Он был пророк, он был романтик. В чем притягательность личности Владимира Короткевича

Быў. Ёсць. Буду.

Таму, што заўжды, як пракляты,

Жыву бяздоннай трывогай,

Таму, што сэрца маё распята

За ўсе мiльярды двухногiх.

Владимиру Короткевичу, написавшему эти пророческие строки, в эти дни исполнилось бы 90 лет. Он мог бы еще жить... Да, впустую горевать и гадать — сколько бы еще успел создать... Но осмыслять то, что он нам оставил, значимость его личности для Беларуси мы не перестанем никогда. И сегодня, в такое тревожное, сложное время, великий белорус Владимир Короткевич — тот, кто может объединить, вдохновить, дать надежду, подсказать путь... В дискуссии «Звязды» о нем, из-за «ковидной»  реальности — заочной, но все же достаточно бурной, приняли участие известные ученые и писатели. И те, кто лично знал классика, и те, кто не был его другом, но занимается изучением и популяризацией его творчества.

Поговорить о Короткевиче и его наследии мы пригласили заместителя директора по научной работе Института литературоведения имени Янки Купалы Центра исследований белорусской культуры, языка и литературы НАН Беларуси, доктора филологических наук, доцента Евгения Городницкого, заместителя директора Национальной библиотеки Беларуси по научной и издательской деятельности Алеся Сушу, заведующего кафедрой истории зарубежной литературы филологического факультета БГУ Анну Бутырчик, писателя, художника, издателя Адама Глобуса, писателя, государственного деятеля, заместителя председателя Белорусского фонда культуры Анатолия Бутевича, кандидата филологических наук, доцента кафедры истории белорусской литературы филологического факультета БГУ Анатолия Воробья, кандидата филологических наук, доцента кафедры стилистики и литературного редактирования факультета журналистики БГУ Петра Жевнеровича.

— Сегодня Владимир Короткевич стал символом. Вам не кажется, что его человеческие черты все больше размываются, нивелируются? Какой миф о нем вы бы запретили, а какой, наоборот, создали бы?

Петр Жевнерович: Короткевич как символ — это уже бесспорная истина. Как пишет молодежь в интернете, «Короткевич forever». «Размывание» человеческих черт всегда происходит с течением времени, так как все меньше остается тех, кто с ним дружил, кто его знал, а то и просто видел. А некоторые «живые свидетели» иногда лезут вон из кожи, чтобы выбросить в интернет-пространство какое-то свое «видение» Короткевича. И это свидетельство начинает тиражироваться, входить в общественное сознание и заслонять своей рекламностью настоящего Короткевича. В глобализированном мире оставить что-то только знатокам практически невозможно — все равно этот «миф» где-то вылезет. Пусть Короткевич останется в истории таким, каким был, — преданный сын своей матери и своей Родины.

Евгений Городницкий: Соседство имени великого писателя с разного рода баснями и мифами — вещь неизбежная. Однако отмечу: только в его произведениях вы встретите его настоящего. Творчество Владимира Короткевича показывает очень четко, что противоречия между индивидуально-авторским и коллективно-интертекстуальным не являются непреодолимыми. Главной задачей моей книги «Человек Ренессанса, предвестник постмодернизма: художественный мир Владимира Короткевича», вышедшей недавно в издательстве «Звязда», было как раз показать, как сочетаются в произведениях выдающегося писателя авторское присутствие и авторская самобытность с органичной приобщенностью к мировой культуре.

Адам Глобус: Когда-то я собирал глупости, написанные и рассказанные о Владимире Короткевиче. Среди них были рассказы о гермафродитизме дяди Володи, были анекдоты о его глубокой вере в Бога и о горении лампадок в его квартире, были версии о смерти от большого количества острых продуктов, вроде аджики и горчицы... Я перестал собирать эти глупости, потому что их количество и многоликость росла и росла. Больше всего меня смущало то, что лгали люди известные, они лгали, зная о лживости своих воспоминаний. Лжецы верили, что создают правильный и нужный образ Короткевича. За лжецами пошли повторители лжи... Об этом очень разумно сказала моя мать: «У них свой Короткевич, а у нас свой». Наш Короткевич умный, веселый и живой. Таким он был, есть и будет.

