...Мне в то время было лет, может, с десять — многого не знал, не понимал. Да и откуда, если в деревне ни радио, ни телевидения... Кино и то привозили один раз в неделю. Люди только-только обживались после войны: что-то строили, обзаводились коровками.
То же переживали и колхозы: не имели, можно сказать, никакой сельскохозяйственной техники, почти все делали вручную. Но председатель наш смотрел вперед, учил кадры, внедрял лучший опыт, хотел завести коров, которые давали бы больше всего молока, и бычков, которые бы быстрее набирали вес.
...Мой папа в то время закончил курсы по искусственному осеменению. Правление колхоза выделило ему помещение, закупило все необходимые орудия труда и даже микроскоп. Меня он очень интересовал.
И вот однажды, когда отец стал смотреть в ту штуковину, я не выдержал, спросил:
— А что ты там видишь?
— Да вот, сынок, — в усы улыбнулся папа, — наблюдаю, живы ли здесь бычки и телочки. Хочешь посмотреть, — так иди сюда.
Я взглянул и разочаровался:
— Там ничего нет...
— А ты один глазок закрой, а другим смотри — вот в это окошко.
Я сделал, как папа сказал, но как ни вглядывался, ни телочек, ни бычков не видел... Только — маленьких подвижных «головастиков»?
— А видишь, — подсказывал отец, — они разные: есть с короткими хвостиками, есть — с длинными? Из одних «головастиков» будут бычки, из других — телочки.
...Тогда я вид сделал, что поверил отцовским словам, хотя по правде все это не так: чтобы хоть что-то понять в таких сложных вещах, мне нужно было подрасти и в школе подучить зоологию.
Николай Богданов, Миорский район
Это история — со времен моего детства, где-то из шестидесятых, когда колхозники давились в очередях за хлебом (да и то кукурузным)... У рабочих (в частности нашей кирпичной фабрики) уже было преимущество. Они —правда, строго по списку — забирали свои буханки в ларьке на окраине деревни. И иногда, когда кто-то просил, не только за себя, но и «за того парня».
Впрочем, об этом стоит и подробнее.
...Цагельнай вуліцу назвалі,
Яна ў нас цёзкаю была
З цагельняй,
што пабудавалі
Задужа блізка да сяла.
Туды бульдозеры і МАЗы
Чаўночылі амаль штодзень,
Зрабілі вуліцу — заразы —
Глінянай кашай да калень.
Па ёй Пятро ішоў са змены
І вечарэла ўжо якраз,
Стараўся ён як можна меней
Мясіць загліненую гразь,
Бо хлеба цэлы абярэмак
Валок вяскоўцам пад заказ.
Разлічваў — без прыгод...
дарэмна,
Бо не яго тады быў час:
Насустрач —
той яшчэ прыкольшчык
Іван Камар...
І «не касы»,
А ззаду ўжо чуваць фармоўшчыц,
Што з ім на змене, галасы.
Вось параўняліся...
Без жарту
Іван нібыта спачуваў:
— Ну ты, брат, рукі абцяжарыў...
Аборай порткі падвязаў?
Пятро адказвае бадзёра:
— Парваўся рэмень...
Дык вузлом...
Такой бяды... Яно ж не гора?
Абы нам горай не было!
А што да хлеба, —
распанелі
Мае суседзі...
Так, браток:
Во сёння з просьбамі населі,
Каб я ім хлеба прывалок.
— Ты б закурыў, —
Іван гаворыць, —
Даў роздых стомленым рукам...
А сам тым часам... за абору
І... «роздых» Пётравым штанам:
Уніз паўзуць
і не ўтрымаеш
(Не пакладзеш жа хлеб у гразь!)
А як кальсоны ў дзірках маеш,
Дык і на вочы не вылазь,
Бо ўжо й фармоўшчыцы наспелі,
Яшчэ здалёк прыціхшы ўраз:
Пятровы споднікі бялелі,
Як тыя ветразі падчас.
У іх «нырнуў» свавольнік-вецер
І адшукаў, што казытаць...
Як не самлеў — баяўся Пеця,
Каб бабам цуд не паказаць,
Бо рогат будзе...
Потым плёткі
Як далей жыці мужыку?
Ды...
адшукалася малодка:
Паспагадала бедаку.
Штаны, як бачыш падцягнула,
(Бо ёй жа хлеб не ўтрымаць...),
А заадно
яшчэ й шапнула,
Што будзе
вечарам чакаць.
...Шумелі побач дзеўкі-бабы —
Іван іх нечым забаўляў,
А Пеця быў, здаецца, й рады,
Што ён той «вузел» развязаў.
Николай Комаровский, г. Орша
Около одной, вижу, трое: двое мужчин и женщина. По всему видно — с рыбалки приехали: багажник настежь, на пакетах рыба. И изрядные такие кучки. «Вам вот эта, побольше, — говорит младший из мужчин, — вы же вдвоем рыбачили». — «Но ты намного больше поймал, — возражает ему женщина. — Значит, большая кучка твоя»...
У меня аж на сердце потеплело от этой дележки. А потом, и как-то невольно, вспомнилась другая. Геннадий (он какое-то время «шоферил» — возил одного фирмача) так о ней рассказывал:
— Значит, как-то мы с боссом выбрались на Волму. Думали, рыбалка как рыбалка... Ан-нет: вот такой ни у меня, ни у него никогда не было и уже, наверное, не будет. Рыба хватала приманку так, будто с неделю перед этим постилась: только успевай подсекать и тянуть. Азарт! А уж удача... Килограммов с десять мы в садок набросали! И жаль, что смеркаться стало...
