Витовт Чаропка. Ваше имя

Заметки на полях книжицы моей жизни

В вечнозеленом раю, в светлой комнате, собрались гости — неизвестно на какой праздник. Не узнаю я их — кто такие? За седыми бородами мужчин прячутся их годы, морщины скрыли молодость женских лиц. Почему и зачем они здесь? Вижу своих дедушку и бабушку. Может, гости собрались отметить их столетнюю свадьбу?

Пустует только второй стол — наверное, опаздывает молодежь. Кого-то задержали обычные заботы, кто-то никак не натешится земными наслаждениями, кто-то не прожил отмеренного, кто-то хочет добраться до небес, кто-то в чистилище отмывает душу, а кто-то просто не спешит. Один я вот приперся раньше всех молодых, и теперь ждет меня такая тоска со стариками!..

Поднимается дедушка и предлагает выпить за мое столетие. И голоса зазвучали... Голос крови будит в памяти забытые образы родных, свояков, друзей и знакомых. Жаль, что в раю нет зеркал, чтобы увидеть, как я выгляжу на все сто, если еще считаю себя молодым.

Только не слышу голоса матушки. Значит, она, прикованная к проклятой кровати небытия, болеет и в раю.

Все же опасно путешествовать в снах — не узнавать своих в раю и, не дай Бог, узнавать в аду.

Маленькие человечки с интересом вглядываются в наш мир. Все видят их наивные глаза, все манит их детские души, до всего хотят они дотронуться ладошками. Что подумают маленькие человечки, когда станут взрослыми людьми? Какой мир оставим им мы? Не захотят ли они переиначить его: создать своих богов, как некогда мы, разочаровавшись в мире взрослых, поняли, что они создали химеры с божественными именами Идеал, Мудрость, Любовь? Тогда мы  создали своих богов, назвав их Истина, Дружба и Справедливость! Примут ли они наших богов?

Бурлит радостью вино в наполненных до краев бокалах… Как хорошо на берегу реки под шелест волн  вспоминать былые лишения. Так никчемны они в сравнении с этим днем, обласканным солнечным светом. Не все так плохо! Можно даже посмеяться над своим прошлым. Все перепуталось в нем, как в снежном коме, который катится с горы: белизна, искрящаяся на солнце, и пожухлая трава осени.   Все прошло, наградив нас главным — земным опытом.

Однако быстро радость сменяется грустью, как луч солнца под тенью  ночи. Не верится, что будет еще светлый час… Но жизнь еще напишется светлыми красками, и я не прикоснусь к ним горьким воспоминанием, чтобы не исказить завершенное полотно.

В левый карман спрятал маленького котенка, а в правый — мышонка. Подобрал их на дороге, чтобы не пропали ни за грош в бескрайнем мире. Котенок царапается, канючит, просится на свободу и кажет на свет божий усатую мордочку. Мышонок возится, грызет карман и тоже хочет дать стрекача. Не сидится им спокойно, надоели мне. Вынул из кармана котика и опустил на землю. Вот тебе воля вольная, беги и радуйся! А он, испуганный простором, жалостно замяукал, будто заплакал, и нагнал страху на мышонка. Тот притих, только сердечко бьется в такт мировому пульсу. Поднял я котика, и он наполнил карман сонным мурлыканьем. Куда страшнее, чем темный и тесный карман, неизвестная воля вольная, где ты один на один с бескрайней свободой и не знаешь, зачем она такая тебе подарена.

Похожая на мать, она вошла в троллейбус. И я смутно припомнил тебя молодую. Давно привык жить без тебя. Ни словечка любви не пошлет на мое перышко наша звезда. Я забыл твой смех, и прелесть твоя растворилась. Не нужно теперь униженно просить любви-милости. И спешить на встречу с тобой не надо. Теперь сердце мое принадлежит мне. Наверное, и ты, пряча следы порочной молодости, забыла обо мне. Наверно, теперь тебе и в сорок по Цельсию холодно, и никому не согреть тебя. И на кончике пера не рождаются слова про нашу любовь.

По дорогам ходит Страх, и все его боятся. Не знают, кто он такой, и не видели его облика. Может, это жутковатое чудовище с окаменевшим взором? Может, серый фантом из ночного мрака?

Но однажды я встретился с ним, зловещим. «Привет, Страх». — «И тебе привет». — «Я не боюсь тебя». — «И не бойся». — «Чего ты шастаешь по ночам? Кого пугаешь?» — «Я с тобой вместе, иду за компанию». — «Не нужен ты мне». — «А вот нужен. Кто убыстрял твои шаги, когда в бегах искал ты спасения? Кто приглушал стук твоего сердца, чтобы сделать тебя неслышимым? Кто губы замыкал тебе? Кто тени привидений гнал прочь? Я — твой ночной кошмар, твой страх. И даже днем, когда меня не видишь, я стою на страже. Я с тобой от самого твоего появления и до возврата на круги своя. Не спрашивай, кто я такой, на кого похож и зачем приник к тебе — я твой верный ангел-спутник, который всегда тенью тянется за тобой».

