«Сталинский проспект мы называли Бродвеем». Как и чем жили белорусские стиляги

После смерти Сталина «железный занавес», отделявший Советский Союз от окружающего мира, приоткрылся. В БССР, как и в другие советские республики, начала прослеживаться разнообразная информация о жизни в капиталистических странах. Эти сведения, имевшие фрагментарный характер, всячески искажались и дискредитировались партийной пропагандистской машиной. Тем не менее, во времена «хрущевской оттепели» образ Запада в массовом сознании жителей Советской Беларуси складывался уже не только под влиянием официальных каналов информации, но также и под воздействием зарубежного кино, книг, журналов, западных радиостанций, а также непосредственных контактов с иностранцами на первых зарубежных выставках и в турпоездках. Потихоньку жители БССР, прежде всего минчане, меняли манеру мышления и образ жизни. Они перенимали у Запада ценности и ежедневные практики, в том числе в сферах потребления, отдыха, моды, поведения.

Брюки-«дудочки» и галстук-«селедка»

Наиболее открыто, демонстративно к западной культуре апеллировали представители первой советской молодежной субкультуры — стиляги, появившиеся в конце 1940-х в окружении детей тогдашней московской элиты. Апогей популярности стиляжничества пришелся на 1950-е. Сторонники субкультуры, не желая быть похожими на своих родителей, пытались внешне подражать стилю поведения и мировоззрению американской молодежи (отсюда их самоназвание — «штатники»). Но из-за ограниченности информации о жизни в США они на самом деле создавали собственный мир, далекий от реалий Америки и Западной Европы.

Социальной базой стиляжничества было студенчество. По словам Майи Абрамовны Кривошеевой, которая в первой половине 1950-х являлась заместителем председателя правления клуба БГУ, первыми белорусскими стилягами были студенты университета, которые имели родственников и друзей в Москве. По ее словам, «талантливые ребята», которых называли еще «космополитами», явились посредниками переноса из Москвы новой субкультуры, включили ее в белорусский контекст.

Первых студентов-стиляг, появившихся в Минске в 1953 году, можно было узнать прежде всего по необычной тогда одежде — брюкам-«дудочкам», пиджакам в клетку с широкими плечами и узким галстуком-«селедкой». Востребованы у них были свитеры с оленями, которые носили герои фильмов «Серенада Солнечной долины» и «Девушка моей мечты». Летом были популярны яркие рубашки в гавайском стиле. В качестве обуви в окружении стиляг приветствовались туфли на толстой белой каучуковой подошве (так называемая манная каша). Выделяла модников в толпе и альтернативная прическа. В то время как «официально принятыми» мужскими стрижками считали «бокс» и «полубокс» с выбритым затылком, стиляги отращивали длинные волосы «под Тарзана», взбивая на голове «кок». Образ дополняли предметы роскоши — трофейная зажигалка или редкая в то время авторучка. В 1960 году настоящей достопримечательностью Минска был стиляга, носивший серьгу.

Официальная пропаганда показывала стиляг избалованными детьми состоятельных, высокопоставленных родителей. Это соответствовало действительности лишь частично и на первоначальном этапе. Например, в 1956 году объектами критики стали лидеры стиляг — студенты Белорусского политехнического института: сын заместителя министра внутренних дел БССР Владимир Тимошенко и сын ответственного работника Госплана БССР Алим Чернышев. Кроме одевания в соответствующие костюмы, отращивания усиков и употребления блатного жаргона им вменяли увлечение «ресторанными, зарубежными мелодиями». Любителями джаза были также сын заместителя Добровольного общества содействия армии, авиации и флоту по Минской области Владимир Титович и сын доцента Белорусского лесотехнического института Леонид Петруша. В феврале 1957 года они были замечены в компании «стильно одетого» киевлянина в номере гостиницы минского аэропорта, причем утром из их номера вышла молодая женщина.

Подобное публичное порицание стиляг, к тому же с указанием места работы их родителей, откликалось у значительной части белорусской молодежи, которая не могла позволить себе вести подобный способ жизни. Многих возмущал «стиль» не ввиду его каких-то эстетических недостатков, а из-за отсутствия возможности приобрести модную одежду. Например, возмущение поведением стиляг студенты Мозырского пединститута Михаил Тимощенко и Николай Козаченко пояснили так: «...ведь многие живут только на стипендию и находятся на частных квартирах, где нет даже утюгов».

