Три составляющие философии Евгения Евтушенко

В выходные не стало Евгения Евтушенко. Вспоминаю встречу более чем 20-летней давности... 5 января 1996 года ко мне, штатному сотруднику областной газеты, забежала коллега и сказала: "На день в Брест приехал Евгений Евтушенко. Сейчас он в горисполкоме. Если успеешь, считай, что я подарила тебе тему".

На звонки и согласования времени не было, прихватив блокнот и диктофон, я отправилась, что называется, на удачу. И удача настигла прямо в приемной председателя горисполкома: там никого не было. Видимо, секретарь отлучилась в столовую, чтобы заказать обед для гостя. Потому я беспрепятственно распахнула дверь первого кабинета городской администрации, и тогдашний мэр Алексей Андреевич Овечкин встретил меня словами: "Хорошо, что ты пришла, поможешь мне поддерживать литературную беседу". В это время московский гость еще приводил себя в порядок с дороги. Через минуту он вышел к нам, и с первых слов стало ясно, что опасения брестского градоначальника по поводу исключительно литературной беседы оказались напрасными. Российский поэт прежде поинтересовался экономической ситуацией в независимой Беларуси, а также в отдельно взятом городе Бресте. Он спрашивал, как живут люди, какие у нас зарплаты, доступна ли медицина, в каком положении находится культура. И председателю горисполкома пришлось сделать приличный социально-экономический обзор, говорить о проблемах крупных предприятий и зарождающемся бизнесе.

Потом зашел разговор о самом нашем городе, который поэт Евтушенко хорошо помнил и знал. Здесь в 1982 году он впервые читал свою новую поэму "Мама и нейтронная бомба". Вспомнил свое выступление 14-летней давности и заметил: "Хоть вы нынче и в другом государстве, но Брест в сознании каждого советского человека — особый город".

И когда Алексей Овечкин подарил гостю книгу о Брестчине, Евтушенко попросил подписать ее Маше, своей жене. С какой любовью и теплотой он говорил о Маше! Рассказывал, что она очень хотела приехать сюда, походить по крепости... Но, во-первых, это очень короткая поездка, во-вторых, она устала. Все-таки — двое маленьких детей, пяти и шести лет, а семья совсем недавно вернулась из Америки.

Когда стало ясно, что время официальной встречи подходит к концу, автор этих строк спросила маститого литератора о возможности интервью для нашей газеты. Он, как деловой человек, взглянул на часы и сказал, что приглашен на обед руководителем города. Если корреспондент согласится разделить трапезу, эти два занятия можно совместить, а другого времени у него, к сожалению, не будет. Алексею Андреевичу оставалось только красноречивым жестом и широкой улыбкой засвидетельствовать и мое приглашение на обед. Таким образом, интервью состоялось прямо за обеденным столом.

Где-то в разгар трапезы я робко спросила собеседника, правда ли, что он одним из первых в России выступил против антиалкогольного закона. "Что значит "одним из первых"?! — повысил голос писатель. — Я был первым, кто в "Литературной газете" заклеймил эту бездарную кампанию". Потом он долго и возмущенно говорил о преступной бесхозяйственности на грани вредительства — уничтожении плантаций виноградников и прочих "инициативах". Уже не помню, по каким причинам я не включила эту часть беседы в газетный вариант интервью. Но вспомнить то праведное возмущение довелось не так давно в Пинске, когда директор местного винзавода почти слово в слово воспроизвел мысли российского литератора.

Евгений Евтушенко очень интересно рассуждал о политике, о жизни в России, с болью говорил о вооруженных конфликтах того времени, заинтересованно расспрашивал нас обо всем. Несколько неожиданно он высказался о брестских средствах массовой информации: "Оклахома, где я теперь живу, — город значительно больший, чем Брест, и там одна газета, а у вас — три". А потом поступил как истинный житель Оклахомы. Когда перед встречей в музыкальном колледже подбежала коллега с просьбой об интервью, он ответил: "Я дал интервью другой газете, она вас опередила".

