Ведущая солистка Большого театра Беларуси Людмила Хитрова про балет и эмоции на сцене

Задушевный разговор с Людмилой Хитровой, ведущей солисткой Большого театра Беларуси, заслуженной артисткой, обладателем медали Франциска Скорины и лауреатом международных конкурсов артистов балета.

Открытая, доброжелательная... Очень женственная... Она, по-моему, из тех обаятельных и позитивных людей, которые накрепко не запирают, образно говоря, двери своего внутреннего мира. Но, похоже, не каждому вход туда доступен. Энергия чистоты и света, вытолкнет всякого, кому трудно вибрировать на такой нежно-атмосферной волне. «Нет-нет, — признается моя визави, — сие не значит, что эти люди плохи. Просто они — другие...».

Что и понятно.

Харизматичная прима-балерина Людмила Хитрова для меня — не сравненная. Потому как одухотворенна она не только в своих партиях — Золушки, Джульетты, Жизели, Китри, Одетты-Одиллии, Евы, Принцессы Флорины и других... И в жизни возвышенная и одухотворенная— не стесняется своих чистых чувств, не прячет их под маской юмора, самоиронии... Надо слышать, как проникновенно рассказывает о своей любви к театру и родной сцене, о благодарности родителям и педагогам... Градус ее утонченных чувств высок и в жизни.

«Ну что вы, — говорит, — я тоже не такая уж белая и пушистая...». И я это понимаю: ведь даже лучший человек есть нечто, что должно преодолеть! Так говорил герой Фридриха Ницше — Заратуштра (Заратустра — жрец, пророк и реформатор древнеиранской религии, названной зороастризмом — Авт.). Во всяком случае, как мне кажется, Людмила как раз из тех людей, которые держат под контролем это «нечто», что хотелось бы в себе преодолеть. Или, как теперь говорят психологи, над собой работает.

Она слегка, самую малость, застенчива, когда рассуждает о прекрасных и трогательных, а также очень личных вещах... Мне также импонирует, как хорошо моя собеседница отзывается о многих своих коллегах-балеринах, а также солистах мужского пола, как ими восхищается. Как же я обрадовалась, услышав добрые слова и в адрес Александры Чижик, о которой писал наш журнал, и которая вскоре, после декрета, должна вернуться на сцену Большого. Людмила ценит ее, как выразилась, стопроцентный «балеринский» характер, сильный, крепкий. Пояснила, что это — упорство, собранность, огромная трудоспособность и целеустремленность. И добавила: Саша, как магнит, притягивает к себе своей энергией, харизмой... Еще призналась, что любуется ею, когда та танцует, обожает Сашу, которая «горит» на сцене... И о том сказала, как Андрис Лиепа, приезжавший в театр, все называл Александру Чижик— шарман (charmant adj.).

Кто часто ходит в Большой театр, тот знает: не заметить Людмилу Хитрову на сцене — невозможно. Кстати, именно с нее, блистающей в партии Китри еще в старой версии «Дон-Кихота» началась и моя любовь к белорусскому балету. Пожалуй, нет ни одного спектакля, чтобы я не наслаждалась танцем Людмилы. Сказала бы, такой разноплановой и универсальной артистки, обладающей еще и природной красотой. Ей по плечу и лиричная Одетта, и дерзкая Одиллия из «Лебединого озера». А чего только одна Анна Каренина в одноименном балете в исполнении Людмилы стоит! Хореографический образ, ею созданный, ломает все стереотипы, какой должна быть Анна. Для меня она у Людмилы — не безрассудна, потому что по-детски предельно чиста. И настолько, что не выдерживает столкновения с обществом условностей, в котором царят не детские, порой жестокие законы, когда на «двойную» жизнь, прикрытый адюльтер общество закрывает глаза. Впрочем, и об этом мы рассуждали незадолго до 35-летия Людмилы. 

— Людмила, начнем с детства? Какой вы были? Послушной, или напротив? И что было самым сложным в учебе? Огорчались ли, когда что-то не получалось?