В Дисне произошла поножовщина после того, как Ленинградский стиляга предложил гармонисту исполнить свинговый танец «линда»

Столичные жители были примером для периферии, которая видела в них законодателей мод и вкусов. Летом 1954 года Оршанский корреспондент газеты «Сталинская молодежь» сообщал о том, как на танцплощадках города «под звуки грустного танго дрыгают ногами расфранченные стиляги». Тогда же жители г. Дисна Миорского района настороженно наблюдали за необычными манерами одетого в широкий пиджак, «дудочки» и лаковые ботинки восемнадцатилетнего ленинградца Эдуарда Войника, приехавшего в гости к родственникам. Это настороженность переросла в драку с поножовщиной — после того как Ленинградский стиляга предложил местному гармонисту исполнить свинговый танец «линда». Перенос новой субкультуры в Молодечно совершила Елена Шкода, которая обучалась во Львовском университете. К концу 1956 года пестро одетые молодые люди привлекали к себе внимание прохожих на улицах Гродно, Бреста, Гомеля, Полоцка, Пинска и других белорусских городов.

Для девушки, чтобы быть зачисленной в категорию стиляг, было достаточно ярко накраситься и сделать прическу «бабетта», как у секс-символа Франции Бриджит Бардо в фильме «Бабетта идет на войну». Особым шиком считались узкие, ярких цветов юбки, которые плотно облегали бедра. В 1955 году, во время отдыха на Рижском взморье, первую в своей жизни женщину-стилягу увидела Эди Огнецвет. Ею оказалась знакомая поэтессы-минчанка Тоня К., «еще совсем недавно скромная женщина с каштановыми волосами, уложенными на голове венцом». Вот как описала Огнецвет метаморфозу, что произошла с госпожой Тоней: «На пышных волосах, ярко окрашенных пирогидролом, вместо шляпки возвышался соломенный ботинок ядовито-зеленого цвета. Фиолетовая юбка, короче которой не придумать, голубой жакет и немыслимого фасона босоножки, в руках огромная блестящая сумка и перчатки, хотя был теплый летний день».

Собирательный образ стиляги весьма условен. Существовала тонкая прослойка экипированной по последней моде «элиты» и основная масса подражателей, которые перешивали и перекраивали старые иностранные либо современные вещи советского производства. Например, витебские стиляги-кустари, среди которых уже встречались молодые рабочие, покупали в магазине детских товаров разноцветные носки и растягивали специальным образом до необходимого размера. В любом случае модная одежда выполняла роль знака, который отличал «своих» от «чужих». Для людей пожилого возраста гардероб стиляг выглядел диким сочетанием фасонов и цветов. Но внутри субкультуры все было упорядочено, для ее представителей даже мелкие детали имели определенное значение.

Стиляжничество бросало вызов сталинскому пуританизму, унификации нравов и вкусов, что воспринималось значительной частью общества враждебно. Скандальными были появления на улицах белорусских городов первых девушек в штанах. Они сталкивались не только с архаичными вкусами, но и с мужским шовинизмом. Все это пришлось ощутить на себе выпускнице Ленинградского химико-технологического института Зое Кузнецовой сразу по прибытию по распределению на Могилевскую фабрику искусственного шелка имени Куйбышева. Уже на первой прогулке по городу ее оскорбила и освистала местная шпана, после чего Кузнецова была доставлена комсомольским патрулем в штаб. Допрос молодого инженера, который проводили майор милиции Нагоркин и секретарь комсомольской организации Могилевского пединститута Дукель, также сопровождался оскорблениями («стиляжка») и хохотом («а что если бы я надел юбку?»). Провалиться сквозь тротуар от наглых взоров прохожих была готова Минская студентка Нелла Коврига, которая надела штаны. А жительница г. п. Ивацевичи Ливанская за подобный «стиляжный поступок» стала героиней сатирической стенгазеты.

Мужчин в шортах не обслуживали в магазинах, в столовых, в парикмахерских

Настроения описываемого времени хорошо иллюстрирует отношение к такому элементу одежды, как шорты. По распоряжению местных властей мужчин в шортах не обслуживали в магазинах, в столовых, в парикмахерских. Увидев на улице человека в шортах, милиция могла остановить его и потребовать, чтобы нарушитель общественного спокойствия переоделся. Рабочие утверждали, что подобная одежда оскорбляет их моральные чувства. Одним из первых в Беларуси шорты в сочетании с гавайской рубашкой и сандалиями на босую ногу летом 1961 года надел работник Минского радиозавода Эрнст Пенс. Несмотря на регулярные задержания милицией и дружинниками, а также проборки на комсомольских собраниях, Пенс появлялся на улицах столицы в запрещенном виде снова и снова.

