Вроде уже и исчез брошенный в озеро камень, но нам еще долго о нем напоминают круги на воде... Сколько лет прошло после войны, но в памяти свидетелей все всплывают жуткие образы. «Мы забываем хорошее, а плохое – голод, пытки, ужас – забыть невозможно», – замечают бывшие узники. Иногда проблемы со здоровьем обнажают старые раны, и ничего удивительного нет в том, когда вдруг бывший узник Освенцима спустя столько десятилетий после войны начинает прятать в карманах и под подушкой сырую картофелину, корки хлеба. Или бабушке, которую уже ноги не держат из-за множества болезней, каждый раз, как она падает, кажется, что ее толкают фашисты...
Мы еще многого не знаем о войне и все еще продолжаем ее открывать в том числе и через рассказы людей, которые видели ее собственными глазами. Так было и во время «откровенных разговоров с бывшими узниками концлагерей». Молодые люди, пришедшие на встречу, организованную общественным объединением «Взаимопонимание» и центром «Живая библиотека», смогли услышать истории свидетелей, которые в детстве попали в самые ужасные места.
Семья Ларисы Александренко встретила войну на границе. Ее отец служил в Брестском пограничном отряде в Каменецком районе. За полтора месяца до начала Великой Отечественной чиновники получили приказ перевезти к себе семьи – надо было показать, что все тихо, мирно. Некоторые жены с младенцами на руках просились, чтобы их отпустили, мол, трудно растить малышей без поддержки родственников, но им не разрешили поехать....
После войны Лариса спросит у матери, что папа говорил в ночь на 22 июня (когда началась Великая Отечественная, ей было только три с половиной года). Перед тем как уйти, он пообещал: «Советская власть вас не оставит». Больше семья его уже не увидит... А в июне 1942 года Лариса с мамой и старшим братиком окажется в еврейском гетто в местечке Чернавчицы. Там содержали около 300 человек нееврейских национальностей: женщин, детей, стариков. Это были семьи командиров Красной армии, партийных советских работников. По словам Ларисы Алексеевны, таких узников называли «восточники», «советки». Обычно таких людей сразу расстреливали, например, так было в Жабинке. Но и в Чернавчицах за решеткой от голода и болезней погибли многие
– Подошли повозки, и у нас забирали все, – вспоминает Лариса Алексеевна. – Я помню, как мое выходное детское платье летит в общую кучу, а мама говорит: «Плачьте, плачьте, может, хоть что-то оставят».
Сохранились воспоминания одной из бывших узниц Чернавчиц, в которых женщина поделилась, как тогда восприняли переселение. Когда люди увидели разгромленные дома с выбитыми окнами и дверями (бывшие хозяева – евреи, были уничтожены), проволоку и охрану с автоматом у ворот, стоял ужасный плач. Старший братик Ларисы, которому на то время было шесть лет, закричал, заплакал: «Мамочка, куда же нас привезли? Мы же никого не убивали, не воровали. За что нас сажают?»
В каждом из таких домов ютились по несколько семей.
– В гетто мы оставались более двух лет. И хотя я тогда была маленькой, отдельные эпизоды хорошо помню. Постоянным было чувство ужаса. Я все цеплялась за мать, старалась всегда быть с ней. Сейчас удивляюсь, как наши мамы это вынесли (кстати, там была женщина и с четырьмя детьми). Смертность большая, чесотка не выводилась. Помню, у детей глисты просто ко рту лезли. На просьбу людей, что надо что-то делать, так как умирают дети, полицаи отвечают: «Больше умрет детей, меньше коммунистов будет». Мать говорила, что полицаи здесь были хуже немцев. Она упоминала, что видела, как полицай привязал к велосипеду еврейскую девочку, быстро ехал, а та так бежала за ним, что у нее пена шла изо рта.
Евреев уничтожали за территорией гетто. Приходили машины (так называемые душегубки), жертв раздевали, расстреливали, а одежду и обувь разбирало местное население. Утром мы замечали пятна крови, а взрослые часто шептались: «Снова был расстрел».
Лариса хорошо запомнила день, когда их освободили (28 июля 1944 года). Была слышна стрельба, исчезли немцы, и только полицаи суетились. Семья скрылась в бурьяне, что вырос под два метра. Когда вошли советские танки, радостные люди бежали за ними. Лариса тогда даже упала и сильно разбила локоть...
Отца она найдет лишь в 2002 году, долгое время его считали пропавшим без вести. Но через поисковую службу Красного Креста она узнала, что отец похоронен в городе Хайнувка в Польше...
Шестнадцатилетняя Наташа покидала город со знакомыми. Ее мать работала в областной газете во Львове и до последнего оставалась в городе. Коллектив эвакуировался, когда немцы были уже на окраине. По договору мать с дочерью должны были встретиться в Николаеве. Но девушка попала в Одессу, и оттуда она решила идти пешком 140 километров до Николаева.
– Жестокие морозы 41-го года. Я прошла и чувствую, что больше не могу. Села и так бы там и замерзла. Но вдруг остановилась машина, меня подобрали немцы, перевезли через границу и доставили до самого дома, – вспоминает 94-летняя Наталья Радченко.
В Николаеве девушка попала в облаву. Ее схватили на улице, посадили в товарняк и увезли в распределительный лагерь в Вуппертале в Германии. Сюда за работниками приходили представители разных производств. Девушка пыталась оттуда бежать домой, но в поезде ее поймали и отправили в штрафной лагерь.
