Не важно даже, кто получил «Золотого медведя» Берлинского кинофестиваля, одним из главных событий семидесятого Берлинале стал показ созданного во вселенной Ильи Хржановского фильма «Дау Наташа». Картина попала в основную конкурсную программу и встретила такие же неоднозначные оценки, какие постоянно сопровождают более чем десятилетний проект «Дау»: кто-то говорил об аморальности фильма в кулуарах, кто-то отказывался писать на него рецензии, кто-то в знак протеста подписывал открытое письмо к дирекции. Так или иначе, фестивальная премьера «Наташи» дала возможность предметно говорить о проекте, вокруг которого собралось множество мифов и неподтвержденных слухов.
Впрочем, тринадцать фильмов серии «Дау», созданные из семисот часов отснятого материала, в качестве некого арт-проекта уже показывались в Париже. Но два из них — «Дау. Наташа» и «Дау. Дегенерация» — были перемонтированы и включены в программу Берлинале, что переместило их из контекста условной инсталляции в контекст фестивального кино, причем границы кино громкий проект значительно расширяет.
Картины под общим названием «Дау» стали результатом работы тысяч людей, которые согласились поучаствовать в «мегаломанском» эксперименте Ильи Хржановского. Ради будущих фильмов была создана целая параллельная реальность — советский Институт, который согласно сюжету существует с 1938 до 1968 года и где с десятками сопутствующих ему персонажей работает физик Дау, прототип лауреата Нобелевской премии Льва Ландау.
Непрофессиональные актеры приходили в эту воссозданную часть Советского Союза, надевали сшитую по выкройкам «советскую» одежду, вплоть до белья, и начинали в этом Институте без сценария и прописанных диалогов просто жить. То есть они как бы не играли роли, а существовали в предложенных условиях и сами создавали свои сюжеты. «Мы жили, как мы жили» — попыталась объяснить на пресс-конференции Берлинале главная героиня «Дау. Наташа» Наталья Бережная.
А пока они «жили» — работали, ссорились, заводили романы, напивались и занимались сексом, авторы проекта их снимали, типа «Большой брат следит за тобой», в чем каждый участник процесса отдавал себе отчет. Говорят, по условиям «Дау» любой актер мог запретить включать в фильм определенные сцены со своим участием, тем не менее в «Наташе», что и спровоцировало обвинения в насилии и запрет на прокат в России, есть откровенная сцена секса и эпизод с моральным унижением во время допроса (хотя в последнем случае, вероятно, имеет место визуальная манипуляция).
Сюжет достаточно прост и уже обсмакован: Наташа и ее подчиненная Оля работают в институтском буфете; после одной из вечеринок Наташа и Люк Биже — иностранный биофизик, который приехал в Институт поставить эксперимент, — занимаются сексом; Биже во время обеда между прочим говорит о завершении своей работы, за чем следует пьянка буфетчиц и длинная истерика Наташи; Наташу вызывают на допрос в НКВД и с помощью психологического давления заставляют написать донос на Биже; фильм заканчивается рядовой сценой в буфете.
Все, с драматургической точки зрения ничего мудреного и грандиозного, собственно, как в самой жизни, и выглядит это больше как выхваченный из течения дней эпизод, чем как просчитанная цельная история. Оно и понятно, учитывая методику проекта Дау. Однако в незатейливом сюжете «Наташи» оказывается достаточно возможностей, чтобы во всей его промозглой красе показать воссозданный тоталитарный Советский Союз, а главное, человека в нем. Место действия — бетонный, холодный, угрюмый Институт, герои — липкие, разухабистые, вульгарные люди, дни — в мелких, рыбных интересах и пафосе мутного эксперимента, кульминация — унизительный допрос в НКВД, абсурд — обвинение в любовной связи с иностранцем, концовка — обезличивание.
Один лишь драматургический прием кажется здесь очевидно «киношным»: все начинается с перепалки Наташи и Оли о том, когда мыть пол, и такой же перепалкой заканчивается, будто и не было между этими двумя повседневностями драк, Люка Биже и НКВДшного застенка, и не вместились в этот отрезок советской действительности отчаяние, унижение и откровенный ужас (хотя ужас, судя по всему, больше испытывают зрители). Это в том числе к тому, какие вещи в конкретной системе становятся нормальными и как их воспринимает человек в зависимости от того, в каком окружении он находится.
Но почти что символический сюжет, все-таки удачно воплощенный в этой параллельной реальности и искусно запечатленный немецким оператором Юргеном Юргесом, в какой-то степени является лишь животворной средой для того, что «делает» этот фильм в первую очередь, — назовем это Дау-текстурой. То ли документальные, потому что актеры ведь не играют, то ли игровые, потому что Институт — все же не реальность, сцены обеспечивают довольно любопытный киноопыт, который показался уникальным даже искушенным кинокритикам.