Модные аксессуары вроде солнцезащитных очков модели «кошачий глаз» вызвали у защитников моральных устоев недовольство не меньшее, чем модная одежда. Вот как корреспондент журнала «Вожык» объяснил вполне естественное желание белорусской девушки стать похожей на голливудских звезд: «Она сейчас в черных очках, с завивкой, в лаковых туфельках с каблуками на целую пядь.... Черные очки она носит не от солнца — ей стыдно смотреть людям в глаза».

Настороженно-враждебное отношение общества к стиляг подогревалось прессой, в том числе с помощью художественного слова. Детская писательница Елена Филимонова-Кобец сравнивала тех с мухоморами, а «настоящую» советскую молодежь — с боровиками:

Рос у лесе пад сасонкай

Мухамор на ножцы тонкай.

У чырвоным капялюшы

Ледзь насунутым на вушы.

З раскалмачанай чупрынай

Ды з бялюткай пелярынай.

І ўжо так ён ганарыўся,

Што й з грыбамі не вадзіўся.

(Хто тут роўны Мухамору!)

І, задраўшы нос угору,

Выхваляўся балбатун:

— Я разумнік! Прыгажун!

Хай крычаць, што я стыляга.

Не звяртаю я ўвагі.

«Резали „дудочки“ и будем резать»

К концу 1956 года стиляги, а точнее, их количество начало серьезно беспокоить комсомольское руководство республики. Адепты новой субкультуры нарушали каноны предписанного социального поведения, пропагандировали собственным поведением и внешним видом чужой способ жизни. Поэтому с ними было решено бороться, пока преимущественно с помощью воспитания. С целью педагогического воздействия на молодежь в газете «Знамя юности» была начата дискуссия «Разговор о вкусах, стиле и „стиляг“». Тон дискуссии задали первые напечатанные письма читателей, где любителей «коков», широких пиджаков и брюк-«дудочек» приравняли к тунеядцам, пьяницам и хулиганам. Попытка группы студентов во главе с Михаилом Заборовым (братом знаменитого художника) выступить в защиту стиляг («они же советские люди, которым просто нравится модная одежда, музыка, танцы») утонула в хоре защитников советской морали. Их общее мнение высказал слесарь кузнечного цеха МТЗ Валерий Куприянов: «Резали „дудочки“ и будем резать... за недостойное поведение и высокомерное отношение к окружающим».

С целью педагогического воздействия в 1956 г. в газете «Знамя юности» появилась рубрика «Как надо одеваться». Эпатажно одетые молодые люди стали постоянной темой карикатуристов журнала «Вожык». На заседаниях организованного Минским горкомом комсомола «Клуба любознательных» модельеры объясняли, что одеваться нужно красиво, со вкусом и скромно. Лекция «Поговорим о вкусах» с последующей демонстрацией «правильной» одежды стала обязательным пунктом плана работы райкомов ЛКСМБ.

Вскоре «рабы тряпок» стали предметом обсуждения на высшем Комсомольском форуме республики. Выступая в январе 1962 г. на ХХІІ съезде ЛКСМБ, редактор «Знамени юности» Александр Зинин, в частности, отметил: «Товарищи, мне кажется, что мы недооцениваем вред, который наносят нам так называемые стиляги, очень снисходительно относимся к ним далеко не безобидных странностей. Эта „золотая“ молодежь не только портит моду, она низкопоклонничает перед иностранцами, позорит гордое имя советского человека». В конце своего выступления Зинин предложил отправлять тех, кто жаждет «красивой жизни» , в штанах-«дудочках» возить торф или строить дороги. Его поддержал секретарь комитета комсомола Белорусского радиокомитета Геннадий Буравкин, который высказался против тех молодых писателей, которые «...проявляют болезненный интерес к разочарованным димкам, которые валяются на пляжах в „сверхмодных“ плавках».

С «разочарованными димками» стремились бороться также с помощью административных мер. На стиляг устраивались облавы. Сначала активисты их выводили с вечеринок и танцплощадок. Но поскольку стилежничество не угасало, а наоборот — расширялось, с ним начали бороться жестче. Бригадмилы (общественные помощники милиции) распарывали чрезмерно узкие брюки, срывали пестрые галстуки, стригли волосы. За стиляжничество также могли исключить из комсомола и из учебного заведения.

