Дмитрий Богославский: «Вопросы задаю в космос»

Молодой белорусский автор отмечен в Росии престижной литературной премией «Дебют» в номинации «Драматургия» за 2013 год. Практически сенсация для страны, в которой он живет: в отечественных театрах идут единичные постановки по его пьесам. Но его уже хорошо знают в театре России, где таких спектаклей больше, где имя Богославского уже звучит на различных конкурсах драматургии. Сегодня пьесы Дмитрия идут в разных театрах России, Молдове, Польше, других странах. Нечего удивляться: они, кажется, могли бы быть поставлены в любой точке планеты, потому что размышляют о человеческом в человеке.

— Вы работаете в Молодежном театре в Минске, но при этом пишете пьесы. Вам чего-то не хватает в театре?

— Это, наверное, одна из причин. Определенную неудовлетворенность вызвало то, что мне приходилось делать, в каких спектаклях участвовать. Кроме того, юношеский максимализм выплескивался в стихах, а когда я приблизился к театру, у меня отпали вопросы, чем заниматься: поэзией, прозой или драматургией. Драматургия первостепенна. Но мне хотелось другой драматургии. И по большому счету, мои пьесы написаны больше для меня самого. Мне нравится писать о том, чего я не знаю. Когда я в 25 лет не знал, что такое любовь, мне захотелось разобраться в этом...

— Ваши пьесы — это своего рода исследования?

— Может быть, скажу пафосно: это вопросы, задаваемые куда-то в космос, Абсолюту, что ли. Я пытаюсь искать ответы.

— Но вы делитесь с другими. Значит, ждете отклика, внимания? Почему его больше в России? Другие люди или театральная ситуация?

— В 2007 году Сергей Анцелевич в Центре белорусской драматургии поставил первую мою пьесу «Пешка», а в 2008 году — «Мои руки». Мои друзья привлекли меня к этому движению. Когда учился в театральном, мы делились друг с другом: кто-то песню написал, кто-то кусочек пьесы, стихи. Потом стал посылать пьесы на конкурсы в Россию — потому что там они есть...

Вопрос, почему я изначально стал востребованным там, скорее, к Министерству культуры. У молодого автора не слишком много возможностей заявить о себе в Беларуси. Единственный выход — обратиться в Центр белорусской драматургии, где пьесу прочитают. Потом ее отправят по всем театрам республики. Они ежемесячно делают рассылки новых пьес по театрам, создают базу, сайт, где пьесы доступны. Но далеко не любой человек может знать, что существует такой центр. Он хочет свое творчество кому-то показать, ищет конкурсы, в которых можно поучаствовать, чтобы понять: мое получается ли у меня, нужно ли это? А у нас нет ни одного литературного конкурса. Отсюда и ответ на вопрос, почему пишу по-русски, а не по-белорусски: мне хочется, чтобы с моими пьесами познакомилось как можно больше людей. Польского или английского я не знаю, чтобы на них писать.

— Были ли конкурсы, в которых вы участвуете, но вас не отметили?

— Есть конкурсы, в которых я не участвовал.

— Как выбираете, куда посылать пьесы?

— Я посылаю, куда возможно. Узнал в этом году, что в Омскую лабораторию драматургии все могут предлагать свои пьесы. Раньше мне казалось, что она для сибиряков. Но оказалось, что мои друзья из Украины, Петербурга и Москвы тоже участвуют. Была веселая история с «Евразией» — это важнейший драматургический конкурс. Узнал, что «Тихий шорох уходящих шагов...» вроде бы отмечен второй премией. Но от организаторов — молчание. Встречался в Москве с учеником Николая Коляды. Он обещал поговорить со своим наставником. Затем на «Дебюте» номинацией «Драматургия» руководил Олег Богаев, великолепный российский драматург. И он говорит: «Ты же на «Евразии» взял что-то...» И только через месяц со мной связались: у них после конкурса сразу начался фестиваль «Коляда plays», закрутились, но прислали диплом, который у меня на стене висит. В конкурсах буду участвовать. Не во всех. Взял «Дебют» — больше не буду туда посылать. Получил лауреата конкурса «Действующие лица», зачем еще участвовать? На «Евразию» обязательно буду посылать. Не потому, что мне хочется первой премии, а потому, что это продвижение — шорт-листы очень важны. В Беларуси их мало читают, а в России многие режиссеры их штудируют. Я знаю, что к организаторам «Любимовки» подходят, просят выслать пьесы. «Любимовка» — огромный конкурс: 30 пьес в год выделяют.

