Галина Горелова: Наша миссия — сохранить творческий потенциал нации

Музыка — искусство, способное с помощью всего семи нот изобразить бесконечную палитру чувств, смыслов и событий, которые откликаются в душе творца. Композитор, заслуженный деятель искусств Галина Горелова также принадлежит к ряду тех, кто умеет совершать такие «переводы», создавая инструментальные концерты, сонаты, сюиты, фантазии, вокальные циклы, музыку для детей и к спектаклям... Она училась у лучших-Анатолия Богатырева, Дмитрия Смольского, Юрия Фортунатова и вот уже 42 года учит студентов в стенах Белорусской государственной академии музыки. В этом году заведение отметит свое 90-летие. Мы встретились там с Галиной Константиновной, чтобы расспросить о творчестве, времени и миссии творческой личности в обоих контекстах.

— Галина Константиновна, в Белорусской государственной филармонии на открытии сезона состоялась премьера вашей сюиты «Душа над городом», посвященной Марку Шагалу. Как долго работали над нею, и всегда ли произведение доходит до зрителя в том виде, как задумывает его автор?

— Мне близок стиль «мистического реализма» Марка Шагала, хотя сама — абсолютный традиционалист. Меня очаровывают шагаловские герои (влюбленные, коровка со скрипкой, часовой мастер), которые летают над городом. Есть в этих полетах чувство свободы. И однажды ко мне пришла балерина Юлия Марковская и рассказала, что ей хотелось бы воплотить образы Марка Шагала в пластике на сцене. Я сразу отказалась, объяснив, что не являюсь театральным композитором. Плюс я понимала, насколько это большой пласт работы, но Юля очень горела своей идеей. Она имела уже план либретто, ставила «Сон Беллы» с танцовщицей. Ее постановку даже в план театра внесли. После на меня вышел ее руководитель. Работа длилась два с половиной года. Однако со временем появились сомнения, что доведем до финала дело... В театре возникали препятствия. И самой было тяжело. Когда пишешь партитуру в 250 страниц (на каждой 24 нотные строки!), то и спины не чувствуешь, и глаза болят... Но, выбирая путь композитора, нужно быть готовым к тому, что не все из написанного будет обязательно реализовано. Я и своим студентам говорю, что творческая работа не бывает напрасной. А вот у Юли глаза погасли, хотя мы верили, что все получится.

— Как же произведение попало в филармонию?

— Когда стало понятно, что постановка не состоится, я попросила вернуть из театра мою партитуру. А потом Александр Михайлович Анисимов, готовя концерт, предложил мне из сделанной музыки сочинить сюиту. Из почти двух часов музыки мы отобрали двадцать минут, оставив там номера, которые сочетаются по контрасту. Кстати, заканчивается сюита прощанием с Витебском, который для героя так и остался навсегда идеальным миром... Идеальное должно оставаться в жизни всегда...

Добраться до оркестра везет немногим моим коллегам. Долгое время проходит от момента написания партитуры и до ее реализации. Мне, считаю, посчастливилось получить предложение о сотрудничестве от маэстро Анисимова, и я ему за это очень благодарна. Безусловно, можно писать в стол и утешать себя булгаковскими словами «рукописи не горят», но если мы говорим о музыке, то в столе она не живет. На премьере мне одна сидевшая рядом женщина сказала, что не ожидала «услышать такую музыку от белорусского композитора». Я спрашиваю: «Не верите в белорусскую музыку?» Говорит: «Теперь верю!» Поэтому, чтобы в нашу белорусскую музыку верили, нужно чтобы она звучала!

— «Душа над городом» — не первое ваше обращение к творчеству Шагала и его личности. Где обычно ищете вдохновение?

— Любопытство — древнейший инстинкт человека. И особенно ценное профессиональное любопытство. Помню, как мы с Сергеем Кортесом, Дмитрием Смольским, Андреем Мдивани, Анатолием Богатыревым ходили на все концерты. Нам было интересно слушать новую музыку коллег. Так и по сей день. Надеюсь не потерять своей любознательности. А еще с возрастом хочется к чему-то возвращаться. Люблю перечитывать классиков — Гоголя, Чехова, недавно прочитала снова Томаса Манна «Смерть в Венеции». Переполняется память компьютера и от картин. Но ведь это совсем не сравнить с тем, что чувствуешь при живом знакомстве с искусством. Я все хотела увидеть произведения бельгийского художника Магритта вживую. И вот так сложилось, что меня пригласили на концерт с исполнением моей музыки в Базеле, а после я попала на выставку в Базельский музей, где были и картины Магритта. Чудеса случаются!

