Высокий стиль Александра Пушкина в русле кукольного театра

Нам это уже знакомо: будто средневековая, загадочная, мрачная атмосфера и сюжеты, которыми она управляет. Все внимание на сцену и ее причудливые формы: на этот раз Алексей Лелявский основал свой спектакль на Пушкине и его «Маленьких трагедиях». Трагедия на фоне, трагедия на сцене, трагедия в воздухе, трагедия в голосах и страстях, которым поддаются главные герои. Это «Скупой рыцарь», «Моцарт и Сальери», «Каменный гость» и «Пир во время чумы», транслирующие четыре греха, каждый из которых обыгрывается в той же «монастырской» атмосфере, но каждый раз по-другому, и завершается все пиковым монологом.

На премьере новой постановки Белорусского государственного театра кукол — она ​​называется «Пушкин. Очень маленькие трагедии» — рядом со мной сидела поклонница то ли «Маленьких трагедий», то ли Александра Сергеевича, и амплитуда ее эмоций стала для меня отдельным спектаклем. В первые минуты она была счастлива, а в итоге, когда Лелявский заслонил Пушкина, а актеры прочитали что-то не по тексту, осталась бурно разочарована. Публика все еще часто оказывается неподготовленной к тому, что театр может выйти за рамки подстрочного воплощения литературного произведения, хотя именно своими вариациями он и интересен, за ними сюда и стоит идти.

Поэтому о постановке «Пушкин. Очень маленькие трагедии» тем, кто не знает Алексея Лелявского и славу нашего кукольного театра, нужно в первую очередь сказать, что на этой сцене Пушкин — вот кощунство — вторичный (а первичный Лелявский — главный режиссер театра кукол и, можно сказать, культовый белорусский театральный автор, работа которого ознаменовалось также в России, Германии, Польше, Бельгии, Финляндии, Нидерландах).

Классик и сам одолжил сюжеты своих трагедий, зато как оформил! Постановка кукольного также одалживает пушкинские трагедии, которые на сцене обогащает через стильные, контрастные и пестрые выразительные средства. Это необычно, это не точная читка текста, это не реверанс в сторону Пушкина, это — настоящий театр. Причем трагедии в нем стали еще более трагические, по крайней мере, они занимают больше физического и смыслового пространства.

Так вот, популярные мотивы получают свое оформление, своих кукол и свой грех. Скупой барон, который чахнет над богатством и оставляет сыну ходить словно нищему; Сальери, что завидует гению Моцарта и творит «тяжелый долг» избавить от него мир (наверное, самый распространенный миф, рожденный благодаря Пушкину); Дон Гуан, что любит жену убитого им Командора, и Председатель, который во время эпидемии чумы потерял мать и жену, а теперь поддается распутным балам. Повсюду страсти, смерти и трагедии, ощущение которых в спектакле исходит больше не из сюжета, а из выстроенного художественного мира.

Ну, было бы трудно поразить ядом, уходом в другую жизнь, жалостью и другим, потому что все описанные Пушкиным истории зрителю известны и результаты предсказуемы. В «Очень маленьких трагедиях» куда важнее поддаться голосам в приглушенном освещении, и драмы распространятся по сцене и возникнут в очень своеобразном русле. Повсюду здесь есть определенная ирония: пушистые Барон и Альбер, контрасты между высоким текстом и, например, неделикатной эротической сценой, Председатель в шубе и Молодой человек в кожухе, напыщенность и выделенность последней речи. Кукольный театр сам по себе дает основу для противоречий и своеобразно трансформирует классический текст. Этими способностями распоряжаются здесь с приятной вольностью — через кукол, подъемные механизмы и простой, в смысле нехитрый, реквизит. Конечно, такая вольность может смутить любителей пушкинского высокого стиля.

Пространство все больше и больше заполняется: от аскетической среды скупого барона и его несчастного сына к великолепному балу во время чумы. Шаг за шагом на сцене появляется все больше материальных вещей, а место кукол через куклу, неслучайно уже человеческого размера, занимают актеры.

Удивительно, но с таким как бы хаосом и несистемностью в жанре появляется больше инструментов и механизмов влияния: перед зрителем не просто предстает темный и далекий век, здесь все становится его олицетворением, соответственно и воплощением греха, название которого выбивается проекцией, соответственно и воплощением трагедии. То есть, трагедия — это не смерть, не единичное событие, а буквально все: окрестности, страсти, человеческая натура, склонность к греху и цепочка событий, что заканчивается так или иначе.

Поэтому мрачно-ироничный спектакль по Пушкину переосмысливает саму материю явления и представляется в очень пикантном, полном авторских символов и изобретений, виде. Такой Пушкин нам по вкусу.

София ПОЛЯНСКАЯ

Фото Станислава ВИДГОРЧИКА