– Я работала со стареньким немцем. Однажды он заговорил: «Марушка (мы все у него были Марушки), там хлеб тебе принес», – рассказывает женщина. – Некоторое время он меня подкармливал, а как-то спросил, чем мог бы еще помочь. Разумеется, я ответила: «Домой хочу!» Он меня вывел, привез одежду, приобрел билеты и дал деньги, чтобы я после пересела в другой поезд. Но меня задержали и направили в концентрационный лагерь Равенсбрюк, а после этого в Нойенгамме. Работала на конвейере, голодная была страшно. Вечером нам давали кусок хлеба, его съедали сразу, а с утра голодные шли на работу. Я сидела за конвейером и думала, если бы сейчас сказали: «накормим, а после повесим», – согласилась бы...
– Как-то я смотрела кино про войну, где у женщины забирали мальчика, так рыдала, – делится 78-летняя Галина Чугаевич. – Вспомнила такой же эпизод: у пленных женщин немцы отбирали детей, а мать вцепилась меня. Ее начали бить прикладами, жестко. Она не отдает, начали бить меня, тогда мать на меня упала. И тут какой-то немец увидел это в окно, что-то сказал своим, и нас оставили вместе. Мама, по-видимому, не думала, что нас не разделят, и все повторяла: «Запомни, ты – Галочка Козлова из Минска».
В 1943 году, когда начались массовые аресты, подпольщик Козлов переправил жену и двух дочерей в партизанский отряд. Но через некоторое время его семья попала под облаву.
– Пальба, вздыбленные лошади. Люди обратились в бегство. А я маленькая стою на подвозе и плачу, мать с сестрой бросились ко мне и не смогли сбежать. Немцы нас, пленных, гнали через болото, через запруду. Мать оступилась, и ее стало затягивать трясина. Немец снял автомат, чтобы ее пристрелить. Сестра заплакала, бросилась к нему в ноги, и он протянул автомат и вытащил мать... Помню небольшой обрыв. С одной стороны матери – я, с другой – сестра, а немцы по нам стреляют. Мать разворачивает нас к себе и говорит: «Детки, не бойтесь, это не страшно, ведь вы с мамой». Впоследствии выяснилось, что это фашисты так развлекались, пугали... Знаете, там числа дням не было, был сплошной ужас, – вспоминает Галина. – Мы оказались в Варшавском концлагере – филиале Майданек. Это был новый лагерь уничтожения с печами... Однажды нам сказали, что поведут мыться. Женщинам, у которых длинные волосы, состригли косы (недавно упоминала, что из волос делали матрасы. Кто же на них спал?). Приказали раздеться. Загнали в какое–то помещение с зонтиками, по бокам – скамьи с оцинковаными тазами, и нам сказали натереть руки и ноги жидкостью из них. А после выгнали через вторую дверь, позже выяснилось: перепутали – сначала должны были уничтожить людей с другого барака...
В 1989 году для бывших заключенных, среди которых были и сестры Козловы, организовали поездку по местам пыток. И когда в музее в Майданеке женщины зашли в такое помещение, поинтересовались, что же за вещество было в тазах, похожее на жидкое мыло, и зачем, когда людей уничтожают, надо было им натираться. Оказалось, чтобы легче палачам было разнимать тела, которые сплелись в агонии. «Нам показали щипцы, которыми растягивали мертвых жертв. Кажется, в 1944 году не было так страшно», – замечает Галина.
«Лучше бы он остался художником»
Евгений Хрол показывает свою миниатюрную видеокамеру: «Видно, в детстве не наигрался, вот сейчас балуюсь. Мне восемьдесят лет, но я еще со своими внуками в футбол играю...» На встрече мужчина не только рассказывает свою историю, но и успевает снимать. Между прочим, документальные фильмы о войне, сделанные Евгением Алексеевичем, хорошо известны многим. Часто он показывает их на встречах в школах, потому что уверен, что иногда реальный рисунок может поразить больше, чем сухие рассказы.
– Я был узником австрийского концлагеря Маутгаузен. Сегодня некоторые люди специально направляют детей за границу изучать языки. А мы изучали их в концлагерях, – рассказывает Евгений Хрол. – Представьте детей 4–6 лет в тюрьме. Мы были биологическим материалом, у нас брали кровь... Вы знаете, что такое печь, подгнившая свекла с червями, шелуха? А мы этим питались... Я выходил оттуда – только кожа да кости... Часто нас, бывших заключенных, приглашают выступать в немецких учебных заведениях, и в том же Маутгаузене, в школе даже есть программа «Не дай бог, война». Я был в школе, где учился Гитлер, видел парту, за которой он сидел, я знаю его акварели (они неплохие, достойны внимания, с молотка их продавали за большие деньги), лучше бы он остался художником...
Евгений Хрол может долго рассказывать не только о малоизвестных фактах, связанных с концентрационным лагерем, – он имел доступ к архивам Маутгаузена и также в Национальном архиве собирал информацию о местах принудительного содержания в Беларуси. Он обращает внимание, что в войну на территории нашей столицы было девять концлагерей, в Минске и Минском районе погибло 400 тысяч человек!
– Иногда мне задают вопросы: «Кому на войне было хуже: людям в концлагере, восточным рабочим?» Бросьте камешек в озеро и посмотрите, какие круги. Но, если вы швырнете кирпич, все равно по воде пойдут круглые волны. Война – везде несчастье, ужас.
Елена ДЕДЮЛЯ
А вместе с ними обучение, соцпакет и даже жилье.
«Мы заинтересованы, чтобы к нам приезжали».
Беларусь — один из мировых лидеров в области добычи и глубокой переработки торфа.