— Считается, что музыка — искусство, которое не требует перевода. Есть ли у вас свое ей определение?

— Музыка всегда находится поверх всех границ. Как-то на фестивале Юрия Башмета была премьера произведения Софии Губайдулиной, и накануне у нас состоялась встреча с ней, и София Осготовна сказала, что нация — это организм, а академическое искусство — это дыхание нации! Но мало только услышать ее слова — нужно понять сказанное.

— Вы как-то отмечали, что с возрастом писать становится сложнее, так как увеличивается требовательность к себе. В чем она выражается?

— В молодости, когда ты честолюбив (творческим людям это необходимо), то определяешь себе планку и веришь, что достигнешь ее. Только мы не учитываем, что планка будет расти вместе с нами. Поэтому с возрастом все чаще начинаешь устраивать себе «страшный суд». Вот перед премьерой чего нервничаешь? Потому что все рассчитал и выстроил у себя в голове, а после думаешь: будет ли произведение звучать, а вдруг музыканты не справятся и т.д. все времена по-своему сложны, но, слава богу, мне никто не приказывал, что я должна писать. Хотя коллеги мои писали на заказ и за то получали хорошие деньги. Я никого не осуждаю, но счастлива, что у меня осталось творчество — та зона совести, где ты способен остаться собой.

— Вам не приходилось писать на заказ?

— Творческие заказы, безусловно, были. Однако, какие бы события ни происходили вокруг, я продолжала писать то, что мне было близко. В 2007 году я получила заказ написать произведение для струнного оркестра с посвящением Юрию Башмету, но тему могла выбирать сама. Только знала, что продолжительность — десять минут. И тогда я написала «Іпдеміѕсо» («виноват, вздыхаю и каюсь...») — это слова из католической мессы. Посчастливилось в течение жизни получать заказы и предложения от моих талантливых коллег: трубача Николая Волкова, альтистки Лючии Ласточки, ударника Михаила Константинова, гитариста Павла Кухты и других великолепных исполнителей. Это счастье, когда наши произведения исполняются — тогда мы чувствуем себя нужными.

— А что дало вам первый импульс, чтобы высказаться на языке музыки?

— Мое первое произведение называлось «Кукушка». Образ этой птицы меня вообще сопровождает всю жизнь как некий символ времени, а может, смерти. Помню, читала Ахматову, и меня очаровывали ее строки «...Когда моя настанет смерть, // Душа кукушкой обернется, / / В густой листве цветущих груш // Я полночью глухою спрячусь // И так во мраке запою, / / Что милый голос мой узнает...». А двенадцать лет назад как-то выхожу из квартиры и вижу в подъезде мертвую кукушку. Подумала, что что-то случится, и умерла моя мама. Бывают такие знаки, на которые я обращаю внимание. Последний раз я столкнулась с этим в деревне Дальва. Ее постигла та же судьба, что и Хатынь. Там есть пронзительный до слез мемориальный комплекс: вдоль бывшей улицы расположены памятники в виде срубов домов. И на одном крыльце — изображение дудочки, скрипки — там жил музыкант. Когда подошла к ней (это было начало июня), то запела кукушка. Я была очень потрясена, поскольку в сказаниях считается, что эта птица кукует, когда душа умершего прилетает, чтобы увидеть свои обители или попрощаться с человеком...

— Скажите, может ли композитор позволить себе паузы в творчестве, если уже имеет репутацию и звания?

— Паузы сами появляются. Особенно после работы над партитурой или крупным каким-то произведением ты чувствуешь полную опустошенность. И нужно время, чтобы душа снова наполнилась впечатлениями. Мне нравится, как написал Пушкин, кажется, после «Бориса Годунова»: «...окончен труд мой многолетний. // Что же непонятная грусть тайно тревожит меня? // Или, свой подвиг свершив, / / Я стою, как поденщик ненужный...». Очень меткое автор нашел описание, ведь так себя и чувствуешь после большого эмоционального выброса. А с другой стороны, после большого перерыва не каждому удается продолжать писать.

— Как считаете, период, когда вы уехали работать по распределению в Барановичи, сработал вам в плюс?

— Да, я из любопытства выбрала Барановичи. В общем, туда распределяли 12 человек, но в итоге только двое поехали работать. Это была ближайшая точка от Минска. А еще за два года до этого туда уехала работать моя близкая подруга, с которой мы постоянно поддерживали связь. И вот я приехала туда и попала в интересный коллектив. Особенно нравилась пестрая группа духовиков, где младшему парню было 14 лет, а его два «коллеги» уже были после службы в армии. И я их учила, знакомила с мировой классикой. Как-то на занятиях рассказывала, что у композиторов бывают периоды, когда они ищут новые формы, переживают творческий перелом, а после в ученических конспектах прочитала: «У них случается творческий перемол»... (улыбается. — авт.) Так мне то изречение понравилось, что я и сегодня, когда у меня спрашивают, над чем работаю, могу ответить: «У меня творческий перемол»! Также за два с половиной года в Барановичах я успела и много написать сама.

