Дмитрий Жилунович. Товарищ песняр

Он был автором Манифеста о провозглашении Советской Беларуси, первым премьер-министром республики, его дважды исключали из партии, он мог стать первым народным поэтом... На всех фото, которые сохранились до нашего времени — будь то с семьей или в окружении товарищей по борьбе или коллег-писателей, — он выглядит очень интеллигентным и трогательно беззащитным. Возможно, это из-за круглых очков с очень сильными диоптриями — он с молодости плохо видел.

А может, на этих черно-белых выцвевших фотографиях почти вековой давности чудесным образом сохранилась для тех, кто будет знать его только по его произведениям и по воспоминаниям других людей, его истинная сущность — романтика, талантливого писателя, человека, который всю жизнь искал себя, свою долю, свою Беларусь. Который в этих нескончаемых поисках пришел в политику — дело во все времена не очень простое, а в передряге между Первой и Второй мировыми войнами — и вовсе смертельно опасное. Впрочем, в то время столь же опасно было быть и поэтом. И наверное, именно потому, что в одном лице объединились белорусский государственный деятель Дмитрий Федорович Жилунович и известный белорусский писатель Тишка Гартный, это лицо выглядит наиболее неоднозначно, наиболее ярко и наиболее трагично в истории двух первых десятилетий БССР...

"Хіба на свет выйду, долю пашукаю..."

Чем больше узнаешь фактов из его биографии — тем больше удивляешься: каким образом у него так все получилось? Не "благодаря", а "вопреки" — как и у многих белорусов, такая наша отличительная национальная черта. Родился осенью 1887 года в Копыле в очень бедной семье — отец был землекопом, мать нанималась в поденщицы. Федор Жилунович научил своего Дмитрия начальной грамоте, которой владел сам, а зимой отправил учиться к "директору". О другом образовании и речи быть не могло — с ранней весны до поздней осени парень был в пастухах.

Пастушка-подростка захватили революционные идеи, которые на рубеже веков витали в воздухе и которыми поделился с ним немного старший "коллега". К тому же он еще вливается в ряды двигателя революции — пролетариата: осваивает профессию кожевника. Типичная биография борца за социальную справедливость.

Да только тут не все так просто. Ведь у этого юноши много вопросов, на которые он хочет получить ответы. А еще эти строки, что проносятся в голове, складываются в рифмы, не дают покоя... Он даже собирался добраться за ответами на свои вопросы к Льву Толстому, поехал в Киев, где безрезультатно предлагал свои написанные по-русски стихи в тамошние газеты . А потом в его жизни случилась "Наша нiва", куда послал стихи на родном языке. И он, после публикации первых удачных произведений (первый стих — "Бяздольны", был посвящен Янке Купале) вдохновленный успехом, приехал в 1909 году в Вильню, надеясь, что будет работать в редакции. В штат его не приняли, но он продолжает писать туда не только новые стихи, но и корреспонденции с мест.

С чего живет? С кожевенного дела. Работает в разных городах на заводах, в артелях. Долго не задерживается — начальство быстро угадывает в нем "подстрекателя". И — пишет стихи. Ярко-классовые — как же без них? (В ответ на купаловское "Я — мужык-беларус, пан сахі і касы ..." Тишка Гартный пишет: "Я — рабочы-гарбар, рыцар працы цяжкой..."), — но ведь и пронзительно-лиричные, те, о которых тот же Купала напишет: "Тишка не "мастерит стихов", а поет, поет всей своей наболевшей душой, всем своим сердцем горячим, кипящим"...

Именно в то время он определился в своей позиции: "Я сейчас искренний сторонник белорусского дела и всем сердцем рвусь и бьюсь за него. Я подумал так: можно быть и социалистом, и националистом..." Все ясно и просто: борьба за белорускоссть и за социальную справедливость. Но если б было все так просто в его беспокойной душе, писал ли бы он, парень с начальным образованием, в письме своему копыльскому другу, которое цитирует в своей документальной повести "Без эпитафии" Эрнест Ялугин: "Почему же именно та часть материи, которая вложена в человека, должна розниться от других частей? Значит, если человек умирает и из его тела возникает новая жизнь — растение, значит, и оно разумно и чувством одарено? Ну, а из растения иссохшего и спрахшего, тоже, небось, можно извлечь какой-либо разум?.." Рабочий-кожевенник так рассуждает или философ-экзистенциалист? Нет, у Гартного с самого начала все было непросто.

В двадцать пять лет он едет в Петербург. Здесь сильное белорусское сообщество, вечера на квартире Бронислава Эпимах-Шипило, где он читает свои стихи и отрывки из еще не законченного романа, который известен нам как "Соки целины". Стараниями объединения "Загляне солнце і ў наша аконца" выходит первая книга его стихов. И пишутся новые — после тяжелой работы на заводе, при тусклом свете керосинки. Он уже не может обходиться без очков, но разве это помеха? Главное — творчество.