— Я была очень послушной девочкой. А теперь вот в статусе мамы, знакомясь со многими статьями по психологии, понимаю, что детей сейчас воспитывают более свободными. Они могут свои эмоции выражать. Вспоминаю свое детство и понимаю, что я была супер-мегапослушным ребенком, удобным для родителей. Сказали: тихо сиди, я сидела тихо. Видимо, это ложилось на мою индивидуальность. Мой пятилетний сын Данька — полная тому противоположность. Посмотрим, как будет дальше. Свое детство вспоминаю с удовольствием: росла в любви, на меня никогда не повышали голос. Разговаривали спокойно, если я чего-то не понимала, объясняли, уважая мои чувства. До сих пор, а мне скоро 35 лет, рядом с родителями мне уютно, чувствую себя маленькой девочкой. Родилась я в обычной семье: моя мама Елена Григорьевна — врач, папа Анатолий Владимирович — водитель. 

Что касается учебы, признаюсь: у меня была очень плохая память. Сейчас я даже не представляю, как умудряюсь запоминать балеты, и как в моей голове держатся 30-40 спектаклей. Помню, как, учась в школе, часто плакала. И в училище тоже, когда что-то не получалось. Видимо, что-то не могла запомнить. Но свойство моей памяти таково, что негативная информация из нее исчезает. Думаю, что это хорошо для жизни.

— С чего начался ваш балет? Когда поняли, что без него не сможете дышать?

— Когда мне исполнилось 10 лет, мама привела меня в училище, что в Нижнем Новгороде. С тех пор прошло 25 лет. И доли секунды не было, чтобы у меня возникла мысль: балет — это не мое. Также не было и желания стать великой балериной. Я просто занималась каждый день, просто танцевала... Каждый день мысленно благодарю своих родителей, которые направили меня в это русло. Ведь я занимаюсь любимым делом. Это огромное счастье, которое дано не каждому. Наблюдая людей, едущих на работу с угрюмыми лицами, словно читаю их мысли: как же я ее, эту работу, ненавижу... Мне их жаль: ведь на работе мы проводим большую часть времени. И если насыщенно проходят выходные, то еще острей чувствуешь, как приятно позаниматься любимым делом. 

—Как для вас прошло открытие сезона?

— Блестяще! Я танцевала партию Китри в «Дон-Кихоте». Спектакль очень позитивный, яркий, веселый... Зрители уходит из театра с улыбкой на лице. После некоторых, как «Анна Каренина», «Ромео и Джульетта» на их лицах, можно увидеть слезы.

— Сколько лет вы в Большом после Красноярского театра? Изменилось ли что-то с тех пор в вас перед выходом на сцену? Также волнуетесь? 

— В Большом театре я работаю пятнадцатый сезон. В связи с волнением вспоминается один случай. Когда приехала в Красноярский театр, а там я проработала два года, мне было восемнадцать лет. Помню, как за час до премьеры спектакля «Золушка» пришла в театр. Не успела разогреться, толком наложить грим, наклеить ресницы — и на сцену. Во время спектакля одна ресница отклеилась... Волновалась ли? Не могу сказать, что очень, не было и страха перед выходом. Сейчас вспоминаю и думаю: я ли это была, теперешний ответственный человек. В театр, когда танцую в спектакле, приезжаю за два, два с половиной часа, разогреваюсь, настраиваюсь... С опытом приходит и ответственность. Она растет с каждым новым статусом и званием. Но наряду с уверенностью в том, что справишься, испытываешь, конечно, и волнение. Ведь «Дон-Кихот» — трехактный спектакль. Для балерины сложный. Перед выходом на родную сцену, которая и комфортна, удобна для артистов, сердце трепетало. Но не от страха, а скорее от предвкушения праздника... Если в прошлом сезоне я, будучи в отличной форме, станцевала в «Дон-Кихоте» хорошо, то в нынешнем должна станцевать еще лучше. Наши педагоги говорят: пятьдесят дней отдыхаешь, столько по времени и в форму должны приходить. А у нас было всего три недели... Я очень рада, что спектакль вернулся в репертуар, что он новый. С новыми прекрасными костюмами и декорациями.