Анатолий Бутевич: И сам Короткевич, и его жизнь, и созданное им часто оказывается (не без нашего преднамеренного влияния) в плену мифологизации. Главное, чтобы это не мешало видеть и понимать написанное. Короткевич так умело добавляет к исторической правде свой домысел, что все это вместе и создает неповторимость его таланта. Но правда и то, что чем больше у творческой личности мифов, тем больше у нее поклонников и людей заинтересованных.

Анна Бутырчик: Современное мифотворчество достаточно спонтанное, здесь трудно что-то запрещать. Есть редкие видео- и аудиозаписи, воспоминания современников, размышления литераторов и, прежде всего, произведения Короткевича, на основании которых каждый будет создавать свой воображаемый портрет классика, который необязательно будет соответствовать действительности.

Анатолий Воробей: Владимир Короткевич был, есть и будет предвестником Возрождения, апостолом «беларускасцi», рыцарем человечности, совести и свободы. Он — писатель преимущественно романтического типа мышления. И этим значим как гений и классик. Хотел бы, чтобы его романтизм не воспринимали поверхностно, как нечто наивное, несерьезное, несовершенное. Он большой, как Уильям Шекспир, Адам Мицкевич, Александр Пушкин, Янка Купала.

Алесь Суша: Да, описанная тенденция очень заметна. Владимир Короткевич стал символической фигурой. Это и хорошо, и плохо. Чудесно, что писатель познавательный. Но подобная «символизация» в какой-то степени «убивает» самих творцов, превращает их в чистый дух без плоти. И тут важно не потерять что-то материальное и бытовое, не лишает правды жизни, через которую рождались прекрасные произведения.

— Именно Короткевич — та личность, вокруг которой можно создавать литературные легенды, вроде «нехорошей квартиры» из «Мастера и Маргариты» Булгакова или дома Шерлока Холмса на Бейкер-стрит... Какие необычные проекты по сохранению памяти Владимира Короткевича и популяризации его творчества вы бы предложили?

Адам Глобус: В честь Владимира Короткевича следует устраивать в Ратомке, что под Минском, фестиваль «Дикая Охота короля Стаха», в котором примут участие всадники и рыцарские клубы со всей Беларуси.

Евгений Городницкий: Думаю, что специально создавать какие-то артефакты не стоит. А вот туристический маршрут по местам, связанным с жизнью и творчеством Короткевича, можно разработать.

Анатолий Воробей: Нужно посещать места, где был писатель и которые он досконально изобразил в своих произведениях, пропагандировать их. Это близкое и дорогое ему белорусское Приднепровье, родная его Орша, где есть родительский дом и два музея. Дедовский дом в Рогачеве, где писатель плодотворно работал — этот город был для него тем, чем были для Гете Веймар, для Пушкина Болдино, для Льва Толстого Ясная Поляна, для Янки Купалы Окопы. Стоит посетить возле Рогачева деревню Озерище, чтобы увидеть то место, где на высоком крутом берегу «груша цвела последний год» (начальные строки романа «Колосья под серпом твоим»). Чтобы там же увидеть Долгую Кручу, где на Круче висят сосны, страшно скрюченные, корнями вверх и свежей иглицей вниз, которые писатель упомянул в своих произведениях. Пути Короткевича... Полесье, Полоцк, Туров, Киев, Москва, Крым, заповедник Кедровая падь в Хабаровском крае, Польша, Чехия, Словакия... И, конечно, места, связанные с писателем в Минске: его квартиры на улицах Чернышевского, Веры Хоружей (там происходят минские события романа «Черный замок Ольшанский»), Карла Маркса.

Петр Желнерович: Популяризировать Короткевича нужно через переводы на основные языки мира, тогда значимость сделанного им будет исследоваться в контексте европейской и мировой литературы. Некоторые же писатели, так сказать, «всплывали» через века.

Анатолий Бутевич: Я не старался бы бегом бежать за теми, кто стремится создавать литературные легенды о творческой личности. Полезнее просто издавать его произведения, читать их, экранизировать. А для еще большей популяризации творчества этого мастера слова я бы предложил учредить литературную премию имени Владимира Короткевича для самых талантливых писателей исторической тематики, а может, даже и для одержимых краеведов.