Мы влюблялись в своих одноклассниц. И еще в кого-нибудь хотели влюбиться. Но боялись любви. 

Мы искали забав, а нарывались на приключения, немел язык, и в ужасе прятались кто куда.

Мы бросали вызов судьбе и не выдерживали ее испытаний.

Мы годами блуждали во времени. Мы терялись в жизни. Мы попали в плен юношеских грез навсегда.

Это мы — худоножки худоногие, хромые на обе ноги, фигляры и клоуны, изгаляемся и выгибаемся, крутимся-вертимся. Мотаемся маятником туда-сюда, вперед-назад. Не идем, не ползем, а существуем на выделенном нам пространстве, на одном и том же месте. Ни на кого не жалуемся, виним только самих себя. И пускай наша злосчастная судьба стережет нас до самой кончины.

Отважный пузырь собрался в дорогу. В полете он, легкий и прозрачный, радугой отливал на солнце. «Какая красота!» — радовались дети. И от восхищения самим собой пузырь радостно воскликнул: «Я!» И лопнул.

 «А я промолчу, — подумал другой пузырь. — И тихо доберусь до своего пузыревого рая». Да только прикоснулся к нему ветерок, и этот тоже разлетелся в прах.

«Кричи или молчи, а все равно определена наша доля — мы исчезнем без следа, — решил третий пузырь. — А все же какие мы красивые! Мы принесли на своих боках солнце на землю! И это короткое мгновение и есть наше предназначение и сама наша жизнь!»

Правду приходится терпеть, подстраиваться под нее, хоть она не кормит и не греет. Даже если поставить на всех дорогах знаки с указанием местонахождения правды и показать к ней путь, мало кто пойдет туда. У каждого своя правда, которой порой оправдывается обман. И на шатких ногах лжи наша правда путешествует среди людей. И похожа она уже не на правду, а на незыблемую истину. Она уже претендует на сакральную тайну, жаждет жертв мучеников за веру в себя. Есть ли крупица правды в нашей правде? Не разобраться, где сама правда, а где мистификация. Не лучше ли  ложь, с которой так просто смотреть правде в глаза?

Откуда берутся дети? Дети отвечают: папа и мама приобрели их в детском магазине, аист принес родителям подарок прямо на свадьбу или их просто нашли в капусте. А то и заумно объяснят: микроб попал маме в рот, и  я в животике у нее вырос.

Разные придумываем мы сказки, пряча святость зачатия, которое кажется грехом, потому что изначально и было грехом — грехом наслаждения. Откуда берутся дети, знают их маленькие слабые души. В разное время они не смогли долететь до рая, потому что в вечность их не отпускало земное притяжение.

Приснилось, что я целуюсь с любимой. В далекой моей молодости осталась она и вот к старости вернулась. Так же чарует девичья ее красота. Никогда не чувствовал я такого наслаждения от поцелуя, когда наши сомлевшие от вечного ожидания губы с нежностью соединились. Как было радостно на сердце, как было сладко на душе...

Я не разочаровался, когда проснулся, потому что чувствовал себя счастливым. Мы снова вместе. Хоть не на яву, а во сне обманули судьбу с ее злыми хитростями.

Старых друзей нет, а новых завести не то что недосуг — жизненное расписание не позволяет. Было время, когда ставили вехи по годам: тогда-то — школа, после — диплом, после — карьера, а тогда уже — любовь, брак, и наконец — дети. Достиг хорошей пенсии — можно считать, жизнь удалась.

Где-то там, на скрепах вех, терялись давние друзья, таяли в завесах памяти и навсегда куда-то уходили. Может, в старом справочнике отыскать координаты их жизни? Найти имена тех, кто помнит тебя молодым и глупым? Но узнает ли он тебя? Не наскучит ли вам вспоминать былые потери, как двум отставникам?

Однажды мелькнет, что удивительно, — бывшая твоя любовь. И сердце, волнуясь, погонит растревоженную кровь — захочется подбежать, обнять и поцеловать. Минувшее не так уж и печально, оно по-прежнему трогает. И даже не расстроишься, что это совсем не она, а кто-то похожий на нее молодую, на образ, что не угас в сердце. Только жаль, что она не станет твоим другом.

В космической пыли заблудились две планеты — как непослушные дети потерялись среди ржи. Сбились с орбиты. Их взаимовращение разбалансировано так, как если бы вытянутые руки не могли коснуться ладонями одна другой. Будто разрушилось что-то в мироздании, и планеты отдаляются, отдаляются... На одной планете — Он. На другой осталась Она. И поднебесной нет дела до того, что Он и Она уже никогда не встретятся. Неужели для создания Вселенной нужно вот это расставание, вот эта боль, что сердечной вибрацией пронзает все сущее?