И конечно, — революция. Белорусская социалистическая громада, к которой присоединился еще в 1913-м, — уже не просто объединение по интересам, а значительная политическая сила с четко очерченной социалистической позицией. А тут еще толпы беженцев из родной земли, где свирепствует война. Его не мобилизовали из-за плохого зрения. Но людям, сорванным с места, он может помочь, дав им надежду и родное слово — в 1916 году в Петербурге под редакторством Тишки Гартного начинает выходить "Дзянніца" — газета на белорусском языке. Правда, всего несколько месяцев, поскольку финансовые трудности. Февральская революция сотрясла воздух, но не принесла облегчения ни в деле национальном, ни в социалистическом. Да и в Белорусской социалистической громаде было не все так гладко: люди там были разных взглядов, разбились на "правых" и "левых" (Жилунович поддерживает "левых", их же и представляет на I Всебелорусском съезде в декабре 1917-го) . А летом 1917-го Жилунович знакомится с Александром Червяковым. Что, наверное, тоже повлияло наконец на его выбор в пользу большевиков.

Премьер на месяц

В январе 1918-го представители различных белорусских партий, поддерживающих платформу советской власти (Червяков представляет большевиков, Жилунович — "левое" крыло БСГ), принимают решение о создании Белорусского национального комиссариата. Совнарком одобряет это решение. Червяков становится председателем Белнацкома, Жилунович — ответственным секретарем. Под его руководством возобновляется выход "Дзянніцы". В ней Дмитрий Жилунович осенью 1918-го (по партийной принадлежности уже большевик, мало того — уже и руководитель белорусских коммунистических секций) призывает центральную власть "определиться наконец с судьбой Беларуси".

Что происходило дальше, как создавалась Социалистическая Советская Республика Беларуси и ее Временное правительство, подробно рассказывалось в первой публикации нашей рубрики (см. "Звязда" от 2 октября). Правительство, как известно, возглавил Жилунович, но основная часть портфелей была не у "белорусов", а у "облисполкомзаповцев" во главе с Мясниковым, которые сначала были против какой бы то ни было белорусского государственности. В упомянутой публикации историк Сергей Третьяк, который занимается изучением именно того периода, приводил курьез: премьером был Жилунович, а печать, которая ставилась на правительственные документы, была у его оппонента Кнорина, который выдавал ее только под расписку. Мы не можем знать, насколько серьезное отношение было в таком неоднородном правительстве к поэту Тишке Гартному в роли руководителя. Может, как у Максима Горецкого, который с иронией писал о нем чуть позже: "слабенький белорусский коммунист и хороший, сильный поэт Тишка Гартный..." Впрочем, времени выяснить отношения у членов правительства не было: уже в начале февраля 1919-го волевым решением Москвы была создана объединенная Социалистическая Советская Республика Литвы и Беларуси. Из белорусов в руководстве на должности заместителя наркома просвещения остался один Червяков. А Жилунович (точнее — Тишка Гартный) купил новые очки и поехал в Харьков редактировать фронтовую красноармейскую газету.

Здесь еще следует добавить один интересный важный факт. Автором "Манифеста", который всему миру сообщил о создании ССРБ 1 января 1919 года, является Дмитрий Жилунович. В журнале «Полымя» за 1928 год осталось свидетельство Александра Червякова: "Соответствие содержания, формы и политического значения Манифеста придает ему большую силу убедительности, не потеряно им и в наши дни. Этот документ был написан Тишкой Гартным".

"Пора писать историю"

После лета 1920-го, когда БССР была восстановлена, а во главе республики стал друг и единомышленник Александр Червяков, для Жилуновича настал звездный час. Он уже не вернулся в политику — хватило работы на общественно-просветительской ниве. Редактировал газету "Савецкая Беларусь" (выходила до 1933 года, а ее "тезка" "Советская Белоруссия" до 1937 года имела название "Рабочий"). Возглавил первое государственное издательство, фактически создав его. В 1923 году уехал в Берлин, чтобы отпечатать там белорусские книги — учебники, литературные произведения. У тамошних печатников не нашлось букв "ё" и "ў", и он специально ездил в Лейпциг сам их заказывать... В издательстве, вспоминали после писатели, которые выжили в страшных 30-х, привечал всех, старался поддержать молодых. Андрею Александровичу не только помогал делать первые шаги в литературе, но и подкармливал его, жалея. (Того самого Александровича, который через несколько лет будет клеймить его последними словами на пленуме Союза писателей как самого лютого "врага народа".)

В 1922 году создал еще одну площадку для литераторов — журнал "Полымя". Бросив клич "Пора писать историю революции!", сам написал несколько работ по истории Беларуси. Стоял у истоков Государственного архива. Плодотворно работал с единомышленниками в Инбелкульте, вместе с Коласом и Купалой стал одним из первых академиков. Писал много — с революционным энтузиазмом, но все же с теми поисками смысла жизни и поступков человеческих. (Почитайте его рассказ "Больш за ўсіх", написанный в 1923 году.)