Анна Бутырчик: Я почему-то думаю не о квартире или доме, я думаю о парке Владимира Короткевича со скульптурами героев на какой-нибудь литературной тропе-квесте по произведениям писателя. Представляете себе Гервасия Выливаху, который играет в шахматы со смертью? Или Алеся Загорского на белом коне? Андрея Белорецкого и Надежду Яновскую? Со многими цитатами, разбросанными в самых неожиданных местах парка: от всем известных «Делай неожиданное, делай, как не бывает, делай, как не делает никто», «Каждый носит свое небо с собой» до менее узнаваемых. Как литературовед, я хочу, чтобы после успешного осуществления академического 25-томного издания произведений Короткевича появился и его энциклопедический справочник с полной библиографией по творчеству, анализом произведений, указателем героев.

Алесь Суша: Возможны различные «римейки», поскольку из моего опыта многие произведения Короткевича читаются и воспринимаются разными людьми совершенно по-разному. Соответственно, они могут быть поданы в принципиально разных творческих формах. Личность Владимира Короткевича и его творческое наследие имеют еще более богатый потенциал для творческого переосмысления. Приведу только один пример. К юбилею писателя в Музее книги Национальной библиотеки Беларуси начинает работу необычная выставка — «Из книг Владимира Короткевича». На ней впервые можно увидеть панораму книгосбора писателя из его личного кабинета. Основное место в экспозиции отдано экслибрисам Владимира Короткевича. Значительная их часть сделана самим писателем. На фотографиях — Скорина, Гусовский, а также любимые Короткевичем паруса. Выделяется экслибрис с очертаниями оружия косинеров. Уникальные дарственные надписи на книгах вводят в дружеский и творческий круг писателя. Изменение ракурсов, другое освещение: писатель становится читателем, но и видно, как этот читатель постепенно стал писателем, как расширялся круг контактов и круг чтения. Мы очень благодарны хранителям наследия Владимира Короткевича — семье племянницы писателя Елены Ивановны Синькевич.

— Известно, что Владимир Короткевич был гуманистом, имел много друзей разных национальностей, исповедовал «нетерпимость к нетерпимости». С другой стороны, заявлял: «Выбирай — быть посредственностью на языке соседа или чем-то значимым на своем». Можно ли назвать его человеком мира, или все же националистом?

Анатолий Воробей: Самый любимый его писатель Максим Богданович — гениальный в белорусской и мировой литературе в произведениях, которые написаны на белорусском языке, русскоязычные же его произведения — средняя русская беллетристика начала XX века. Мне Николай Гринчик, белорусский литературовед и друг Владимира Короткевича, рассказал, что Короткевич в начале 1950-х показал свои произведения украинскому поэту и академику-литературоведу Максиму Рыльскому. Тот посоветовал новичку, что если он хочет реализоваться как писатель, то пусть пишет по-белорусски. Владимир Короткевич и националист, и человек мира.

Адам Глобус: для меня важно еще и то, что патриотизм Короткевича белорусскоязычный. Благодаря этому он внедрен в Беларусь. Убежден, что белорусский народ выбрал Короткевича в свои герои не только за большой литературный талант, а и за его последовательную белорусскоязычность.

Евгений Городницкий: В Короткевиче соединено множество качеств, которые можно было бы охарактеризовать как противоположные или противоречивые. Был он, например, одержимым трудоголиком и вместе с тем заядлым путешественником. Заданный вопрос о «человеке мира» или «националисте» также намекает на возможную противоречивость. Ответ прост. Был он и тем, и тем. Цельность человека не в железобетонной однородности, а в естественном объединении противоположностей.

Петр Жевнерович: Короткевич — полилингвальная личность, особенно это касается славянства. Да и полностью человеком мира Короткевича назвать невозможно: он не растворяется в общей массе творцов многоэтнического мира, он сразу угадывается как наш, свой, «тутэйшы», белорус. Никакого национализма у него нет — есть чувство долга, когда уже Бог даровал талант, перед СВОИМ народом. Работать «не для себя, а для родной страны, для Беларуси».

Анна Бутырчик: Я верю в то, что каждый человек мира прежде всего должен быть националистом, потому что Вселенная открывается в постижении глубины самых простых вещей: ощущения принадлежности к определенному роду, восхищения родными пейзажами и звучанием народных песен, смакования родного языка. И Короткевич здесь не исключение. Всегда апеллируя к национальному контексту, Короткевич предлагает такие образы, символы, сюжеты, что читатель довольно легко находит параллели с мировой культурой. Недаром одним из любимых занятий литературоведов является расчитывание библейского, мифологического контекстов произведений Короткевича.

