Женское счастье бывает

Многие современные женщины словосочетания «женское счастье» не признают. Говорят — есть просто счастье. Рассказывают о карьере, самодостаточности,  достижениях, равноправии, самореализации... Но я точно знаю — женское счастье есть. 

Бывает счастье рыбака — когда клюет. Бывает счастье моряка — когда ветер в корму. Бывает счастье альпиниста — когда под ногами покорённая вершина. Счастье бывает разным, и у каждого свое. Победа, удача, выигрыш, открытие, достижение — все это счастье, радость. Но женское счастье по природе своей особое.

Спросила у дочки:

— Есть ли счастье женское?

— Нет, — ответила она. — Есть просто счастье. У меня такие же требования и запросы, как и у мужа, — карьера, успех.

Я тоже делала карьеру, добивалась успеха, стремилась к признанию. Были у меня счастья-радости: получение диплома, назначения на должности, победы в бизнесе, окрыляющая и несущая к звёздам любовь. Но настоящего женского счастья так и не дождалась…

***

Я провела свое детство у дедушки Азара и бабушки Прасковьи в деревне Ямница Могилёвского района, им было за пятьдесят. Худенькая, с натруженными руками и бельмом на глазу (последствия несчастного случая на полевых работах), бабушка оставалась красивой. Не раздумывала она о том, есть ли женское счастье, — а оно у нее прижилось.

Дедушка был  крепким, дочерна загоревшим, с выправкой былого солдата, рассудительным. Поженились они еще до войны, и дети родились до войны. Азар ушел воевать, как и все мужчины из деревни. Прасковья осталась с двумя детьми на оккупированной территории. Деревню сожгли немцы, до конца войны жила с детьми в землянке.

Голод, холод, хлеб из желудей, мёрзлая картошка, собранная в поле под снегом. Когда трава пошла, ели крапиву, мокрицу. От тифа всей семьёй плашмя лежали на полу землянки. Выжила Прасковья и детей сохранила. Каждый день молилась о спасении мужа.

• Художник Владимир Таутиев “Май 1945-го.”

Дошли слухи, что Азар в плену под Слуцком. Зима, лютый холод, ехать более трехсот километров, в лесах — волки, на дорогах — немцы. Оставила Прасковья детей под присмотром матери и сестер, поплакала и поехала с дедом Митрофаном в далёкий Слуцк на телеге. Ей мать золотую копейку дала с царских времен припрятанную, свой перстенёк в платочек завязала. Родня собрала в дорогу хлеба, сала и яиц — последнее отдавали.

Говорили, что немцы за золото и продуты выпускали пленных, если жёны за ними приезжали. Дорога шла через лес. Завьюжено, снежно, волки то справа, то слева воют. Потом на протяжении пяти километров с чисто немецкой точностью — виселицы через каждые сто метров. На груди повешенных доски с надписью: «Я партизан».

Лошадь шарахалась и стригла ушами то ли от волков, то ли от покойников, то ли от всей этой жути. Каждый, переживший войну, скажет: «Всё выдержим: и кризис, и дождь, и засуху, главное, чтобы войны не было». В деревнях останавливались на ночлег. Люди пускали. Общее горе всех сделало ближе.

Доехали. Сердце разрывалось, когда глядела Прасковья на худых, измождённых, голодных солдат за колючей проволокой. «Забери меня, женщина, — просили некоторые. — Я всё умею делать». Но она искала своего: «Ищу Азара. Не слышали?» — спрашивала. Нашлись, кто знал. Сказали, что Азар бежал, вроде, убит. Не нашла мужа, но что убит — не поверила. Выкупили одного солдата и вывезли, спрятав в сене на дне телеги. Всей деревней выходили, ушёл в партизаны. Ничего о нём больше не слышали.

Весть по селу разнеслась: «Азара убили». Не плакала Прасковья, говорила: «Жив Азар, сердцем чую». И родне запретила говорить, что погиб. Детям сказала: «Отец придёт». Удивлялись односельчане: как каменная — ни слезинки.

А Азар несколько раз бежал из плена. Его ловили, собаками травили, били, но выжил. После войны в лагерь под Челябинском сослали, как «бывшего в плену». Пять лет отработал, и только оттуда смог сообщить, что жив.

Десять лет прошло. Уходил на войну — дочке Танюшке было пять, а вернулся — почти шестнадцать. Она не узнала отца, когда тот во двор вошёл, позвала мать: «Мама, какой-то дядька!» Поняла, кто, когда мать заголосила и бросилась мужчине на грудь. И сама подбежала и обняла.

• А.П. Ткачёв, С.П. Ткачёв “Май 1945 года”

Когда вернулся Азар, построили дом, из времянки выбрались и зажили, как все. Я никогда не слышала, чтобы они спорили или повышали голос. В их взглядах всегда были тепло и любовь. Подарком судьбы было для Прасковьи возвращение Азара. Всегда об этом помнила. Они ценили дарованное судьбой счастье быть вместе. Трудились много. Работа, как и день, начиналась с рассветом и прекращалась с закатом. Но как они ценили то время, которое им осталось!

Много одиноких женщин было после войны. А Азар — мужик видный. Женщины с него глаз не сводили, сами проявляли инициативу, но не прельщался Азар, отшучивался или говорил, что для него лучше Прасковки никого нет. А Прасковья не злилась на женщин — война ведь мужчин забрала — и верила Азару.

По вечерам, когда корова была подоена, куры и свиньи накормлены, подстилка скоту подброшена, приходили к ним в дом соседки, одинокие женщины. Приходили скоротать вечер. Дед Азар сидел у стола, женщины на лавке у стены, а я сидела на печке. Приходили как бы по делу, спросить: «Где будут наделы отавы давать? Не пора ли косить начинать? Где трава лучше?» Прасковья приглашала пройти в хату, и люди проходили, садились на лавку и начинали степенный разговор о погоде, косьбе, молотьбе.

Прасковья светилась лучами женского счастья, льющегося из сердца. Она топталась у печки, готовила на завтра корм скоту, но вместе с тем шутила, смеялась, и для каждого у неё находились добрые слова и утешение. Каждый вечер в доме собиралось человек семь или восемь. Заходили на огонёк.

Только спустя время я поняла, что люди приходили погреться в лучах хотя бы и чужого, но счастья. С тех пор, как вернулся Азар, поселилось оно в доме. Оно не было громким, броским и ярким. Было тихим, ясным и лучистым, было в глазах Прасковьи, в голосе, в дыхании. Заполняло углы, пронизывало пространство и впитывалось в стены. И люди не хотели уходить из хаты Прасковьи и Азара.

И мне было хорошо сидеть на печке, слушать их и на всех смотреть. А когда приезжал из города сын Николай, народа приходило больше. Работал Николай следователем и рассказывал разные истории о других народах, войнах, нравах. Он говорил, а все слушали. В глазах Прасковьи была гордость за сына, но она её тихонько прятала, чтобы другие не чувствовали себя обделёнными.

В последующей своей жизни я никогда не видела таких счастливых людей. В тяжелом труде, в болезни и в горе они были поддержкой друг другу. Лучистое оно, счастье женское. Его нельзя спрятать — оно светится. Всю жизнь я мечтала о таком счастье. Кто-то, наверное, с сарказмом скажет — войны не хватило.

Валентина Быстримович