Бывает, лень поднять глаза и увидеть звезды на небе, потому что привыкли мы к ним и теперь они нас не вдохновляют.

Бывает, лень нагнуться и поднять с дороги подкову, потому что разочаровались мы в счастье, зная, что оно не для нас.

Бывает, лень даже жить, потому что ничто в жизни не вызывает восхищения и желания, ничто не искушает даже согрешить.

И мы становимся похожи на тени прошлого в остановившемся времени. Только доносятся с реки вечности всплески весел чьей-то ладьи.

Как прекрасна она! Мне недоступна ее Красота, недостижима ее Прелесть. Я смотрю, как пульсирует жилка на ее нежной шее — трепетная жилка жизни. Кажется, такая хрупкая и слабая, эта Красота, как цветок, завянет в непогоду. Как жаль, что я только случайный ее спутник в коротком мгновении жизни, определенном судьбой. Выйдет она на остановке и исчезнет навсегда. Не для меня ее Прелесть. Умом мне ее не понять, не насытить глаза этой красотой. Она для другого, который вдохновится ее красотой и научится выстраивать красивые слова в благозвучные стихи, а может, просто окажется человеком с прекрасным сердцем, способным защитить и сохранить ее.

Не моя, не моя, а без Вас этот мир не для меня. Чувствую Вашу боль сердца, чувствую Вашу грусть, но не утешу Вас. Я уже так далеко — как далека наша молодость. Я в такой дали, что вернуться к Вам не могу. И Вы не моя, не моя, и Вы не для меня. Когда я вдали от Вас, а Вы вдали от меня тенью скользите по земле и прячетесь во тьме, не зажечь мне звезды, не залить светом фонарей весь мир, чтобы сделалось, как днем, чтобы каждое лицо было на виду. Не узнать мне Вас, не обознаться в который раз, думая, что Вы еще живы и рано я Вас похоронил в памяти своей. Оживайте и выходите из тьмы, возвращайтесь, еще можно вернуться назад, к себе, и пускай Ваш смех наполнит могильную тишину наших душ. Возвращайтесь, будьте молодой и красивой, не умирайте раньше времени, оно еще не наступило, не прозвучал последний звонок собирать манатки и проваливать под смех и улюлюканье нового поколения в тот  сумрак, откуда Вас уже никто не позовет.

Одиночество стало моим верным другом и лучшим советчиком, когда меня выкинули из жизни и я выживал, как за линией фронта, боролся не за себя, а за других, сказочно богатый бедностью духа своего и верой в себя, в то, что не сгинет мой путь и кто-то другой, не скитаясь в темноте, как я, набивший себе не одну шишку, не ломая шеи на поворотах судьбы, не блуждая на перепутьях и не гадая, что, куда и зачем, не теряя времени, — этот другой просто и прямо по азимуту моих следов найдет дорогу в рай.      

Одни высказываются с математической точностью, сухим языком законов и заученными формулами, — и все становится так очевидно и понятно, что оправдывает каждое движение и каждое устремление души. Другие изъясняются на языке чувств — как самые обычные человеки.

Когда я буду писать о вас, о моя милая Богиня, не забуду вспомнить ваши кроткие глаза. Как ласково смотрели они на меня! О Боже, почему я не волшебник, чтобы подчинить их себе, чтобы искали они всегда и везде меня — в каждом проходящем мимо, чтобы ждали меня даже оттуда, откуда возврата нет.

Когда я буду вспоминать вас, о добрая моя Богиня, припомню слегка вьющиеся ваши волосы, что волнами стекали с моей ладони. Я воскрешу вас и вашу прелесть, моя незабытая Богиня, однако не буду называть вашего имени: конечно, не потому, что не помню, а потому, что оно принадлежит только мне. Что-то же должно остаться у меня на память о вашем целомудрии и привлекательности.

Время рассудит по-своему, расставит все по местам и покажет: кому — небожителем возвышаться на недосягаемой высоте, а кому — одиноким верующим до конца века ждать божеской милости.  Один не выдержит и, как ветер, побежит вперед, принимая ложь за искренность. А другой назовет кумиров богами и в этом многобожии потеряет свою самость. Но в минуты безверия, скорби души, когда вот-вот сорвется горький плевок на воспоминания, уже и без того занесенные песком времени, тогда я благодарно вспомню ваше имя, единственная моя Богиня, и шепотом —  но чтобы и вы услышали это, — на всю вселенную скажу «спасибо».

Перевод с белорусского Константина ШИДЛОВСКОГО.