— Как долго танцевали в кордебалете?

— В Красноярский театр меня сразу взяли солисткой, а в Минске — в кордебалет. Два года я там проработала, много танцевала сольных партий, танцевала «двойки», «тройки», а уж потом меня перевели в солистки. 

— Расскажите о своих партиях. Какая была первой в Большом? Всех ли своих героинь любите? Кого особенно? Как-то вы сказали в одном из интервью, что Анну Каренину…

— Первой большой партией была «Золушка». В Красноярске я тоже ее танцевала. С Золушки стала солировать и в Минске. Всех ли своих героинь люблю? Конечно же. Роли как дети. Но особенно мне дорог спектакль «Анна Каренина». В него столько вложено сил, размышлений... Пожалуй, это самый дорогой спектакль для моего сердца, один из самых сильных по эмоциям. 

— Трудно ли умирать на сцене? Сажем, как Джульетта и Жизель?

— «Жизель», конечно, тоже мой горячо любимый спектакль. В прошлом сезоне состоялась премьера, и я танцевала партию Жизели каждый месяц, а то и по два раза. Спектакль эмоциональный, драматически сложный, с глубоким смыслом. Сцена сумасшествия Жизели чего стоит! А финальная, когда героиня, которая уже в мире умерших окутывает любовью своего возлюбленного Альберта... В этот момент мои слезы текут ручьем, что для меня естественно. Трудно ли? Как-то об этом не думаешь…

Сколько себя помню, всегда была сентиментальной, а после рождения сына сентиментальность зашкаливает. Это одна из причин, почему у нас в доме нет животных. Я их очень люблю, но мне их безумно жаль. Настолько, что выдержать невозможно. Как представлю, что целыми днями животное будет одно-одинешенько... Сын, который хочет котика, все спрашивает: когда мы заведем питомца... 

— Значит сразу надо завезти двоих... 

— Может быть, со временем я смогу себя преодолеть... Что касается Джульетты, то в этом спектакле умирать очень тяжело... Когда я училась в училище в Новгороде, то станцевать Джульетту мечтала. Но у нас этот спектакль не шел. Приезжал какой-то театр с «Ромео и Джульеттой», вот тогда я и влюбилась в этот образ и в музыку Чайковского в отличие от других девочек, мечтавших о «Лебедином озере». В Красноярске Джульетту не танцевала, возможно, если бы осталась в этом театре, то меня бы в спектакль и ввели. В Минске моя голубая мечта исполнилась. Но, признаюсь, после рождения Даника, мне стало сложно танцевать третий акт. В нем очень много боли. Да, Жизель тоже умирает. Хоть и печаль в конце, но она светлая. А в «Ромео и Джульетте» этот нож, который героиня вонзает в себя... Жутко тяжело…

— Как выходите из неудобных ситуаций на сцене? Как пережили на гала-концерте «Балетное лето в Большом» момент, когда оступились на лестнице, по которой Джульетта бежит к Ромео? 

— Первое, о чем подумала: какое счастье, что я не травмировала ноги. Это была главная мысль. У нас ведь в спектакле нет лестницы. Ромео в этой сцене снимает Джульетту прямо с балкона. А лестницу сделали для гала-концерта. Когда репетировали, все было в порядке. Я буквально слетала с лестницы. Это же юная Джульетта. И вот на концерте во время спектакля вижу Эвана-Ромео (Эван Капитен — ныне артист балета в Мариинском театре — Авт.), и мысль мелькает: я сейчас, как птичка, по облакам любви к нему сойду... И тут нога едет... Конечно, я расстроилась. Грандиозный концерт и так оступиться, причем лестница была не скользкая. Но потом, когда в записи смотрела этот эпизод, смеялась, с благодарностью думая о том, что Бог меня уберег от чего—то большего. Когда я репетировала Еву в «Сотворении мира» Людмила Генриховна Бржозовская (народная артистка Беларуси, педагог-репетитор Большого театра — Авт.) рассказала о том, что образ Евы пришел Валентину Николаевичу Елизарьеву (художественный руководитель Большого театра, народный артист СССР — Авт.) во сне, в тот период его дочь Аня была маленькая... Он вообще очень нежно и тонко к детям относится, всегда и о Данике моем спрашивает... Так вот, он как раз и ориентировал Людмилу Генриховну на то, чтобы ее Ева, которую она тогда танцевала, не шла по лестнице в «Сотворении мира», а как бы спускалась по облачкам с неба. Вот я и решила, чтобы моя Джульетта так спустилась к Ромео (смеется). Вот такие казусы случаются. Но это не зависит от уровня мастерства. Может, слишком большое значение я придала желанию выглядеть легкой, воздушной, идя по облакам... 

