В один из майских дней 1991 года ко мне в редакцию «Советской Белорусси» пожаловал Иван Шамякин.
— Вот решил заглянуть, посмотреть, как ты тут устроился. А-а? .. — еще с порога вместо приветствия заговорил он.
— Иван Петрович! — обрадовался я неожиданному, но такому дорогому гостю. — Проходите, пожалуйста. Раздевайтесь...
Тогда еще не было моды заказывать секретарше чай или кофе, поэтому мы просто присели в конец стола, за которым обычно проходили заседания редакционной коллегии.
Иван Петрович, осмотревшись, одобрительно сказал:
— Ничего... Уютно. А-а? .. Давно я не был в этом кабинете. Когда еще Зинин меня принимал...
— А вы были знакомы?
— Так мы же вместе заседали в Верховном Совете. Протирали, так сказать, штаны. А-а? .. — засмеялся Шамякин.
— Счастливые были времена, Иван Петрович! А что творится сейчас? Что творится...
— Перестройка, лихо ее матери! Видно, неспокойно сейчас и у вас, в редакции?
— Еще как! Мы же, можно сказать, на переднем крае. На передовой.
И я рассказал Ивану Петровичу, как каждая статья, опубликованная в защиту существующего строя, вызывает бурю гнева от оппозиционно настроенных читателей. Несколько раз они собирались под окнами редакции и демонстративно жгли нашу газету. А недавно заходил Зенон Позняк и не то в шутку, не то всерьез угрожал, что если они возьмут власть в свои руки, то повесят меня на самом высоком столбе.
— Ужас!.. — покачал головой Иван Петрович. — Правду говорят китайцы: не дай бог жить в эпоху перемен.
— Так вам, в энциклопедии, немного тише. Вы же все-таки в стороне.
— Тоже хватает. На планерках иногда вспыхивают такие перепалки, что чуть ли не до драки доходит. Вдруг оказалось, что в коллективе есть немало сторонников БНФ. И если раньше они сидели как мыши под веником, то сейчас нагло, скандально стремятся продвинуть в энциклопедические справочники статьи конъюнктурные, с сомнительными оценками. Но энциклопедия делается не один год. И не два. Все сведения, находящиеся здесь, должны быть выверены, абсолютно точные, объективные.
При этом Иван Петрович стал сетовать, что в обществе все более очевидной становится тревожная тенденция: люди перестают читать. Нет, различные низкопробные детективы и порнографию покупают, а вот художественную литературу... Дошло до того, что заказы на поэзию не превышают триста-пятьсот экземпляров. Да такого даже в тридцатые годы не было! Вот до чего довела нас проклятая перестройка...
— А я, — сокрушенно покачал головой Иван Петрович, — вначале искренне в нее поверил. И как мог поддерживал Горбачева. Доказывал, что на крутых поворотах не бывает без срывов, провалов, трудностей... А теперь вижу, что этот никчемный болтун, если не сказать сильнее, завел страну в тупик. И самое страшное, что никакой программы по выходу из этого тупика нет... Некоторые надеются на Ельцина. А по моему мнению, это — азартный политический игрок, хитрован и искушенный интриган, для которого на первом месте не интересы народа, страны, а свои корыстные цели.
Я высказал осторожную мысль, что наши, белорусские руководители все это понимают и стараются по мере возможности нивелировать пагубные последствия.
— А какие у нас возможности? .. — не согласился Иван Петрович. — Распечатать пропагандистскую статью в вашей газете, собрать партийное собрание? Так люди уже не верят нам. Если ежедневно перебои с продуктами, то какая здесь может быть идеология. На наших глазах происходит крушение идеалов. А люди без идеалов — страшная вещь. Недаром такой разгул преступности... Страшно от возможности социального взрыва... И где при этом наши руководители? Тот же Соколов? Он был отличный хозяйственник на Брестчине, но сейчас, в кризисное время, оказался и не политиком и не борцом... Мы с тобой на недавнем партийном съезде выбрали Малофеева. Опять-таки как хозяйственник он претензий не вызывает. А как политик? — Шамякин красноречиво развел руками: — Боится высказать свое мнение. Растерянный, испуганный... Шушкевич? Пусть бы он лучше учил студентов, занимался своим делом. Его отец любил у нас выступать на каждом собрании. Но часто — как в лужу ... И поэтому серьезно не воспринимался. Я и младшего Шушкевича не могу воспринимать серьезно.
— Иван Петрович, а если бы тогда, на съезде, выбрали Бровикова, может, ситуация у нас сегодня была бы другая?
— Сомневаюсь. Кто такой Бровиков? Журналист, который не состоялся. Партработник, который нигде долго не задержался. Ничем себя не проявил и как глава правительства. Поэтому и оказался на посту посла в Польше ... Единственная его заслуга, что он решился на пленуме ЦК выступить с критикой курса Горбачева. Но ведь этого мало для серьезного политика ... К тому же, он очень больной человек.
— Про интеллигенцию некогда правильно сказал Ленин. И она теперь полностью оправдывает убийственную ленинскую характеристику. Одна часть нашей хваленой интеллигенции бросилась подпевать разрушителям, оплевывать всех и все. А вторая — затаилась, замерла, ждет, куда повернется ход событий.