Анатолий Бутевич: Конечно же, Короткевич — человек мира. Но, безусловно, со своими сильными национальными корнями. Ведь без своего, национального, серьезным творцам в мире нечего делать. Короткевич неустанно утверждает, что белорусы издавна и на равных в европейском сообществе, а из-за этого — и в мировом. Как и он сам.

Алесь Суша: Короткевич был, как мне это кажется, и интернационалистом, и националистом. Действительно, он имел много друзей и знакомых в самых разных странах и с уважением относился к другим народам и национальностям. При этом он дошел до очень важной истины, что чтобы тебя, твой народ и его культуру уважали, ты должен уважать их сам. Если у тебя нет гордости за родной край, его историю и современные достижения, если ты отказываешься от родного языка и забываешь традиции родителей, как можно надеяться, что их будут любить и уважать соседи? Важно, что Короткевич сделал это в том же ХХ веке, когда белорусы безмерно восхищались «большими и мощными» языками и культурами соседних народов, а при этом наиболее активно по сравнению со всеми прежними временами отказывались от собственной культуры и материнского языка. Он показал прежде всего самим белорусам, что нам есть чем гордиться, что мы, пусть и не лучшие (об этом никто не говорит), но и не хуже, чем другие народы. В этом смысле Короткевич, безусловно, был националистом. Наконец, иногда его так и называли — когда с упреком, а когда с уважением.

— Насколько, по вашему мнению, Короткевич был способен на компромиссы? Чем мог пожертвовать ради творчества?

Адам Глобус: «Соглашайся на редакторские правки, а потом, если будешь переиздавать произведение, вернешь свой оригинальный вариант…» — так Владимир Короткевич учил меня верить в свою литературную звезду, которая поспособствует переизданию моих текстов. Учил, потому что сам верил в себя и свою звездность и избранность.

Анатолий Воробей: При подготовке к печати романа «Леониды не вернутся на Землю» в начале 1960-х годов он сказал: «И запятой с места не сдвину!» В книжном издании этого романа (1982) он вынужден был оставить название, которое было в его журнальной публикации 1962 года, — «Нельзя забыть». В собрании сочинений Владимира Короткевича в 25 томах (том 6), думается, сохранена воля писателя, так как это произведение напечатано под названием «Леанiды не вернуцца да Зямлi». При подготовке первого книжного издания на белорусском языке романа «Каласы пад сярпом тваiм» (а согласился помочь в этом писателю Адам Мальдис) Владимир Короткевич пожертвовал чем-то частным, чтобы произведение было издано, но был непреклонен, когда отстаивал сущностное, существенное.

— Как вы относитесь к изданию произведений писателя с восстановленными купюрами, без редакторских правок? Всегда ли это на пользу произведению?

Евгений Городницкий: Издания, в которых основной текст дополняется купюрами, сегодня довольно распространены. Цель в них прежде всего акцентировать внимание на метаморфозах, происходивших с произведением. В собрании сочинений следовало бы придерживаться традиционной схемы: подать сначала основной текст, а после — в приложении — варианты, разночтения, восстановленные купюры. Иначе текст некоторых произведений Короткевича («Леониды не вернутся на Землю», «Колосья под серпом твоим») воспринимается как-то пестро. И да, действительно, не все возвращенные (кем в каждом конкретном случае?) купюры воспринимаются как улучшение произведения.

