Наталья Дзе. Итальянские истории

О дипломатии

Август. Италия. Побережье Амальфи.

Народ толпится в ожидании катера: все хотят зайти на борт первыми — занять хорошие места.

Ну и я тоже. Стою на краю причала. Жду.

Рядом со мной — французская семья: он, она и ребенок. Она высокая, статная, соломенные короткие волосы, болотные глаза, платье мятое, сандалина с порванным ремешком.

Он крепкий, на полголовы ниже, ранние залысины, внимательный прищур, ворот футболки расстегнут.

Синеглазый белокурый малыш мирно сидит в коляске. Иногда девушка наклоняется к нему и низким голосом говорит что-то ласковое.

Тут вдруг протискивается мужчина с мальчиком лет трех на руках. Второй мальчик — лет шести — виснет на его локте, как обезьянка.

Сзади вышагивают жена и, по всей видимости, теща. Все смуглые, кареглазые, шумные.

— Пустите меня вперед, — обращается на итальянском мужчина к француженке.

— Почему?

— У меня, — показывает на детей, — двое, а у вас один, и тот в коляске, пустите!
— Нет, — удивляется девушка. — Почему я должна?

— Да как это? — кипятится итальянец. — Вы что, не видите, у меня двое детей, один на руках, тяжело, немедленно пропустите!

Девушка возмущенно переводит мужу ситуацию на французский. Тот презрительно молчит и делает небрежный жест, мол, не обращай внимания.

С итальянской стороны в спор включаются жена и теща. Требуют пропустить, машут руками, таращат глаза. «Националиста! — кричат французам. — Колониста!»

Девушка поворачивается ко мне, мол, глядите, что за безобразие!

Я понимающе киваю, мол, совсем оборзели, что за наглость, но при этом не очень представляю, как себя вести. Ввязаться в спор? С одной стороны, я, конечно, за французов, потому что они правы, а итальянцы хамят. Но с другой стороны — у меня много друзей-итальянцев, и вообще — Италию я люблю больше, чем Францию. Вот как быть?

А потом, чувствую, не хватит у меня ни темперамента, ни знания итальянского — аргументированно и вежливо поставить на место эту семейку. А по-французски знаю всего-то «бонжур», «оревуар», «коман сава», «мерси боку» и «селяви». И еще «в моем саду ланфрен ланфра».

Явно недостаточно для диалога.

Да ладно язык! А вдруг все на меня перекинутся? Начнут кричать «милитариста» и тому подобное. Что не скажешь в гневе-то! Так и я ж могу в ответ не смолчать. И как тогда?

А итальянец шумит все больше и больше, привлекает внимание толпы, мол, поглядите на этих бессовестных! Жена его уже и низкий голос французской девушки передразнивает: «бубубу-бубубу».

Девушка упрямо стоит на своем месте и только морщится от итальянских криков. У француза желваки играют. Видно, что сдерживается из последних сил.

Ну, думаю, сейчас драка будет, а я ж человек беспокойный, в стороне не останусь: полезу разнимать, получу в глаз, потом полиция, аннулируют шенгенскую визу, ой, одни проблемы.

Надо срочно что-то делать!

Я медленно разворачиваюсь к скандальной семейке и устало (но твердо и громко) чеканю:

— Баста!

Они сразу — рраз! — и замолкают от неожиданности.

А тут катер наш подплывает, да еще к той части причала, что ближе к итальянцам.

Они тут же про спор забывают, шмыг-шмыг, протискиваются всей семьей и оказываются первыми на трап.

Француз презрительно хмыкает, а девушка снова поворачивается ко мне и разводит руками, мол, ну вы видели, какая несправедливость?

Я устало улыбаюсь, пожимаю плечами и философски так:

— Селяви, — говорю. — Се. Ля. Ви.

Так, с помощью двух простых фраз, я изящно разрулила международный конфликт.

 

Случай

 

Недавно сидели и вспоминали нелепые случаи из путешествий.

— А помнишь, как мы в Италии опозорились? — спросил сын.

А как же!

Мы встречали Новый год на Сицилии: сначала жили в Палермо, потом перебрались в буржуазную Таормину.

И в один из вечеров я случайно обнаружила у двенадцатилетнего сына вшей.

Испугавшись, я диким криком позвала мужа — подтвердить мои опасения.

Он подтвердил. Вши.

— Где же он умудрился их подцепить? — удивился муж.

— Где-где, в школе! Куда он еще ходит-то?

— В хорошую гимназию вы меня перевели, — злорадно сказал сын, который изо всех сил сопротивлялся переводу. — Лучшая в районе? Самая вшивая! Даешь старую школу!

— Да погоди ты! — рявкнула я. — Тебя же надо чем-то лечить! О господи!

Муж нервно почесал голову:

— А может, мы с тобой тоже уже, того?

Я похолодела.

— В аптеку! Срочно! Нет, стой! Посмотрю в гугле как по-итальянски «вши».

Изучив филологическую сторону вопроса, мы двинули в сторону аптеки.

Пока мы шли по красивым улочкам Таормины, я тихо стонала:

— Смотри, какое море, горы! А мы вшивые!

— Смотри, какая чудесная керамика! А мы вшивые!

— Смотри, какая прекрасная архитектура! А мы вшивые!

— Да ладно, дело-то житейское, — успокаивал муж.

Сын же вошел в раж и сыпал якобы репликами от воображаемых европейцев:

— Эти вшивые русские заразят всю Италию!

— Закрыть им визу и не пускать в Европу!

— Позор вшивым российским интеллигентам!

В аптеке как назло толпилось много народу.

