***
Сознание само вдруг подсказало,
а это мудрой мысли торжество,
что нищ не тот, кому досталось мало,
а тот, кому все мало для него.
Богат лишь тот, кто жадности не знает…
Сентенцией о том сужу и я.
Все меньше тело бедное желает
от быта, что живет вне бытия.
Ах, мне б еще уверенности веры —
и был бы не богатством я богат.
«Живи, чтоб ничего тебе — сверх меры», —
подскажет умолчанием Сократ.
Душе своей и я не лучший лекарь,
ведь знаю: все лечения — обман…
Пусть забирает кесарево кесарь,
а Божье — Богу я и сам отдам.
***
Жизнь тем и своенравна,
что вне дыханья — дух,
что ложь — все та же правда,
но сказанная вслух.
За истиной — любою —
извечный пьедестал.
Обманутый собою
обманщиком не стал.
Страдания — во благо?
Солги себе, солги…
Словами лжет бумага.
Сожги ее, сожги.
Как Гоголь у камина
жег рукопись свою.
Причина — беспричинна,
коль даже ад — в раю.
Что честно — неуместно, —
мне страшно осознать.
А умирать воскресно
не значит — умирать.
Лги о насущном хлебе
и о добре — во зле…
Но вновь земля — на небе,
а небо — на земле.
***
Догадок не надо и прений —
словесный без адреса пыл…
Завидовал гению гений?
Но вряд ли он гением был.
Вне жизни, вне смертного срока
суть сущего сущим видна.
А радость? А радость жестока
для тех, чьей не стала она.
Чужая дается напрасно,
она, как заплата, видна.
Безмолвная зависть опасна.
Кричащая зависть — смешна.
Да, гений во всем гениален.
Он — свет, возвращенный из тьмы…
Смеемся — и смех наш зеркален,
ведь в нем отражаемся мы.
***
Так хотелось делами деяния,
бытия, отрицавшего быт…
Состраданье сильнее страдания —
снова Ницше меня убедит.
Соглашаюсь, хотя и угрюмее,
а судить никого не берусь.
К покаянью уводит безумие,
но безумьем его же боюсь.
Только бы пред собою не подличать.
Непонятно: лечусь иль учусь?
Все искал себе мыслями подлинность,
а сейчас я — за подлинность чувств.
В ней какая-то детская бдительность, —
да, не скрытая, вся напоказ.
А спасала ведь предусмотрительность
страха рук, страха мыслей и глаз.
***
Ни врага и ни друга,
и в себе — никого…
Страх — бессилие духа
или разум его?
Не скажи, что отважен,
если выдох, как стон.
Но молчащий вдруг страшен,
а кричащий — смешон.
Слух — то справа, то слева…
Кто там? Эй, покажись!
Избавляясь от гнева,
смейся иль прослезись.
Всё — чего-нибудь признак,
хоть судьба — не в судьбе.
Как признаться, что призрак
не кому-то — себе?
***
Молчи, молчи, всему душою внемля.
Ни к слову и ни словом не спеши.
Скажи лишь то, чему настало время,
а лучше не скажи, а напиши.
Написанное все же остается,
хоть буквенно молчание хранит.
Написанное все-таки прочтется.
Написанному вечность предстоит,
когда оно прочтенным быть достойно
вне времени и вне земных пространств,
когда оно живет неупокойно
всеобщим постоянством постоянств.
Ищи в себе взыскующего зова.
Скажи лишь то, что скажешь ты один.
Здесь раб тебе — несказанное слово,
а сказанное слово — господин.
***
Так жизни хочешь угодить,
что ждешь всего тревожно.
Стал осторожнее ходить,
а жить неосторожно.
Вдруг ощутил небесность дна,
и впрямь уже земного,
но отнимая сон у сна,
жизнь пишешь для итога.
А может, смерть, а может, смерть, —
никто еще не скажет.
И надо в истине иметь
лишь то, чем сам ты нажит.
Быть кратким кроткому дано, —
и ты лишь в кротком краток,
хоть осознать не суждено,
что жизнь — судьбе задаток.
***
Неужели знать не знаешь,
или все-таки таишь? —
что неясно представляешь —
то неясно говоришь.
Есть бессилие незнаний —
ты его не осознал…
Жизнь сама из подаяний
дней, не знающих начал.
Темнота ночного гула,
лунный отсвет бытия…
Мысль в забвении мелькнула,
чью-то истинность тая.
Даже сон и тот, как бденье,
даже память, словно месть…
Жизнь — лишь сон, а пробужденье,
пробужденье — это смерть.
От луны не отвернуться —
дышит мертвенно в окно.
Боже мой, и мне проснуться
в смерть однажды суждено.
***
Теперь у смерти жить учись,
в себе теряя мир…
«Умри, пока ласкает жизнь», —
сказал Публилий Сир.
И спросит горестно опять,
сомненьями моими:
«Собой не смея управлять,
сумеешь ли — другими?»
Я даже чуждому не чужд.
И слышу голос дальний:
«Коль меньше истинности нужд,
то меньше и желаний…»
А я и грубостью не груб,
когда и свет из мрака…
«Кто понял сам, что очень глуп, —
уже не глуп, однако…»
И не лукавь, и не лукавь,
коль срок уже за сроком.
Чужим пороком свой исправь,
исправь чужим пороком.
Мне эта мудрость помогла,
она как покаянье:
я понял, что не делать зла —
и то благодеянье.
***
В глазах, сияньем карих,
свои не нахожу,
но с фотографий старых
так молодо гляжу.
И этот взгляд сиянья
из ожившего дня,
как будто в наказанье,
не узнает меня.
Нет истине свободы,
хоть тем иль тем кажись.
Меж мной и мной не годы,
а — прожитая жизнь.
Узнать или узнаться
теперь еще трудней,
чем узнанным остаться
для старящихся дней.
И кто-то — впрямь участлив —
корит меня, корит:
«Покуда жив, ты счастлив», —
мне тихо говорит.
Канцэрт для дзяцей і моладзі, пластычны спектакль Ягора Дружыніна і «Рок-панарама».