Петр Жевнерович: Российский писатель Михаил Веллер писал, что редактирование советского времени — «бич русской литературы». Не исключение здесь и белорусская литература. А относительно Короткевича это проявилось наиболее четко. Так, в новом собрании сочинений в романе «Леониды не вернутся на Землю» восстановлены фрагменты о взаимоотношениях Андрея Гринкевича с подрядчиком, которые, с литературоведческой точки зрения, словно нарушают общую стилистику произведения, но, безусловно, помогают понять читателю адскую работу персонажа, чтобы заработать соответствующую сумму денег. Или в эссе «Сказки Янтарной страны» возвращается начало произведения, в котором объясняется авторское смысловое наполнение слов «янтарь» и «бурштын». Как раз очень важный аспект во всей структуре эссе! Понятно, что возвращенные фрагменты должны были пройти редакторскую обработку, но в основном языково-стилистическую правку. Здесь возникает проблема в том, что автор, если бы он вдруг явился в нашу современную земную юдоль, увидел бы произведения, отличные от рукописей и машинописи. Которые он будто бы и не писал. Но такое свойственно всем мировым литературам... И Виктор Гюго, и Лев Толстой, и Винцент Дунин-Марцинкевич увидели бы то же... Полагаю, что подобное возвращение требуется многим произведениям белорусской литературы. Ради примера: в книге Владимира Колесника «Паруса Одиссея» о Владимире Жилке выброшен фрагмент об Алесе Гаруне, — согласно архивным материалам Главлита, «националиста и врага белорусского народа периода гражданской войны». Поэтому возвращение в произведения Короткевича ликвидированных фрагментов — пример сохранения авторской воли.

Анатолий Бутевич: Каждого из нас читает и корректирует редактор. Но если правки и изменения сделаны вопреки воле автора, то это несправедливо, стоит вернуться к тому, что было написано изначально. Если же правки оказались приняты автором, он с ними согласился (такое тоже бывает довольно часто), то не стоит настаивать.

Анна Бутырчик: Авторская редактура, по-моему, много добавляет к творческому портрету Владимира Короткевича, который пристально выверял каждое слово. Когда открываешь «докупюрный» вариант романа «Колосья под серпом твоим», понимаешь, что Короткевич написал совсем другой роман, чем мы привыкли читать. В «редактуре» истреблен нациотворческий пафос романа, вычеркнуты размышления о белорусской государственности, так называемой Республики Великой Реки; практически уничтожен христианский контекст, заданный эпиграфами из Евангелий от Луки и Матфея. Вырезанные моменты, что задавали параллели образу Алеся Загорского, который хочет «искупить грехи всех, своей кровью обрести освобождение для всех, погибнуть за всех», с образом Христа. Приведу лишь один пример замены двух строк в последнем стихотворении Алеся Загорского («Чем прогневала ты Бога…»). Согласитесь, что строки «З мовай памерла. Для заўтрашнiх дзён не ўваскрэсла, / Каб на руiнах маiх выкуплення зярняты ўзраслi» в начальном варианте по сравнению со строками «У бiтвах скрываўлена, каб чалавецтва ўваскрэсла, / Каб на палетках ягоных воля i мова ўзраслi» в советских изданиях задают абсолютно другие параметры интерпретации произведения. Поэтому я настоятельно рекомендую всем любителям творчества Короткевича посмотреть восстановленный вариант романа.

Адам Глобус: Хорошо, если в таких изданиях корректура сделана на отлично.

Алесь Суша: Отношусь в целом положительно, но и осторожно. Для исследователей бывает важно узнать, как сам автор работал с текстом, что изменили редакторы и издатели. Это позволяет реконструировать ход мысли писателя и лучше понять его начальные идеи. С другой стороны, издание «сырого» текста иногда показывает его начальное стилистическое или грамматическое несовершенство. В конце концов, именно на это в основном направлены усилия редакторов — чтобы улучшить текст. Естественно же, большинство редакторских правок согласовывалось с автором и окончательная версия была результатом их совместной работы. Поэтому возвращение к начальной версии не всегда может быть наилучшим путем для широкой аудитории.

— Каков ваш прогноз по выявлению новых сведений, новых документов или рукописей Короткевича? Найдется ли продолжение «Колосьев под серпом твоим»?

Адам Глобус: На моих глазах Короткевич упорядочивал и передавал свои рукописи в архив. Несколько раз он рассказывал мне о том, почему не смог написать продолжение «Колосьев под серпом твоим». Короткевич не хотел убивать Кастуся Калиновского, не хотел писать сцены с пытками и повешением самого известного из национальных героев, поэтому никаких других романов Короткевича никто не найдет. Впрочем, литературное наследие Короткевича велико и без гипотетических находок и дополнений. Давайте прочитаем и перечитаем его.

Евгений Городницкий: Почему же нет. Искать нужно всегда. Насчет находки продолжения «Колосьев под серпом твоим» не уверен. Убежден только в том, что вместе с находкой разрушится действительно красивая легенда.