Отстояв длинную очередь, я наклонилась к провизору и, сгорая от стыда, тихо-тихо сказала:

— Случилось небольшая неприятность. У моего сына обнаружились м..мм.. вши. Есть ли у вас какое-нибудь средство?

И зачем-то указала на сына, стоящего у дверей.

Тот поймал наши взгляды, дураковато гыгыкнул и жестом орангутанга почесал голову.

— Клоун! — прошипела я.

Провизор доброжелательно улыбнулась:

— Есть специальный шампунь. И гребешок для вычесывания, с увеличительным стеклом.

— Зачем стекло?

— Рассмотреть! Вдруг это не вши, а просто мусор?

Меня передернуло. Они что, думают, у нас в головах свалка?

— А просто гребешков нету? Без аналитических девайсов?

— Нет.

— Давайте! — вздохнула я. — Два.

Красная, как сицилийский томат, я вышла на крыльцо. Муж и сын уже ждали меня там.

— Шампунь — восемнадцать евро и две расчески по четырнадцать! —  простонала я. — Мы так по миру пойдем! Мало того, что насекомые завелись, еще и денег сколько потратили!

И с досадой стала запихивать покупки в рюкзак.

Муж нервно почесался.

Сын посмотрел на нас.

— Как же стыдно перед Евросоюзом! — с чувством сказал он.

Отдых был испорчен. Каждые утро и вечер я вычесывала сына. Он с научным интересом изучал упавших насекомых через увеличительное стекло и докладывал об их анатомических особенностях.

Вторым гребешком вычесывались мы с мужем. У нас все было чисто.

Между делом я написала маме о нашей неприятности, поделившись в шутку переживаниями о «заражении Европы».

Мама поохала.

Через два дня, когда мы гуляли по побережью, я получила от нее эсэмэску: «Как поживают пришельцы с планеты ОЛ?»

Я ничего не поняла.

— Олег, вы что, с бабушкой в какую-то компьютерную игру рубитесь? — спросила я сына.

— Нет!

— А что за пришельцы с планеты ОЛ?

— Не знаю, — пожал он плечами.

«Прекрасно! — подумала я. — У сына вши, бабушка с ума сошла. Во жизнь!»

И тут же ей позвонила.

— Мама, у тебя все хорошо?

— Все хорошо! — бодрым голосом ответила она. — А у вас?

— У нас нормально. А ты там как, не болеешь? — осторожно поинтересовалась я.

— Не болею!

— А что за странные эсэмэски? Какие пришельцы? Что за планета ОЛ?

— А ты не поняла?

— Нет!

— Это же я зашифрованно спросила! Про вшей у Олега! Чтоб европейские телефонные службы вас не запеленговали и из Европы не вытурили!

Ай, спасибо, мама!

Итальянский шампунь оказался действенным.

Голова сына очистилась еще до приезда в Петербург.

Мы с мужем не заразились.

Муж предположил, что его седые и мои мелированные волосы совершенно не подходят для поселения.

То ли дело ребенок!

Шенгенскую визу нам не аннулировали.

Евросоюз остался равнодушен к нашей проблеме.

А вши? Ну что вши?

Как пришли, так и ушли.

Дело-то житейское.

 

Ми пьяче, или Творчество на итальянском

 

Как-то в Калабрии я пришла учиться в школу итальянского языка.

На вопрос о хобби зачем-то ляпнула, что люблю писать.

— О! — обрадовался мой сосед по парте, голландец Вильберт. — Я тоже писатель!

Я заерзала на стуле и трусливо улыбнулась.

— Замечательно! — закричал наш преподаватель Нико. — Я когда-то преподавал литературное творчество! Вот с вами и поработаем! Все дни будем писать! Создавать! Творить!

Я совсем съежилась. Вот, думаю, угораздило.

А куда деваться? За мной — Россия, родина великой литературы. Не отступиться.

Дебютное мое сочинение «О профессии» сразило коллег гомеровским размахом. Желая красочно передать особенности моей работы Коммерческим директором, я изобразила себя Одиссеем, конкурентов — лестригонами, а законы рынка — циклопом Полифемом. Лающая Сцилла представляла налог на добавленную стоимость, а коварная Харибда — налог на прибыль. В какой-то момент в рассказ вкралось Золотое Руно как цель моей деятельности, но тут я вспомнила, что аргонавты — это совсем другая история, и вычеркнула его твердой рукой.

В задании «Сюжет из одного слова» мне досталось слово «неуместность», и я описала давнюю ситуацию, как в ресторане Эрмитажа однофамилец Самого Пиотровского бросал кабачковые оладьи в моего знакомого, работавшего там поваром. Бежал за ним до самой кухни с криком: «Жри сам, скотина долговязая!»

Жирные пятна так и остались на халате моего приятеля.

История вышла дружелюбной и ироничной. Нико и Вильберт смеялись, приговаривая: «Ох уж эти ваши русские забавы!» Я смущенно краснела.

Финальный рассказ был «О любви». И я рассказала о любви. К ежикам.

Начала с ежиков в лесу, продолжила ежиком в тумане, потом ушла в символизм. Ежик как символ человеческой души. Мы, люди, такие же — снаружи в иголках, а внутри — нежные. Тонкие и ранимые.

Возлюби ежика, как самого себя, амико!

Девиз я выкрикнула в конце, и мои коллеги, не в силах больше сдерживаться, рухнули от смеха.

На последнем занятии Нико торжественно сказал, что наши сочинения школа где-то напечатает-разместит. Как примеры лучших студенческих работ.

Флегматичный Вильберт никак не отреагировал.

Я же приосанилась.

В душе моей одновременно зашевелились тщеславие и патриотизм.

Хоть где-то напечатают. Хоть на итальянском.

И главное — родину не подвела. Надеюсь.

А вот Пиотровского — не знаю.