30-12

— После конкурсов ваши пьесы пришли в театры. Было ощущение победы?

— Это произошло странно — первая постановка. Был август 2011 года. Я ждал сентября, чтобы поехать на свой второй фестиваль в Москву и первую для меня «Любимовку». Приехал друг из Москвы, и мы отправились отдыхать на озеро Нарочь на пару дней. Неожиданно мне звонит Миндаугас Карбаускис из Московского академического театра имени Маяковского. Я стою на балконе, у меня трясется рука. Он говорит: «Приедешь на «Любимовку», зайди ко мне...» Ни слова о том, почему, куда зайти, когда... Я записал его телефон. Приехал, до театра совсем не далеко — можно даже пешком пройтись. Шок: первая крупная постановка и сразу в академическом театре в Москве. Я приезжал на «застольный» период, когда режиссер Никита Кобелев только знакомил артистов с пьесой. Получилось так, что и со мной. Потом приезжал на прогонную репетицию, как раз летел из Минска на фестиваль в Кишинев через Москву, посмотрел спектакль «Любовь людей». После прогона артистам сказал: «На премьеру привезу жену. Она мой главный критик». Потом Юля смеялась, когда после спектакля к ней подходили артисты и спрашивали: «Ну как?» На полном серьезе...

— Стараетесь бывать на премьерах спектаклей по вашим пьесам?

— Если приглашают. На премьеру в Красноярск летал. В этом июне летал на Сахалин на довольно интересный большой фестиваль. Там проходили читки пьес. В том числе моих — «Любовь людей» и «Девки».

— Не считали, сколько постановок по вашим пьесам сегодня идут в разных странах? И почему в Беларуси их раз-два...?

— Да у меня же и пьес не много... Некоторые не верят в возраст. Два режиссера меня так и спросили: «Кто тебе это надиктовал?..» Сейчас около 20 постановок идет по миру. Жду в Сибири «Тихий шорох...». «Любовь людей» уже, кажется, отошла. Правда, в начале сентября в Казани была постановка, в июне в Чебоксарах. Они возникают сами по себе. А я, бывает, об этом узнаю постфактум. Есть театры, которые, видимо, думают, что Дима Богославский — старый пожилой человек и, скорее всего, он умер. Они ставят, а потом РАО мне пишет, информирует. Я не очень гонюсь за финансовой составляющей, но считаю ее обязательной: это все же труд. Я связался с Йошкар-Олой, где есть Национальный марийский театр, он маленький, на самообеспечении. Как человек выросший в Калмыкии, знаю, что такое театр в маленькой республике в России — это не богатые люди. Они честно говорят: мол, можем вот так... Я говорю: «Главное, что можете...» Хочется человеческих отношений. Но иногда театры не идут на контакт. Причем в Улан-Удэ мне однажды доказывали, что никакого нарушения авторского права нет. Я очень удивлялся: ведь театр вообще со мной не связывался. Некоторые делают вид, что не знают, или не следят за тем, что есть конкурсы, какие имена звучат. Кто-то отмахивается от понятия «новая драма»: есть стереотип, что это чернуха, мат, наркотики, все будут пьяные ходить по сцене, нам такое не нужно... Я себя не причисляю к этому направлению, не понимаю, что такое «новая драма». Мне кажется, в творчестве так: оно либо работает, либо нет.