Анатолий Воробей: Если что-то найдется, будет очень хорошо. Известные мне архивные материалы не позволяют утверждать, что роман был завершен. Думаю, что в середине 1960-х годов трудности с изданием, другая работа, причины творческого плана не позволили завершить «Колосья». В последние годы жизни Владимир Короткевич думал завершить роман. Однако смерть жены в феврале 1983 года, которая сильно повлияла на душевное состояние писателя, собственная болезнь и в конце концов смерть не позволили, к большому сожалению, совершить этот замысел.

Анна Бутырчик: Хочу ошибиться, но я не верю в то, что читатель когда-нибудь увидит продолжение «Колосьев...», очень тяжело далась Короткевичу битва за первые книги. Думаю, что осознание того, что продолжение в том виде, каким оно было задумано, издать будет невозможно, заставило Короткевича прекратить работу.

Петр Жевнерович: Новые сведения и документы, безусловно, будут появляться. Неизвестная судьба рукописи романа «Христос приземлился в Гродно: Евангелие от Иуды». Из-за отсутствия в БГАМЛиИ материалов наших литературных журналов за отдельные годы нет сведений о рукописях некоторых публицистических произведений. Можно искать (и уже обнаружены) интересные дарственные надписи Короткевича на книгах, открытках и фотографиях. Возможно, существуют нерассекреченные документы и в соответствующих органах. Насчет продолжения (окончания) романа «Колосья под серпом твоим»: мое мнение, основанное на изучении творческой работы автора во второй половине 1960-х — 1970-х годах, сводится к следующему: можно, безусловно, искать, но вряд ли это перспективное занятие.

Анатолий Бутевич: Хотелось бы верить, что что-то еще можно найти. И если бы отыскалось вдруг продолжение «Колосьев…», это было бы величайшим счастьем для всех нас. А еще я постарался бы более основательно собрать письма автора, его автографы, одним словом, все-все написанное им.

Алесь Суша: Прогноз положительный. Новые документы постоянно находят. Круг контактов Владимира Семеновича был очень широк. Но я хотел бы, чтобы поиски (а даже и продолжения «Колосьев») и находки продолжались бесконечно.

— Как повлияло знакомство с творчеством и личностью Владимира Короткевича лично на вас?

Анатолий Воробей: Он научил меня сильнее любить Беларусь, а его творчество стало образцом. Исследовать жизнь и творчество Владимира Короткевича, говоря его словами «тяжелый крест, но очень почетный».

Адам Глобус: Знакомство с Короткевичем на меня повлияло сильно. Например, я смог вовремя бросить пить, чтобы не окунуться в алкоголизм, как это сделал наш дядя Володя.

Евгений Городницкий: Творчество Короткевича убедило в том, что в белорусской литературе высокий интеллектуальный и духовный потенциал.

Анна Бутырчик: Если бы мне предложили выбрать единственную фразу, которая лучше всего соответствует Короткевичу и его творчеству, она звучала бы так: «И не оставлю после себя второй Византии, кроме любви». В ответ Владимиру Семеновичу и в ответ на этот вопрос скажу: «Люблю».

Петр Жевнерович: Лично не повезло быть знакомым, немного поздно пришло осознание этой необходимости. Но помню, как в 1984 году во время отдыха в Крыму был поражен сообщением в «ЛГ» о смерти Короткевича. И встречи в гостиной имени Владимира Короткевича в одном из рабочих общежитий «Интеграла», и создание музея на общественных началах в Минском колледже электроники — результат влияния личности и творчества писателя на мой жизненный путь. А потом и научно-исследовательская деятельность, связанная с Короткевичем. Ничего случайного не бывает. Значит, моя судьба вела меня именно к такой встрече с Короткевичем.

Анатолий Бутевич: Если признаться честно, то исторической темой я заболел не без влияния Владимира Семеновича. Заболел, видимо, неизлечимо. Похвалюсь, что я имел счастье видеть Короткевича, слушать его, встречаться с ним. Имею его автограф на великолепной книге 1983 года издания «Черный замок Ольшанский». Написал несколько вступительных слов к изданным позже уже, его книгам. Признаюсь еще в одном: действительно, Короткевич вынудил меня поверить, что «На Беларусi Бог жыве». И за это ему — моя бесконечная благодарность.