— Мне кажется, что вы можете станцевать все, что угодно... 

— Знаете, никто не верил, и в том числе я сама, что смогу станцевать Анну Каренину. Я ведь больше лиричная, нежная... Хоть у меня в репертуаре есть и роковая Одиллия в «Лебедином озере», но все равно это не Анна Каренина. Ольга Костель (режиссер-постановщик спектакля — Авт.). не видела меня в Анне. «Хитрова — это Китти, милая, юная», — говорила она об этом и Юрию Трояну (народный артист Беларуси — Авт.). Я совершенно на нее не обижалась, понимала: это не моя партия. Несколько раз станцевала Китти. А на Каренину меня начали потихоньку вводить перед гастролями — в запас. Мало ли что случается. Но это было не срочно. А оно случилось: Ира Еромкина (народная артистка Беларуси, прима —балерина — Авт.), которая должна была ехать на гастроли, получила перед ними травму. Я до последнего момента не верила, что эта партия — моя. Да, думала, я смогу ее станцевать, но вряд ли это будет правдоподобно, и что мне скажут: да, Люда, ты на своем месте. Роль собиралась по крупицам. И с педагогами, и с Игорем Артамоновым. И с моим партнером Костей Белохвостиком. Он опытный, очень хорошо чувствует балерину. Партия сложная хореографически и психологически. Но все сложные поддержки у нас хорошо получались, то есть органично. Хореография сложилась, но это не значит, что сложится образ. У нас есть такая балерина Екатерина Зиновьева-Провалинская, которая имеет богатый актерский опыт: снимается в фильмах, сериалах. Заканчивала она актерское отделение Академии искусств (танцует в спектакле партию Долли — Авт.). Так вот мы с ней каждый день оговаривали каждый жест Анны, каждый взгляд. Все нужно было наполнить смыслом. У Толстого на это отводится, скажем, десять страниц, а в спектакле несколько секунд, в которые надо вложить чувства Анны и то, как она меняется... Я счастлива, что на гастролях в России станцевала три спектакля. Мы его, как говорится, обкатали. Принимали нас с криками «браво», рукоплесканиями. Каждую сцену мы потом с Катей обсуждали... 

— Родителей на свои спектакли приглашаете?

— Маму не на все. Она очень за меня переживает. Когда я танцую «Жизель» мама звонит в антракте и спрашивает: все ли хорошо... Была она и на «Ромео и Джульетте», очень волновалась, говорила мне потом, что у нее сердце не чуть не разорвалось в финальной сцене. Она еще более сентиментальная по сравнению со мной. Папа — тот стойкий товарищ, поэтому все смотрит. На «Анну Каренину» точно маму не приглашу. Там я сама рыдаю. Представляю, что с ней будет. К примеру, сцена Анны с сыном Сережей очень тяжелая. Если бы у меня не было ребенка, наверное, я бы эту сцену играла по-другому. Но я очень привязана к сыну, у меня Данила примерно того же возраста, что и маленький герой спектакля. Невольно мысли о том, могла ли бы я так, появлялись... Но я их прогоняла. В одном из интервью об этом спросили, на что я ответила: даже думать не хочу ни о чем подобном. Ведь история Анны — это трагедия, не просто интрижка, И потом это виртуальная жизнь, хоть отчасти и взятая Толстым из жизни. Анна моя — это сценический образ. И точка. Думаю, он мне удался.

— Что для вас самое главное в вашем внутреннем мире?

