стучала в дверь и, услышав глухое «Войдите», входила в комнату. Он не поднимал глаз. «Что-нибудь нужно?» — по обыкновению спрашивала она. «Хм», — бубнил отец. Она стояла в дверях тихо, как мышка. С полки с грустью смотрело чучело орла. Внезапно он замечал ее и проводил рукой по волосам. «Это ты? — в изумлении вопрошал он. — Что ты вообще здесь делаешь?»

Она занимала немного места на его коленях, но была высокой и с такой светлой кожей, что мать постоянно думала, что девочка страдала анемией. «Разговоры, бесконечные разговоры, — говорил отец. — Разговоры ни о чем».

Отец мог напиваться в кабинете до такой степени, что дом ходил ходуном. Иногда он напивался и кидал бутылки, которые либо разбивались, либо катались по полу. Однажды она спросила мать: «Почему он не выходит?» Она лежала в кровати, мать сидела на краю, изменилась в лице от вопроса. «Он не хочет иметь с нами ничего общего, — ответила она громко, не отрывая взгляда от колышущихся занавесок. Помолчав, добавила отсутствующим голосом: — Не думай об этом и никогда меня ни о чем подобном не спрашивай».

 

Потом они с матерью, высокие и худые, шли нога в ногу по улице, опуская голову при сильных порывах ветра. «Учись прилежно в школе, это радует отца. Само собой, разумеется», — говорила мать. Она была зубрилой, отличницей, которая писала хоть и неряшливо, но быстро. Талантливая ученица, чьи одноклассники не замечали необычной мимики лица, с годами развивавшихся в комплекс неосознанных движений: подергивание рта, часто моргающие глаза, рука, теребящая левое ухо, сам по себе шевелящийся нос, выворачивающиеся губы, обнажающие белые зубы, и беспокойный язык.

Она сдала экзамены с высшим в школе средним баллом. Мать, разодевшаяся от гордости, пригласила ее отметить окончание школы пиром из супа, жаркого и торта. «Прилично, прилично. Налегла бы на физику, получила бы одни отличные оценки», — прокомментировал отец. Она ощущала себя ничтожной и нелепой в белом платье, которое одновременно облегало и висело на фигуре. Другие девочки светились от счастья, облизывая накрашенные красной помадой губы; мальчики курили сигареты, вдыхая аромат девичьих каштановых волос во время танцев. Она принимала подарки, распаковывала их и благодарила. Без конца разглаживала платье. Потела. Грызла ногти. Опустилась на колено, поднялась и пошла, размахивая длинными руками. Она сидела в своей комнате в тот день, когда отец не вышел из комнаты. Гости громко заговорили, а мать с вежливой улыбкой попросила их разойтись по домам. «Прекрасно выглядишь», — заметила мать, поправив волосы девочки, лежащей в теплой постели, потирая кисти рук, не в состоянии заснуть.

 

Когда она приезжает домой, мать сервирует обед не как обычно на кухне, когда она жила дома, а в гостиной за круглым столом. Мать стелет скатерть и выкладывает отутюженные салфетки. Они пьют вино из бокалов на высокой ножке. Зимой темнеет очень быстро. Внезапно среди молчания отец произносит: «Да, солнце закатилось». Иногда она остается на ночь, мать стелет постель в ее старой комнате, утром она просыпается и видит отца, наблюдающего за ней. Он стоит в дверях, облокотившись рукой на косяк. Комната отражается в очках, она видит свое отражение. Но не видит глаз. «Проснулась, — произносит он. — Я сомневался, проснулась ты или нет». Она садится и улыбается. «Хочу попрощаться, — говорит отец. До свидания», — и уходит.

Он наблюдал за ее сном.

 

«Ты встретила интересных людей в университете? — улыбается мать заискивающе. Не получив немедленного ответа, продолжает: — Ты не чувствуешь себя одинокой? Ты же знаешь, тебя здесь всегда ждут. Мы с папой рады твоим приездам, особенно папа. Когда ты приезжаешь. Ты не должна чувствовать себя одинокой…» — «Я и не чувствую. Вокруг много людей», — отвечает она. Мать улыбается: «Так и должно быть. В большом месте как Университет».

Они стоят в коридоре. Мать пихает сумку с хлебом, вареньем, несколькими яблоками из сада, достает пару купюр из кошелька. «Возьми, — она выглядит растерянной и уставшей. Подбородок дрожит. — Приезжай поскорее». Они обнимаются, она чувствует тяжелое материнское тело и влажный поцелуй на щеке. На улице холодно и ясно, она оглядывается и видит, как мать машет рукой.