Алесь Суша: Мое знакомство с Короткевичем началось еще до моего физического рождения. Дело в том, что моя мать как студентка филологического факультета БГУ написала едва ли не первую дипломную работу о «Колосьях» Короткевича и начала работать над кандидатской диссертацией по прозе писателя. Знаю, что у нее было большое желание, как и у ее научного руководителя — Ивана Науменко. Но... ее диссертацией стал я. В дальнейшем мать приглашала Короткевича на творческие встречи на курсы повышения квалификации Белтелерадиокомпании, которыми она тогда руководила. Естественно же, у нас дома были все издания писателя и нередко звучало его имя... Можете догадаться, насколько большую роль и какое влияние оказал Короткевич на нашу семью.

— Если подытожить: в чем притягательность и значимость фигуры Владимира Короткевича?

Адам Глобус: До Короткевича жанры исторического романа и детектива считались вторичными и даже ненужными в белорусской литературе. Исторический роман «Колосья под серпом твоим» и приключенческо-детективная повесть «Дикая Охота короля Стаха» вывели эти жанры в ряды образцовых.

Анатолий Воробей: Он много сделал для роста национального сознания белорусов, возрождения их исторической памяти. Он возвысил белорусов, показал их трагическую и величественную историю. Осуждал тиранию, деспотизм и измену Родине. Его творчество, при всем драматизме и трагизме, жизнерадостное и оптимистичное. Владимир Короткевич — совесть белорусского народа.

Петр Жевнерович: К сожалению, в советское время он не мог написать все, что думал, — многое отошло вместе с ним. Таких людей посылает небо каждому народу нечасто. Притягательность фигуры Короткевича — в его современности, ведь почти все произведения не покрылись патиной времени, читаются с восторгом. Он среди нас, он словно взирает и оценивает наши поступки и поведение. Короткевич во второй половине ХХ века присоединил белорусскую литературу к европейскости, а своими произведениями разрушал устаревшие положения историков-социологизаторов-авторов учебников и пособий, — и таким образом приближал независимость Беларуси. Его нет среди нас, но остались слова из стихотворения о Павлюке Багриме: «Памiраю i веру: / Калiсьцi над светлымi водамi, / Над свабоднай зямлёю / I над Белаю Руссю маёй / Шчасце сонцам заззяе / I слова нашчадка свабоднага / Мае раны загоiць / Гаючай жывою вадой».

Анна Бутырчик: Одна из основных заслуг Владимира Короткевича заключается в разрушении стереотипа восприятия белорусской нации исключительно как крестьянской, в расширении представления о белорусах как о шляхетской нации, в создании нациотворческих романов и повестей (прежде всего «Дикая Охота короля Стаха», «Ладья отчаяния» и, конечно, «Колосья под серпом твоим»). Поэтизируя и, соответственно, определенным образом мифологизируя таких исторических личностей, как Кастусь Калиновский, Владислав Сырокомля, Винцент Дунин-Марцинкевич, Франтишек Богушевич, Станислав Монюшко и другие, по сути, Короткевич начинает необходимую для любой нации традицию закрепления в национальной литературе наиболее значимых фигур отечественной истории. Не менее важным для нациотворчества является создание целой плеяды героев, способных победить Дикую Охоту и саму Смерть, вернуться из ада, зажечь светоч жизни. И как сказал в стихотворении «Валодзя Караткевiч на беразе Дняпра» Антон Рудак: «Ён прыйшоў i адзiн нарадзiў Беларусь / I для першага разу някепска ўдалося».

Анатолий Бутевич: Он, как никто до него, сумел так историзировать современность и так осовременить историю, что у каждого рождается чувство приобщенности к далеким делам предков. Целенаправленно добивался создания национального мифа. Поэтизировал историю, чтобы заманить читателя.

Алесь Суша: Короткевич пересоздал современную белорусскую литературу, вывел ее на качественно новый уровень, как это сделал в конце XIX века Франтишек Богушевич, а в начале ХХ века — Максим Богданович. Короткевич позволил белорусам гордиться белорусской литературой. И возврата назад после подобных опорных пунктов уже быть не может. Дальше — только вперед.

Евгений Городницкий: Стоит ли подытоживать? Короткевич продолжается!

Людмiла РУБЛЕВСКАЯ

Превью: TUT.BY