— Конечно же, гармония. Я по знаку Зодиака — Весы. Если, скажем, или в магазине с продавцом что-то не сложится, или еще где-нибудь что-то зацепит, а я среагирую, то мне после этого целый день плохо, чувствую, что мой мир пошатнулся. Поэтому я стараюсь с миром дружить, не поддаваться на провокации. Не переношу грубость, агрессию, раздражение…

— Как реагируете, когда танцуете, если вам не хлопают?

— С пониманием. Мой педагог Татьяна Михайовна Ершова говорит, что аплодисменты не всегда хороши. К примеру, в третьем акте «Ромео и Джульетта», когда музыка заканчивается, перед другой сценой есть небольшая пауза, и вот в этот момент зрительный зал или аплодирует, или в нем царит гробовая тишина. Если аплодируют, то, по словам Татьяны Михайловны, мы делаем что-то не так. В этой сцене так накалена обстановка, что не должно быть никаких аплодисментов. Я сама, как уже говорила, испытываю жуткое состояние, когда Ромео выходит и видит свою Джульетту мертвой. Наверное, что-то подобное испытывают и зрители. И в «Анне Карениной есть сцены, когда зрители не сразу хлопают. Они переживают вместе с моей героиней, когда она без сил падает на пол в слезах отчаяния. А потом, после паузы, зал взрывается криками «браво». Этот крик ведь тоже выход зрительских эмоций. А благодаря аплодисментам из зала мы, тратящие огромные эмоциональные силы, энергетически восстанавливаемся. Иногда я бегу к служебному входу к своим знакомым, а они, удивляясь, говорят: ты еще бегаешь, мы подумали, что ты будешь еле-еле идти... Им трудно понять, что я готова летать, готова еще танцевать и танцевать свою партию. Мне публика подарила столько энергии благодарности, что я в душе уже лечу над облаками…

— Легко ли вам делиться состоянием счастья, пережитого на спектакле?

— Очень легко.

— Есть ли любимая публика? В Минске и на гастролях.

— Я гастролировала в Великобритании, Италии, Мексике, Южной Корее, Германии, Испании, Франции, России. Много где побывала. Замечала и на гастролях, что есть люди, которые приходят на один и тот же спектакль по несколько раз. Сидят в первом ряду. И в Минске есть лица знакомые. В жизни мы не пересекаемся, только в театре. Я знаю, что они постоянные зрители. Выходя на поклон, я их узнаю, улыбаюсь им. Испытываю при этом огромную благодарность и уважение за их любовь к искусству балета.

— Что для вас больше по душе — классика или модерн? Сложно ли добиваться артистизма в классическом балете?

— Модерна у нас в театре не много, как вы знаете, больше классики. Для меня она, что глубже понимаю с возрастом, как витамины для тела. К примеру, «Спящая красавица», «Лебединое озеро», «Дон-Кихот» — одни из сложнейших классических спектаклей. Танцевать в них — это как пройти тест на профессиональную пригодность. Я, к примеру, станцевав, в «Спящей красавице», настолько хорошо чувствую свое тело, что испытываю огромную радость. Убеждена: классика продлевает нашу балетную жизнь. Что касается артистизма, то тут все индивидуально. Думаю, залог успеха артиста балета — баланс между техничностью и артистизмом.

— Когда-нибудь хотелось бросить балет?

— Никогда!

— Как проходит ваш день?

— Могу сравнить его с гонками. У меня много репетиций и спектаклей. С ребенком — тренировки по карате, бассейн... Мне это нравится. К напряжению привыкла.

— Вы человек настроения, или продуманный?

— Если у меня возникают вопросы с настроением, то ни в театре, ни дома с родными я их не озвучиваю (улыбается). Мы не роботы, и не можем улыбаться каждую минуту, всякое случается. Но срывать свое недовольство на ком-либо — это не про меня. И сына этому учу, когда он, бывает, просыпается в дурном расположении духа. Говорю ему: мир вокруг не должен страдать, оттого что у тебя плохое настроение.

— Приходилось ли вам ввязываться в конфликты в театре? Или же вы умеете обходить острые углы, связанные с завистью, ревностью? Легко ли?