От всех этих воспитательно-репрессивных мер было мало пользы. В условиях неудовлетворенных интеллектуально-эстетических потребностей целого поколения они лишь разжигали интерес к «запретному плоду». В молодежной среде стало престижно быть модными. Многие молодые люди тратили значительную часть своего свободного времени и денег на поиск стильной заграничной одежды, любыми способами «доставали» ее, в том числе с помощью фарцовщиков. Это были проявления нового массового социального явления.

«Встречаются пары, которые не танцуют, а конвульсивно подергивают ногами, руками, всем телом под звуки „буги-вуги“»

Кроме одежды, важным признаком стиляги были его музыкально-танцевальные пристрастия. Продвинутая молодежь Беларуси второй половины 1950-х слушала иностранную, прежде всего американскую, джазовую музыку. Ее кумирами были свинговые оркестры Дюка Эллингтона и Бенни Гудмена. После показа на белорусских экранах картины «Серенада Солнечной долины» культовой среди стиляг стала песня «Поезд на Чаттанугу» (либо просто «Чу-ча») из репертуара оркестра Глена Миллера. К началу 1960-х гг. западная мода изменилась — вместо свинговых оркестров пришли исполнители рок-н-ролльных композиций Элвис Пресли, Чак Берри и Литтл Ричард.

Именно от стиляг пошла традиция подпольной звукозаписи, получившая в народе название «музыки на костях», «музыки на ребрах» или «скелет моей бабушки». Подобные пластинки нелегально нарезали на рентгеновских снимках работники открытого в 1955 году на промкомбинате Сталинского района Минска первого в Беларуси цеха по производству грампластинок. Качество записей было, как правило, ужасное, а стоили они гораздо дороже, чем легальная продукция комбината. Тем не менее, спрос на них сохранялся до конца 1950-х — начала 1960-х гг., когда магнитофоны сделались частью повседневной жизни советских людей.

Благодаря стилягам большую популярность на танцплощадках БССР получили такие танцы, как «буги-вуги», затем «рок-н-ролл» и «твист». В Минске их выполняли, «чтобы делать кассу» на верандах в парке имени Горького, парке имени Челюскинцев, Дворце культуры профсоюзов. Современница так описывает обычный вечер 1957 года на танцплощадке в парке имени Горького: «Что там творится! Это же не танцы, а толкучка. Встречаются пары, которые не танцуют, а конвульсивно подергивают ногами, руками, всем телом... под звуки „буги-вуги“». Кроме энергичных «буги» и «рока», вестернизированная молодежь демонстрировала особый стиль медленных танцев, что также вызвало недовольство музыкальных патрулей: «На верандах, в парках и клубах... юноши и девушки, прислонившись вплотную друг к другу, едва переставляют ноги, не обращая никакого внимания на музыку. Им все равно, что играет оркестр — вальс, танго, фокстрот или польку. Дружинники, заметив такую пару, обычно предупреждают ее, а то и просто выводят». В 1963 году неожиданно для охранников социалистической морали Минские танцплощадки накрыла волна твиста, который выглядел как «растирание на полу подошвами несуществующих окурков».

Поклонников твиста ожидали многочисленные переломы костей и разрывы связок

Не уступали в танцевально-музыкальных инновациях минчанам их сверстники в областных городах. Например, в Гомеле стильная молодежь периодически делала налеты на танцплощадку парка культуры и отдыха имени Луначарского. Современник так описывает один из подобных налетов, совершенный в 1960 году: «В стремительном вальсе кружатся пары, льются волшебные звуки — певчие и мелодичные. И вдруг вместо этой музыки из динамика вылетают какие-то визги, режут слух. Небольшая группа танцующих начинает извиваться, дергаться. Смотришь на них и думаешь: — Не паралич ли разбил горе-танцоров?» Администрация Витебского парка культуры и отдыха имени Фрунзе выводила с танцплощадки стиляг с виляющей походкой, не вступая в дискуссию.

Тогдашняя пресса не жалела эпитетов для дискредитации модных танцев — их называли «неприличными ужимками», «плясками дикарей», «судорогами сектантов». Для усиления воспитательного эффекта увлечение модными западными танцами связывалось с пьянством, аморальными и хулиганскими поступками. В 1956 году героями одной из подобных воспитательных статей стал любитель стильных танцев 18-летний слесарь предприятия «Водоканал» Николай, который «...избил культмассовика парка имени Челюскинцев» после того, как тот вызвал на него и его партнершу милицию. Студенты Пинского химико-технологического техникума заметили, что их сокурсники — любители стильных танцев «...уединились, начали жить собственным мирком, плохо учиться». По словам начальника политуправления Белорусского военного округа генерал-лейтенанта Начинкина, проходя в 1959 году срочную службу в в/ч 11793, «стиляга № 1 города Баку» Анатолий Раевский «...пытаясь культивировать американские и западноевропейские танцы, выражал болезненные, не свойственные советской молодежи взгляды на жизнь».