— Ваши пьесы как будто всматриваются в людей: чем живут, что происходит с ними. Многие ситуации узнаваемы. Где вы их «подсматриваете»?

— Хорошо, что узнаваемы... Я очень много хожу по городу пешком. Живу в Минске возле метро «Пушкинская», могу после работы от площади Победы пешком идти домой. Смотрю. Вот здесь такой магазин, там собираются такие ребята. Там такой сквер, и вот такие мужички... А в 13-м троллейбусе ездит такая тетенька. У них много на лице написано. О многом люди в транспорте разговаривают. Дружу я не только со своими ровесниками. Есть постарше, есть взрослые люди, есть младше. Все рассказывают о каких-то ситуациях. Нельзя сказать, что я документирую то, что вижу. Считаю, что это не правильно. Свой опыт я могу внести в пьесу. В «Тихом шорохе...» умерший отец просит вырубить розу — это было в нашей семье, когда долго не могли выкорчевать куст, который заслонял солнце.

— Ситуация возвращения отца в сны чем-то навеяна?

— Эта пьеса была написана на 60-70 процентов, по сути — линейный рассказ. Я шел по улице и вдруг понял: здесь не должно быть реальности! Если пьесу рассматривать по структуре, то мы не понимаем, где грань между реальностью и сном. Режиссер из Кыргызстана Шамиль Дыйканбаев, который в Республиканском театре белорусской драматургии ставил ее, сказал, почему выбрал образ: «Песок — потому что она рассыпается...» Вроде реальность, но, когда начинается следующая сцена, ты думаешь: «А это что было?» Когда я понял, как это должно быть, то за 2 недели полностью перелопатил пьесу, выбрасывал огромные куски, которые мне мешали, чтобы отношения отца и сына стали на верхнюю ступень.

— Ваши герои что-то ищут, чего-то хотят. Это вы тоже в людях замечаете?

— Сейчас по течению все происходит у нас, у людей. Не хочу себя отделять от остальных. Может быть, мы не придаем значения каким-то вещам. Мне кажется, как театр состоит из мелочей, так и жизнь, но мы не обращаем внимания на эти мелочи. Для меня больной вопрос — развал института семьи. Кто-то сегодня призывает: надо поднимать патриотизм. Но если человек не любит и не уважает своих родителей, он не будет любить свою страну. Я не поверю в человека, который кричит, что любит свою страну, а в это время он не любит своих близких. Есть такой кирпичик, на котором все держится — отношение к семье, к роду своему. Желание узнать, кто были твои предки. Для меня это больной вопрос, остался с «Тихого шороха...», хотя сейчас я пишу о другом. Кажется, что какую проблему общества ни возьми, она возникает из-за того, что кирпичик семьи расколот, не на чем стоять.

— Каков ваш кирпичик, или фундамент?

— Так получилось, что я от родителей очень далеко живу. Они за 2000 километров, в Калмыкии, а брат — в Волго-
граде. Моя мама — минчанка, а папа здесь служил. Они познакомились, он ее увез. Я рожден и крещен в Минске, и каким-то странным образом вернулся сюда. За 13 лет я должен был привыкнуть к тому, что живу далеко от них. Но это страшные моменты, когда родителей видишь раз в год: тогда ты замечаешь, как они потихоньку стареют. Очень неуютно становится. Ты не можешь ничего с этим сделать.

— Похоже, у некоторых ваших пьес будет продолжение? Отношения между людьми — тема вечная.

— Тем не так уж много, на самом деле. И я долго пишу. Стараюсь себя внутри считывать, чувствовать, когда мне надо о чем-то сказать, а когда не нужно. Я не считаю себя лакмусовой бумажкой, но хочется не пустословить. Хочется, чтобы зритель уходил из театра с вопросом.

Лариса ТИМОШИК.