— Я абсолютно не конфликтный человек. И в театре, и дома. 15 лет назад, находясь в кордебалете, в пересудах варилась. Знаю, что это такое. И мне это не нравилось. Сейчас, имея определенный статус, в гримерке я одна. С артистами сталкиваюсь не часто, так как у меня сольные репетиции. У нас разный рабочий график. Но когда в коридорах, или перед спектаклями встречаюсь с коллегами, то с их стороны, со стороны молодежи чувствую приятную для меня энергию уважения. В целом, в Большом комфортная атмосфера, уровень культуры высокий. Ни о стекле в пуантах, ни о других неприятных моментах, которые интерпретируются в художественных фильмах о балеринах, говорить не приходится. Людей токсичных, склочных у нас нет, хоть труппа балета и большая — около ста человек. Шероховатости среди людей естественны, но не они определяют стиль взаимоотношений в коллективе. И меня это очень радует.

— Рекомендовали ли вам когда-нибудь в театре привести себя в форму? 

— Такого не было. Я человек предельно ответственный. Уважаю свою профессию и ее людей. Поэтому никогда не позволю себе выйти на сцену в ненадлежащем виде. 

— Суеверны ли вы? Что делаете перед выходом на сцену?

—Прошу помощи у Бога. Люди балета в большинстве своем, даже если в него не верят, перед выходом на сцену, как мне кажется, обязательно перекрестятся. Есть какие-то мелочи. С какой ноги выйти на сцену. Я, например, выхожу с правой. А если всерьез, то хочу подчеркнуть: в нашей профессии много травм, поэтому я гоню от себя любую мысль о травмах…

— Ваш пищевой рацион обычный или особенный?

— У меня большие перерывы между едой. Между репетициями не ем. И перекусывать не могу. Балеты сложные. Когда тебя вверх ногами держат, опасно быть сытой. Придерживаюсь здорового питания. Дома готовлю. Сын — настоящий белорус, любит картошку в любом виде, муж предпочитает мясо. Я не вегетарианка, но и не фанат мяса.

— Когда случаются у вас минуты релакса, ощущаете ли тогда, насколько бесценна наша жизнь? Как расслабляетесь?

— Все, что меня в жизни окружает, как и саму жизнь, я люблю. Люблю лето, люблю осень... Сегодня у меня был час перерыва. А я всегда, как уже говорила, в спешке, всегда за рулем... Оставила машину в театре, иду в магазин... И ощущаю, как классно! Тепло, солнце, все здоровы... В такие моменты отдыхаю. Это те минуты релаксы, когда ощущаешь огромную ценность жизни. Но я отдыхаю и тогда, когда репетирую любимые спектакли. По возвращении домой, хоть и устала физически, общаюсь с ребенком и этими моментами жизни наслаждаюсь. И когда сына обнимаю, вдыхаю его аромат, целую спящего... Меня окружает много прекрасного — семья, работа, люди... Все это я очень люблю. И этим вдохновляюсь.

— Чего в жизни боитесь?

— Даже говорить и думать об этом не хочу. Каждый день перед сном, особенно после ковида, я благодарю Бога, Жизнь за милость ко мне и к моим родным, за то, что все мы здоровы.

— Если бы могли, что исправили бы в современном мире? И что пожелали бы людям в первую очередь?

— Как мне кажется, свою крошечную лепту в то, чтобы в мире было спокойнее, мы, люди, можем внести. Состояние мира, спокойствия, гармонии, о которой я уже говорила, в наших душах — это энергия. И чем больше ее мы продуцируем вовне, тем лучше будет для всех. 

— И в заключение. Ваше определение белорусского балета.

— Белорусский балет — это Валентин Николаевич Елизарьев. Он уникальный Мастер. Наш Большой театр славится его спектаклями. Они особенные. Женские образы в них — это вершина женственности, мудрости, нежности, красоты души и тела. В противовес — сильные, мужественные образы героев-мужчин. А в отношении к нам, балеринам, у него столько заботы…

Валентина ЖДАНОВИЧ

Фото предоставлено Большим театром Беларуси