На том памятном обеде он рассказывал о своих студентах, которым читает курс русской литературы и историю европейского и русского кино, о террористическом акте в Оклахоме, и своей студентке, что потеряла родных... А еще мне очень хорошо запомнилось его ностальгическое замечание: "В Америке есть все, но нет антоновских яблок. И их мне очень не хватает".

Обед прошел весело и непринужденно. Евгения Александровича нисколько не смущал включенный диктофон. Он остроумно шутил. В нем удивительным образом легко сочетались мощный интеллектуал с простым и приятным человеком. На прощанье гость подарил мне свою книгу "Ягодные места" и расцеловал в обе щеки на глазах удивленных работниц горисполкома. Книгу он подписал в своем стиле.

Снимки писателя Валерий Король сделал уже на вечере встречи в музыкальном колледже, где поэт читал стихи из нового сборника, представлять который спешил к следующему дню в Москву.

Вот несколько фрагментов того интервью, которые представляются мне особенно интересными.

...Вы меня о строчках спросили. С одной стороны, "если будет Россия — значит, буду я", и с другой — "я хотел бы родиться во всех странах". И еще третье: "если есть на свете Бог, то это все-таки женщина". Любовь к родине, к человечеству, к женщине как высшему существу — и есть три составляющих моей, если хотите, философии.

...Кстати, после издания поэмы "Мама и нейтронная бомба" произошла совершенно неожиданная вещь. Там я, если помните, написал, что один мой дед — латыш по фамилии Гангнус, другой дед по материнской линии — белорус Ермолай Евтушенко, оба погибли в сталинские времена. А во время войны мама мне сменила фамилию на Евтушенко, потому что учительница физкультуры говорила детям, что я немец и со мной дружить нельзя.

Поэма вышла в Германии. И мне вдруг сообщают, что в Германии у меня есть родственники. Меня встретили там и показали генеалогическое древо. Оказывается, мой дед был олатышившийся немец, а в Германии жил его брат. Родственники достают из альбома фотографию брата моего дедушки в форме майора вермахта, рассказывают, каким изумительным человеком он был, талантливым резчиком по дереву, а в армию ушел по мобилизации. Мог ли я тогда, ненавидевший немцев как символ фашизма, предположить, что я еще и немец?

Видите, как все перепутано. Мы ничего не знаем, откуда идут наши корни. Какими-то узами мы все соединены с древними греками, и это все трудно понять. Вот я уже знаю, что я — русский, латыш, белорус, украинец, поляк, немец и татарин.

— Насколько мне известно, вы отказались получать орден Дружбы народов.

— Я не пошел в Кремль за этим орденом. Ну какая дружба народов, когда кругом война, свои убивают своих?

Беженка из Баку, медсестра, мне рассказала историю. Азербайджанцы-погромщики ворвались в родильный дом. А няня перепутала все бирки у детей и сказала им: "Теперь вы никогда не узнаете, кто тут азербайджанец, а кто армянин". И тем спасла детей. Я написал такие строки: "Мы из родилки общей, из пробирки. Бог беспощадным топором нам до рожденья перепутал бирки. И каждый наш погром — самопогром".

— Вы были депутатом Верховного Совета СССР. А теперь в партиях, движения не состоите?

— Это был опыт. Если бы я не стал депутатом, то не написал бы роман "Не умирай прежде смерти". Некоторые свои слабые стихи я не буду включать в собрание сочинений, а вот все выступления на съездах народных депутатов включу. Мне за них не стыдно.

А теперь нет, не состою. Знаете, я никогда не был коммунистом, но никогда не был и антикоммунистом. В партии состояла моя мама, очень чистый и добрый человек.

...Мы сделали ошибку, когда провели насильственную коллективизацию, но такая же ошибка — делать насильственную капитализацию. Нужно, чтобы все развивалось естественно, эволюционно. И это не бесконтрольность. Это доверие самой жизни. А доверие, на мой взгляд, есть высшая форма контроля.

Светлана ЯСКЕВИЧ

Фото Валерия КОРОЛЯ