Безобразный по своей сути фильм с отталкивающими деланностью и визгливым смехом производит мощное впечатление хотя бы потому, что тебя не спасает подсознательное понимание, что происходящее на экране — сыгранная актерами фикция. С первых планов мы попадаем в концентрированный Советский Союз — с буфетчицами в накрахмаленных фартуках и воротничках, составленными в горку консервами на витрине и стуком ложек за сервированными столами. А пока цепляемся глазом за своеобразную эстетику — она, к слову, странно ненадоедающая, в буфете во всех смыслах вечереет и тоталитарная система начинает проявлять себя не только в антураже, но и в психофизике людей. (Хотя, разумеется, не все тут можно ограничить куполом Советского Союза).
Наташа и Оля остаются одни, чтобы совершить необходимые процедуры — подсчитать выручку и протереть столы, и с этого момента все тускнеет перед антропологией фильма, а в поведении персонажей и межличностных отношениях кроется то жуткое, что и определяет «Наташу». К слову, благодаря знанию русского языка мы оказываемся в выгодной позиции, потому что значительная часть богатой фактуры картины основывается на диалогах — лексике, типичных интонациях и казусах перевода (Люк Биже не говорит по-русски, Наташа не говорит по-английски, Оля плохо говорит по-английски, но переводит), которые, кажется, невозможно придумать.
В странной «правде» фильма есть что-то могущественное (и все еще омерзительное): совершенно точно несрежиссированые диалоги и застолья тем не менее густы и необыденны. Вечер после закрытия буфета Наташа и Оля начинают с разговора о любви, а продолжают дракой. Наташа рисуется умудрёной опытом женщиной, держа сигарету и подкидывая в голос деловых нот, а Оля бунтует и провоцирует начальницу в ответ на ее снисходительный диктат и плохо скрываемую ненависть. Диспозиция между героинями, пьяный роман, одинокая истерика Наташи, приговаривающей самой себе «Ты сильная», длинный разговор со следователем — что из этого мы не знаем или не можем себе представить? Тем не менее все, что происходит на экране, сокрушает.
Проявления героев, что бы они ни делали, самодостаточны: в «Дау. Наташе» не так важны сюжет, антураж и спорные границы допустимого. Проект подчинен своей дьявольской антропологии, тайному guilty pleasure наблюдения за персонажами, как бы рандомно, вне требований драматургии сюжета, словно Большой брат. В том числе поэтому, а также помня сущность проекта «Дау», к фильму сложно подойти с традиционным набором критериев — большинство из них будет не в масть.
В отношении «Наташи» странно читать про неотыгранные эпизоды, отсутствие мотивации или сцены, которые не развивают характеры. Неуклюжим кажется намеренно преувеличенное отождествление картины с порнографией из-за откровенной, некрасивой, «некинематографичной» сцены секса: без нее «правда» проекта не утвердилась бы в своем абсолюте, и неприглядность жизни (а умышленная антиэстетичность здесь прямо-таки дует сквозняком) не достигла своей полноты. Самое ценное, что картина «Дау. Наташа» может дать, — вот этот холодный смак непостижимо настоящей жизни.
Конечно, можно задаться вопросом, а стоила ли овчинка выделки, зачем десять лет усилий ради отвращения к человеку и можно ли было сделать что-то похожее без воссоздания Советского Союза. Кроме того, что, возможно, не последним является желание связать вызванное отвращение с тоталитарной системой, без Института не было бы, например, убийственной сцены в НКВД, когда после морального и физического насилия Наташа начинает искренне кокетничать со своим истязателем.
Подозреваю, что без создания искусственной подавляющей системы Дау-текстура вообще бы не состоялась, пусть речь и идет об иррациональной связи. А унижение и подавление здесь проглядываются во всем, это как бы знак времени — Наташа подавляет Олю, уезжающий Биже подавляет Наташу, НКВДшник снова подавляет Наташу, Наташа снова подавляет Олю. Институт экспериментирует над человеком, а общий фон толкает к алкоголю и опустошающим вечеринкам.
Методика создания этой правды, конечно, вызывает вопросы и не только этического характера. Например, как смотреть на внушительную истерику Наташи, если мы знаем, что ее причины могут находиться вне «Дау»? Насколько вселенная Ильи Хржановского чиста от внешнего влияния и где здесь граница между жизнью и игрой?
Нет ответа. Как и «морали», которая следует из классических сюжетов, и, тем не менее, фильм «Дау. Наташа» производит сокрушительный эффект — его способ познания человека ничего хорошего про человека не сказал.
Ирена КОТЕЛОВИЧ
Фото: Phenomen Films, видео: The Upcoming
А вместе с ними обучение, соцпакет и даже жилье.
«Мы заинтересованы, чтобы к нам приезжали».
Беларусь — один из мировых лидеров в области добычи и глубокой переработки торфа.