 

«Хочешь стать врачом? — кричал отец. — Я правильно расслышал, ты хочешь стать врачом? Скажи, ты в своем уме?» Позже, сидя на своем стуле: «Врач. Любой идиот может им быть. Заучить назубок способен каждый. Смешно... — Он с грохотом встал и прокричал: — Боже мой, моя дочь хочет быть знахаркой!»

Мать вывела отца из комнаты, шепча ей, что он слишком много выпил, что она не должна волноваться, он не имел в виду ничего плохого. Она поправила прическу, не зная, что еще сделать.

 

Мать спрашивает по телефону: «Встречаешься с подружками из гимназии? — Денег хватает? А времени? Встретила интересных людей в Университете? Не чувствуешь себя одинокой? — Продолжает: — Отец передает привет. Да, спасибо, у него все хорошо».

 

Подергивание рта, рука, теребящая левое ухо, сам по себе дергающийся нос и часто моргающие глаза. Она хочет стать врачом, протягивать руку помощи больным, которую они примут и будут доверять ей. Надеяться на нее и вкладывать свои руки в ее.

Ночью в больнице, где она сидит, темно. Она рассматривает лицо девочки. Прислушивается к звенящему звуку, пронизывающему здание. Непрекращающемуся завыванию. Дыхание спящих и бодрствующих, крики новорожденных, последние глубокие вздохи умирающих. Звуки смешиваются, становятся единым. Она прислушивается к этому звуку, лицо успокаивается. Они сидит в темном и теплом коконе халата и наблюдает за ребенком. Ничто на свете не может помешать.

 

В общежитии один молодой человек изучающе наблюдал за ней. Спустя время он пригласил ее в кино. Он хотел знать, чему она учится, взглянуть на ее комнату. Он смотрел ей в глаза и вел себя настойчиво. У него серые глаза, родом он из провинции. Она задумывалась над его акцентом, замечая, что он ей нравится.

Иногда, при встрече на кухне, они касались друг друга локтями, моя посуду или нарезая лук. Он получил стипендию на обучение за границей. Перед отъездом поручил ей горшки с цветами. Она поливала их и ощипывала сухие листики.

 

«Все эти разговоры ни о чем, — говорит отец, когда мать непринужденно болтает. — Букашки, фигашки... Замолчи, да заткнись ты!» — «Но мы же просто разговариваем», — оправдывается мать.

«Вы убиваете время, а это — единственное, что у нас есть». Он допивает содержимое стакана и уходит из комнаты. Он постарел и сгорбился. Отец шаркает ногами по ковру. Они слышат его крик из кабинета: «Время! Время, время, время, время, время…» Мать качает головой и улыбается. Она, скорее всего, сдерживает слезы. Мать собирает чашки на поднос и сообщает, что уже поздно. «Мам, ты плачешь?» — осмеливается она спросить через раковину. «Нет, конечно! Почему я должна плакать?» Мать снимает передник, поворачивается и треплет ее по щеке. «Спокойной ночи, дорогая, спи спокойно».

Отец дает ей с собой книги с добрыми пожеланиями, которые никогда не обсуждаются. Она ставит книги на полку, но у нее нет сил их читать. Он продолжает незаметно подкладывать книги в ее сумку.

 

Она входит в палату, где спит маленькая девочка. Садится рядом и откидывается на спинку стула. За большим окном светится город, над ним — нечеткие контуры бледных звезд. Она склоняется над девочкой, которая размеренно дышит. Ей снится ребенок, бегущий по холму, его звонкий смех и сияющие глаза. Она просыпается, проверяет зонд и девочкин пульс. Она думает о родительском доме, гостиной, кухне и отцовском кабинете. Опять садится. Закрадывается мысль, что она может какое-то время там не появляться. Прекратить отвечать на телефонные звонки. Может прекратить.

Ее лицо успокаивается при взгляде на ребенка. Звук пронизывает здание больницы, словно свистящий шепот. Она хочет протянуть кому-то руку…

 

Перевод с датского Юлии БЕЛАВИНОЙ.

Выбар рэдакцыі

Грамадства

Час клопату садаводаў: на якія сарты пладовых і ягадных культур варта звярнуць увагу?

Час клопату садаводаў: на якія сарты пладовых і ягадных культур варта звярнуць увагу?

Выбар саджанца для садавода — той момант, значнасць якога складана пераацаніць.

Культура

Чым сёлета будзе здзіўляць наведвальнікаў «Славянскі базар у Віцебску»?

Чым сёлета будзе здзіўляць наведвальнікаў «Славянскі базар у Віцебску»?

Канцэрт для дзяцей і моладзі, пластычны спектакль Ягора Дружыніна і «Рок-панарама».