Такое же разделение произошло и среди нас, писателей. К большому сожалению, крикунов, горлопанов-демагогов оказалась слишком много. Вместе с так называемой гласностью, свободой слова пришла полная анархия, безнаказанное оплёвывание человека и истории. Что пишут! Что показывают! Ужас ...
Нас, старших, тех, кто стоит на патриотических позициях, называют совками, коммуняками, а наши произведения — совдеповскими агитками ... Да, книги наши проникнуты идеологией, которой мы честно и искренне служили. Но по своей сути это была идеология глубоко гуманная, человечная. А сегодня кому-то очень хочется сделать людей животными...
Чтобы уйти от разговора о политике, которая заметно потрясла, взволновала Шамякина, я спросил его о здоровье.
— А, — махнул рукой Иван Петрович, — какое там здоровье в таких условиях. Страдаю от бессонницы. Проснусь среди ночи и не могу уснуть до утра, все думаю, переживаю ... От этого мои больные сосуды донимают меня еще хуже... Да и возраст уже, что ни говори, не юношеский. Когда-то я мог по десять-пятнадцать часов сидеть за письменным столом. А теперь... Даже бумаги хорошей не имею, пишу на неиспользованных депутатских бланках.
— Так все-таки что-то пишется?
— Немного пишется ... Вот и для вашей газеты принес небольшой отрывок из своего дневника за последний год.
— Отлично! А я уже хотел звонить вам, просить что-нибудь для публикации.
— Ну, значит, наши желания совпали. Благодарю!
Мы тепло попрощались, и Шамякин ушел. А у меня еще долго щемило сердце. Никогда раньше, за все годы нашего знакомства, не видел я Ивана Петровича таким растерянным, таким одиноко-подавленным...
Больше мы не встречались. События в стране начали развиваться столь стремительно, с такими катастрофическими последствиями, что было не до встреч. Запретили Коммунистическую партию, а на коммунистов стали вешать всех собак. Развалили Советский Союз, и в национальных республиках начались передряги. Беларусь оказалась на распутье, в полной экономической изоляции. В стране нарастала социальная напряженность — банкротились промышленные и сельскохозяйственные предприятия. Впервые люди познали безработицу, тотальный дефицит всего.
Как жил в это время Иван Шемякин? Трудно, горестно. Его дневник тех лет наполнен печалью, болью, а иногда и отчаянием. Ивана Петровича по-хамски, не по-людски вытолкали из «Энциклопедии», где он был главным редактором. Ну как же — коммуняки! Почти перестали печатать, а если печатали, то платили копеечные гонорары, за которые трудно было кормить семью. Умер сын Саша, в сорок лет. Умерла Мария Филатовна, любимая жена, верная спутница, неутомимая помощница. Самого донимали неизлечимые болезни.
И самое удивительное, что в этих условиях, в этих невероятных обстоятельствах писатель думал не только о своих проблемах, но и о тех бедах, которые свалились на народ, на страну.
«А сегодня снова на душе валун: ощущение, что подхожу к последней черте. Не только я. Народ весь. Ходят фантастические слухи о новом прыжке цен ... Неужели силы, что разрушили Государство, такие всемогущие и такие мстительные, что хотят нас довести до голода и полного разрушения? »
«Снова в душе моей тревога и отчаяние. Страх за детей! И злость на всех — и на коммунистов, что отдали власть без боя, и на демократов, которые бездумно, глупо разрушают все, на чем держалась жизнь. Это же идиотизм — так разрушать только по той причине, что это создавалось, строилось коммунистами! Немало они сделали полезного для народа. От того и бесятся ельцины, поповы, позняки ... »
«Живу политикой, литературой, кино. Живу жизнью народа, болею его бедами. Удивляюсь тем, кто в эйфории от того, что произошло из-за развала Союза. По-моему, в такой эйфории — сытые. «Бытие определяет сознание». Формула совершенная и неоспоримая».
«Литература вянет. Если не исчезнет проблема публикации, тиражей, литература начнет вырождаться, а за ней — другие виды искусства и вся культура. Такие могут быть результаты возрождения, белорусизации».
«Странно. Такой популярный был, столько мне писали, приглашали, а теперь в беспросветном пространстве. Повис. Оказался вне времени... »
«Одно не ленюсь — писать. Завтра сдам книгу и сяду за новую повесть. Надо писать! Хотя изредка обжигает мысль: а зачем? Для кого? И все равно – надо писать!»
И Шемякин — хвала небесам! — несмотря ни на что — писал. С одним живым глазом, с незаживающей душевной травмой, превозмогая физическое бессилие, писал. За каких-то пятнадцать лет создал два романа и восемь повестей. В этих произведениях со всей полнотой, с любовью и глубокой жалостью отражено все, чем мы жили в те суровые годы.
Но всегда — и это естественно — на первом месте у писателя были мысли, забота о судьбе родного языка, о расцвете белорусской литературы. Незабываемая забота на протяжении всей его жизни.
Зиновий ПРИГОДИЧ
Превью: infox.ru
Для смуглого, с нетипичной для Беларуси внешностью тракториста-машиниста КУСХП «Великодолецкое» Ушачского района Ро Вутха наша страна давно