Если «рок-н-ролл» официально позорился как танец «эротический, вульгарный по собственной природе, унижающий женское достоинство», то поклонников твиста ожидали «многочисленные переломы костей, разрывы связок и прочие тяжелые увечья». С целью борьбы с «унижающими достоинство человека» «рок-н-роллом» и твистом в 1963 году редакция передач для детей и юношества минской студии телевидения начала цикл передач под названием «Приглашение на танец». Они знакомили с новыми танцами социалистических стран: восточногерманским «липси», кубинским «дружба» и другими. В следующем году в Витебске открылся городской клуб любителей музыки, где читались лекции и проводились разговоры о классической и тогдашней советской эстрадной музыке.

Однако, несмотря на все усилия идеологов, совладать везде проникающей западной музыкальной культуры не получалось. Краевед и публицист Виктор Саяпин так описывал тогдашнюю молодежную танцевальную культуру Гродно: «Вторая половина 1950-х и почти вся первая половина 1960-х прошли под знаком джаза и рок-н-ролла. Под радиолу и редкие тогда западные грампластинки на домашних вечеринках танцевали буги-вуги, чарльстон, твист, а потом и шейк... Центром притяжения молодежи Гродно в летнее время была танцплощадка в городском парке — «клетка».

Не меньшую, чем танцоры, обеспокоенность идеологов вызвали джазмены вроде музыкантов, собранных в эстрадный оркестр Белорусского политехнического института Львом Молером. Начиная с 1956 года оркестр критиковали за исполнение западного джазового репертуара, свободные импровизации и подчеркнуто независимое поведение руководителя. Через два года официальная критика говорила уже о «многочисленных джаз-оркестрах и музыкальных ансамблях, пропагандирующих низкопробные „шедевры“ из арсенала западноевропейских и американских джазов». А в 1962 году в использовании элементов рок-н-ролла и буги-вуги был обвинен эстрадный оркестр Белорусского радио и телевидения, где в основном работали молодые творцы.

«Быў Іван, цяпер ён Жан, мінскі цень ён парыжан»

Стиляги имели особые манеры поведения — заброшенная назад голова, высокомерный взгляд сверху вниз, особая расшатанная походка, насвистывание джазовых мелодий свидетельствовали о принадлежности к богеме. В описании корреспондента «Чырвонай змены» эта манерность доведена до карикатуры: «двигается, виляя всем корпусом — не идет, а пишет, или гарцует таким жеребчиком, ...в разговорной речи подчеркнуто вежливый, с определенным набором заумных слов и выражений, ...предпочитает езду в автомашине (конечно, в персональной отцовской), ...всегда готовы влюбиться раз и навсегда».

Однако стиляг не следует считать предвестниками сексуальной революции. Наблюдалось, скорее, определенное ослабление пуританской морали сталинского времени, когда объятия и поцелуи в общественных местах рассматривались в качестве административного преступления. Студентки откровенно курили, не жалели косметических средств, появлялись на вечеринках в откровенных платьях. Однако, по словам знаменитого российского актера Олега Янковского, который в конце 1950-х учился в старших классах СШ № 4 г. Минска,«...в цене были чистота и внутренний огонь».

Стиляги имели особый язык, сленг. Слова переделывались на американский копыл (отец — фазер, смотреть — лукать, выпивать — дринкать, брюки — траузеры, носки — соксы, ботинки — шузы, пройтись — кинуть брэк), а также использовались позаимствованные у джазменов жаргонизмы типа «чувак», «хата», «железно» и другие. Славянские имена подпадали под влияние вестернизации: Михаил превращался в Майкла, Федор — во Фреда, Григорий — в Гарри. Среди прочих это заметил поэт Алексей Зарицкий:

Быў Іван,

Цяпер ён Жан,

Мінскі цень ён парыжан.

На Палессе вёрст за трыста

Я заехаў,

Справа горш:

Сустракаю трактарыста,

Падае руку ён:

— Жорж.