Был известен и уважаем. В 1923 году мог стать первым народным поэтом Беларуси — якобы было соответствующее постановление ЦК КПБ (б). Почему постановление не реализовали? В случае с кем-то другим искал бы ответ, но у Гартного-Жилуновича это выглядит просто частью биографии. Как и случай с его исключением из партии в 1924 году сроком на год — "за оторванность от масс и обывательскую психологию": в ЦК прислали донос земляки-завистники: мол, участвовал в похоронах родственника по церковным канонам да еще и был "по-буржуазному" одет — особенно раздражало авторов "сигнала" наличие галстука.

"Дайте мне влиться в общий ток жизни"

Это последние слова, которые, по утверждениям свидетелей, Жилунович повторял в тюремной камере, а затем в могилевской психиатрической больнице. Мог ли человек с его взглядами, с его биографией уцелеть в той передряге, которая началась уже в конце 20-х годов с борьбы с "правым уклоном"? Он в конце 1927-го еще успел отметить 40-летний юбилей и 20-летие творчества — широко, со стихами-посвящениями Купалы и Коласа. Но в уже беспокойном 1928-м, сам о том не догадываясь, наделал "ошибок": редактируя "Савецкую Беларусь", в дискуссии о репертуаре белорусских театров стал на сторону авторов, которые были за национальные пьесы, за что получил взыскание и лишился должности главного редактора. Не удержался и в кресле главы "Полымя" — отказался публиковать поэму Александровича (того самого), так как в ней была клевета на честного человека. И когда начали раскручивать дело "Союза освобождения Беларуси" — кто, как не он, должен был одним из первых попасть в "чистку"? Прошло совсем немного времени, и его "Савецкая Беларусь", на которую отдал столько сил и энтузиазма, редактируемая (еще одна ирония судьбы) соратником и коллегой Михасем Чаротом, писала: "Д. Жилунович был одним из идеологов национал-демократического уклона" (что равно было приговору). Действительно, страшные были времена.

Его тогда, в начале 30-х, не выслали из Беларуси, как Язепа Лесика и Вацлава Ластовского, у него не хватило духу наложить на себя руки, как пытался сделать Купала, как сделал Игнатовский. Он написал покаянную статью, как сделал Червяков. Но не помогло — из партии его в 1930-м "вычистили" с формулировкой: "... за связь с чужими и враждебными пролетариату нацдемовскими и фашистскими элементами, и как фактический рупор враждебных сил, который использовала в своих целях националистическая контрреволюция в борьбе с диктатурой пролетариата"...

Понятно было, что его арест — дело времени. Он "перевоспитался" — ездил агитировать крестьян вступать в колхозы, посвятил этой теме целую поэму "Зеленый шум". Вернулся к кожевенному делу — пошел работать на завод "Коммунар". А что было делать в то время в той стране? Или не жить (а как — когда семья: жена, двое детей), или пытаться выжить (пока позволяют). Кстати, о "выжить". Стихотворения, посвященного Сталину, он так ни одного и не написал. На "чистке" объяснял: не дорос, мол, до того уровня, чтобы писать про такого великого человека...

Ему позволяли выжить недолго. Арестовали в начале второй, самой страшной волны репрессий — в ноябре 1936 года. Готовили показательный процесс — Беларуси его очень не хватало, чтобы личность такого масштаба на суде была признана врагом народа (как в Москве Зиновьев и Каменев). А здесь и известный поэт, и государственный деятель. Не вышло. Психика талантливого поэта не выдержала физических, а больше моральных страданий. "Дайте мне влиться в общий ток жизни", — единственное, что слышали от него палачи перед тем, как отправить в Могилевскую психиатрическую больницу.

Там его и не стало 11 апреля 1937 года. Официальная тогдашняя версия — умер от гангрены легких. Версия современная — покончил жизнь самоубийством. В книге Эрнеста Ялугина находим даже, каким ужасным способом: отодрал от пола ножку больничной кровати и сумел поставить себе на горло. В духе писателей-экзистенциалистов...

***

Дмитрий Федорович Жилунович (Тишка Гартный) был посмертно реабилитирован дважды — в 1955-м в гражданско-правовых отношениях, в 1988-м — полная политическая реабилитация. В том же году его имя (Жилуновича) присвоили бывшей столичной улице Жданова, что у метро "Партизанская", а на следующий год его именем (Тишки Гартного) назвали еще одну улицу в том же Заводском районе Минска. Такая вот двойная честь, словно потомки дважды просили прощения.

Такая топонимическая коллизия просуществовала в столице довольно долго, только в 2004-м улицу имени Тишки Гартного назвали иначе. Осталось на карте столицы имя государственного деятеля, первого белорусского премьер-министра Дмитрия Жилуновича.

Вот интересно, какое бы из этих имен, если бы мог, выбрал он сам?..

Елена ЛЕВКОВИЧ