Уху варить поздно было — поужинали тем, что имели, что из дома взяли. За рюмочкой, наперебой повспоминали, как щука упорствовала да бросалась в стороны (леску то натягивал, то отпускал), как лещи били хвостами по воде, как окуньки с ершами в садок просились... И вдруг Виктор (на рыбалке, как и в бане, генералов нет) говорит: «А давай покумекаем, кому что отдадим. Сами же не съедим столько рыбы?»
Давай так давай: включил я в машине ближний свет, он достал блокнот и ручку — начертил «таблицу»: «Мне — тебе — моей теще — твоей матери — моей „рыбке“ — твоей „зайке“» (вы догадались, кого имел в виду?). А дальше пошла дележка: и горячились мы, и «носили» рыбу из одного столбика в другой, и чертили...
Наконец Виктор сказал, что щуку никто не фарширует лучше, чем его теща (значит, эта рыбина ей), что лещей — делим на три кучки: ему, мне и моей матери. А вот мелочь — самое дело для любимых — для «рыбки» и «зайки» — пусть потренируются, покажут себя.
На том и порешили. Думали, что утром, может, еще половим, однако проспали, к сожалению: солнце поднялось, значит, рыба клевать не будет — надо собираться домой.
Я взялся складывать в багажник снаряжение, Виктор —забирать из речки рыбу. Отвязал он от дерева садок, потянул на себя, с трудом поднял над водой и...
Про горе-хозяйку говорят, что умела готовить — не умела подавать. Мы с боссом оказались такими же рыбаками: то есть хватило у нас ума, чтобы рыбы наловить, а вот во что ее сложить...
Не выдержал наш садок большого улова — в миг... порвался: рыба хвостиками болть-болть-болть и поминай как звали... Только ершик и три окунька остались — в ячейки забились.
Такого «подарка» босс мой явно не ожидал, а речка Волма — ни такого крика, ни таких матов...
Как и хохоту, потому что я отскочил за кусты, согнулся в три погибели и разогнуться не могу! Босс даже подумал, что с того расстройства у меня живот прихватил... А он и правда — от смеха едва не порвался!
И улов поделился вмиг. Никаких таблиц — две рыбки его коту и две — моему. А главное — урок для нас обоих: пока с рыбой домой не приедешь, лучше не считай и, конечно же, не дели. На своих ошибках обучены.
Любовь Чигринова, г. Минск
...Мало сказать, что Татьяна любила своего Мишу, с годами он стал ее половиной (причем «большей», как говорится), к тому же — неотъемлемой, жгучей, болезненной, так как в заботе о мужеском здоровье жена забывала обо всем, а о себе то, видимо, прежде всего.
Что муж?
С годами он привык к этой опеке, хуже того — стал раздражаться: мол, что ты прилипла, как лист в бане. Никакой свободы.
Это у него, а вот у нее...
Как-то раз друзья пригласили их на природу: на сутки сняли усадьбу в деревне, собрали там немалую компанию: сумбурное застолье было, и спиртное, к сожалению, разливалось речкой.
Факт, что Таня время от времени дергала Мишу за рукав: «Тебе достаточно... Не пей — у тебя желудок"»
Муж однако и ухом не вел: отмахивался от жены, как от назойливой мухи и дальше делал, что хотел...
Гости долго тогда сидели за столом, заполночь стали разбредаться (а кто-никто и расползался). Женщины решили ночевать в одном домике, мужчины — в другом. Татьяна уже и место выбрала, но помнила, что из дома на всякий случай они брали с собой одеяло и спальник — Миша говорил, что хочет поспать «на природе», в машине.
Жене же надо было проследить, чтобы там все было хорошенько: чтобы он правильно послал постель, чтобы накрылся, чтобы ночью не замерз, чтобы хоть не разболелся.
Факт, что прихватив фонарик, Таня подошла к машине и удивилась, ведь Миши там почему-то не было. «Может, он, не дай бог, где-то повалился? Может, заблудился? — занервничала жена. — А может, с сердцем что?»
С этими тревожными мыслями она наспех обошла все тропы-дорожки, проверила закоулки, в конце концов заглянула в пуню и... остолбенела: на сеновале ее фонарик выхватил из темноты две лохматые головы: одну мужскую, с побелевшим испуганным лицом и вторую — с женским, розовым, совершенно невинным.
Головы молчали. Молчала и Татьяна.
...Неизвестно, сколько минут тянулось это полное разных смыслов молчание: жене показалось, что прошла не меньше, чем вечность, а если точнее, — то вся ее продолжительная семейная жизнь с ее радостями и бедами, с всегдашним неустанным волнением за здоровье мужа, со всеми дежурными корвалолами-валокординами...
Вслед ему, этой жизни, Таня вдруг затянула неожиданное даже для себя, протяжное «А-а-а-а!..» Оно эхом отозвалось во Вселенной и уже оттуда вернулось с таким же неожиданным и мятежным словом: «Сво-бо-да-а-а-а...», вместе с которым с души Татьяны ушли все женские обиды, все несогласия с приевшимся положением, с бесцеремонной жестокой действительностью, с безумным временем безрассудных событий и безудержных желаний.
Валентина Поликанина, г. Минск
Рубрику ведет Валентина ДОВНАР
Он нее жк очередное и искренное: «Пишите! Пожалуйста, с номерами телефонов для оператиной обратной связи»
Превью: fanparty.ru
Идентичность через наследство.
Василевские такие: на Земле и в космосе лихие!
Беларусь — в тройке лидеров по заболеваемости.