В начале 1960-х особым шиком для минских стиляг было иметь при себе карманный радиоприемник, настроенный на рок-н-ролльную волну. Жертвами этой моды стало более тысячи трубок, срезанных на протяжении 1960-го и трех месяцев 1961-го в столичных телефонах-автоматах. Их микрофоны использовались радиолюбителями для изготовления миниатюрных радиоприемников.

«По одной стороне только стиляги и ходили, а люди переходили на другую сторону»

В Минске и некоторых областных центрах существовали места сбора стиляг, имевшие название «Бродвей» (или сокращенно — «Брод»). На них молодые люди могли продемонстрировать собственную неповторимость, раскрыть индивидуальность, выделиться из толпы, серой массы. «Бросить брэк по Броду» в Минске означало прогулку по проспекту Сталина (с 1961 года — Ленинскому) от почтамта до Круглой площади. В Гродно «Брод» находился на улице Советской. В Витебске он был локализован в районе частного сектора Песковатки, возле кафе «Молодежное» и Парка культуры и отдыха имени Ленина.

Регулярным посетителем столичного «Бродвея» был Олег Янковский. В одном из последних интервью, данных после съемок в фильме Тодоровского «Стиляги» , он неожиданно упомянул свою минскую юность: «Наваривали подошвы на ботинки, я уже не помню как. Ушивали брюки, пиджаки клетчатые покупали на несколько размеров больше, чтобы широкие плечи были. И „коки“ на голове. У некоторых даже какая-то философия была. Разумеется, музыка, рок-н-ролл, буги, записи на рентгеновской пленке. И самое главное — гуляния по Бродвею, так в каждом городе, в том числе и в Минске, центральную улицу называли. Курили вальяжно, чтобы казаться взрослыми и буржуазными... Компания жила одним духом. Знакомились на этом Бродвее. По одной стороне только стиляги и ходили. А люди как-то сторонились их, переходили на другую сторону».

У художника-мультипликатора, сценариста и режиссера Олега Белоусова на всю жизнь осталась в памяти атмосфера праздника, карнавала на Минском «Броде» начала 1960-х: «Пройти по проспекту бывало довольно трудно... Казалось, весь подростковый Минск собирался здесь, гуляли туда-сюда ежедневно, без устали. Здесь встречались, тут знакомились, тут дрались, тут влюблялись... Все, казалось, были знакомы со всеми, все друг друга знали, собирались толпами, стояли говор, хохот... Толпы распадались, чтобы образоваться снова, в другом составе, в другом месте...»

Стилежничество так же внезапно закончилось, как и началось. В середине 1960-х гг. «стиль» стал жертвой демократичной джинсовой моды бородатых, одетых в свитера «под Хемингуэя» и береты битников, а вскоре — хиппи. Первая волна эпатажного молодежного движения умерилась.

Субкультура стиляг стала своеобразным стихийным протестом против подчиненности личного коллективному, большевистскому аскетизму, официальной идеологии в целом. Яркие, иногда нелепые наряды выделяли стиляг из толпы рабочих и свидетельствовали о появлении внесистемной оппозиции на уровне ежедневной культуры. Шокирующие рубашки и платья говорили о несогласии молодых людей с советскими ценностями и о мечтах о свободной, веселой и беззаботной «западной жизни».

Внешне стилежничество было деполитизировано и не имело отношения к тогдашним подпольным нанканформистским кружкам, в которых принимали участие отдельные представители гуманитарной интеллигенции, художники, студенты. Однако бытовой нонконформизм, сравнение советских и западных жизненных стандартов неизбежно ослабляли веру в коммунистические идеалы. Некоторых стиляг освобождение от большевистской мифологии уже в начале 1960-х гг. подводило к поискам социальных и политических альтернатив. Вскоре после ареста в 1962 году лидера Минского андеграунда Кима Хадеева газета «Советская Белоруссия» писала: «Года два назад некий Хадеев сумел организовать в Минске группу „стильной“ молодежи, в которой проповедовал дух упадничества, пессимизма и антипатриотического нигилизма. Конечно же, такое влияние — непосредственная подготовка к измене Родине».

Таким образом, в процессе столкновения субкультуры стиляг с советской машиной тоталитарной унификации и контроля она приобретала четкие черты контркультуры. Ее представители переходили от внешнего подражания американскому образу жизни к активному социальному, а в ряде случаев — политическому протесту. Так субкультура стиляг приобретала черты диссидентства.

Александр ГУЖЕЛОВСКИЙ, доктор исторических наук