— В Академии музыки вы возглавляете кафедру композиции. Скажите, как музыканту, человеку творческому раскрыть свой талант и потенциал? И какую роль в этом играют его учителя?

— У педагогов двухуровневая миссия. Во-первых, какие бы способности не имел студент, ты должен обучить его ремеслу. Это программа минимум. А максимум для педагога — воспитать творческую личность. Однако здесь мало лишь усилий преподавателя. Обязательно нужна обратная связь от ученика. У меня вот как-то учился один довольно одаренный парень, а потом в какой-то момент ушел в другую сферу, ведь желание зарабатывать большие деньги для него оказалось важнее музыки. Наша же работа требует сосредоточенности, напряженности. Как говорил Анатолий Франс, в искусстве существует две проблемы: ремесленник, который не художник, и художник, который не ремесленник. Один может быть талантливым, но не доучиться, другой — скромный по способностям, но, благодаря заинтересованности, упорному труду, преданности профессии, вырастает в крупную творческую личность.

— Ваши преподаватели в чем оказали на вас влияние?

— Они — великие люди. Анатолий Богатырев был, например, очень авторитарным человеком, но из его класса все ученики вышли абсолютно разными: и Лученок, и Кортес, и Смольский, и Вагнер. И это большая вещь для преподавателя, когда его ученики не похожи друг на друга. Анатолий Богатырев был человеком с исключительной учительской интуицией. Он сумел в ребята из железнодорожного техникума рассмотреть одного из лидеров белорусской композиторской школы — Евгения Глебова. Я бы хотела иметь такую же интуицию. А Дмитрий Смольский, Сергей Кортес — пример для меня в своей преданности музыке. Все мои преподаватели были для меня в чем-то образцами. И когда на прослушивании они делали мне замечания, это всегда было уместно. А современные ученики, кажется, никого не слушают. И вообще сейчас время тотального равнодушия, когда даже никто никому не завидует. Написал, что захотел, выложил в сеть, заработал свои «лайки» и успокоился. Я же учу своих студентов тому, как важно, если рядом с тобой талантливый человек, смотря на которого ты стремишься тянуться вверх, стать еще лучшим.

— В 90-е вы были ведущей программы на радио про классическую музыку, и это было востребовано. Как думаете, с учетом того, что, например, уроки музыки в школе сокращаются, нужно ли сегодня воспитывать понимание хорошей музыки у широкой аудитории?

— Нужна государственная политика поддержки композиторов. У нас же даже нет государственного нотного издательства. Вспомните период, когда в концертной практике должен был быть определенный процент белорусской музыки, то, может, не всем нравилось, но произведения белорусские звучали. И это важно, потому что подать себя, «раскрутить» далеко не каждый может. Или другой горький пример: когда в 2002 году Андрей Поночевныё стал лауреатом Международного конкурса имени П. И. Чайковского, мне казалось, что это должен быть национальный праздник, но — тишина. А вот после «Евровидения» нашу певицу встречали многие представители СМИ, написав, что она взяла «почетное 17-е место».

— В наше время что большее влияние оказывает на развитие музыки — тенденции, технологии или личность человека, который ее создает?

— Личность решает все. Я даже на лекции о стилях разных композиторов упоминаю слова французского ученого Жоржа Бюфона: «Стиль — это сам человек». Только от личности зависит, что ей ближе: оставаться собой, несмотря на «мейнстрим», или успевать за тенденциями. Сейчас главная тенденция — это технологии, но в музыке по-прежнему главное — эмоции, душа. Тем более что эти качества в менталитете белорусская нации.

— У вас ряд произведений, написанных по мотивам поэзии. Чьими строками вы могли бы охарактеризовать себя сегодняшнюю?

— Все мои предпочтения и в литературе, и в живописи остались неизменными с молодости. Но сейчас вспоминаю строки Игоря Губермана «Где страсти, где ярость и ужасы, где рать ополчилась на рать, блажен, в ком достаточно мужества на дудочке тихо играть». Несмотря ни на что есть вот эта 420 аудитория и убежденность моя и моих коллег, что наша миссия — сохранить творческий потенциал нации.

Алена ДРЯПКО