«Ее по-настоящему интересовала только сущность, глубина...» К 100-летию Ефросиньи Бондаревой

25 ноября исполнилось сто лет со дня рождения Ефросиньи Бондаревой, знаменитого критика, киновед, доктора филологических наук, профессора, автора многочисленных монографий и учебных пособий по искусству кино, обладателя медали «За выдающиеся заслуги в белорусском кинематографе», талантливой преподавательницы и, кроме всего, одной из основательниц кафедры литературно-художественной критики факультета журналистики БГУ, с коллективом которой редакцию «ЛіМа» связывают прочные партнерские связи. По этому поводу мы встретились с «последним студентом» Ефросиньи Бондаревой-Артемом Ковалевским, поэтом, переводчиком, старшим преподавателем кафедры.

— Артем Николаевич, почему вас называют последним студентом Ефросиньи Леонидовны? 

— Я бы уточнил: не «последний студент» профессора Бондаревой, а последний ее ученик... Факультет журналистики я окончил в 2001 году и вскоре поступил в аспирантуру на кафедру литературно-художественной критики. Научным руководителем диссертации была назначена профессор Бондарева. Получается, я был ее последним аспирантом. После аспирантуры стал преподавать сначала белорусскую литературу, а позже и литературно-художественную критику. Однажды профессор сказала: «Завещаю тебе этот курс». Было очень трогательно слышать такое из ее уст, но так и произошло. 

Студенты факультета журналистики после каждого года обучения проходят практику. По окончании первого курса это ознакомительная практика, на которую я, зеленый первокурсник со специальности «Газетная журналистика» (сейчас она называется «печатные СМИ»), напросился в солидный литературный журнал «Неман». Первое личное знакомство с Ефросиньей Леонидовной состоялось как раз на обсуждении практики на кафедре периодической печати. Я волновался, потому что знал, что профессор уже ознакомилась с текстом моей неизданной рецензии и отчетом. 

Волновался не зря: Ефросинья Леонидовна, как-то недоверчиво взглянув на меня, достаточно низким, с хрипотцою, голосом произнесла: «Ну, садись, пообщаемся». И сразу же начала возмущаться моим выбором: мол, после первого курса — и сразу в «Неман». Как это только смелости хватило, самомнения?! Ну, я и рассказал о своем первом опыте работы в толстом литературном журнале. Профессор долго еще что-то ворчала, просила объяснить ей непонятные моменты в моем тексте, размышляла... И в конце концов, искренне улыбнувшись, засчитала мне практику, произнеся при этом свое сакраментальное: «Чтобы побудить, чтобы побудить» (так отчетливо звучит незабываемое контральто Бондаревой). 

Ефросинья Леонидовна действительно постоянно поощряла студентов к творчеству, к преданности профессии, чтобы те не боялись быть непонятыми, отстаивать и защищать свое «я». И это ей удавалось. Но чтобы приобрести вес в глазах Бондаревой, нужно было стать не просто искренним учеником, но и чрезвычайно трудолюбивым и твердым на пути профессионального самосовершенствования. 

Регулярно встречаться с профессором я начал с мая 1998 года, когда была создана кафедра литературно-художественной критики. Это стало поистине большим событием в жизни факультета: наконец коллеги-единомышленники, соратники, специалисты в области освещения культуры и искусства объединились в одну семью. Так, это было событие, соединившее близких по духу людей, готовых своими усилиями способствовать воспитанию культурно подготовленных, высокообразованных журналистов, неравнодушных, тонко чувствующих красоту. Возглавила кафедру доцент, кандидат филологических наук, кинокритик Людмила Петровна Саенкова. Старшим же сотрудником была профессор Бондарева. 

— Как называли Бондареву студенты? Знаете ли вы, откуда пошло прозвище Фруза? 

— Фруза — это не прозвище, а уменьшительная народная форма имени Ефросинья, особенно распространенная в Северном и Западном регионах Беларуси, а Бондарева именно оттуда, с Лезненщины. Кстати, старшие ее коллеги и друзья, представители послевоенного поколения, так ее и называли — Фруза. Особенно часто Это можно было услышать из уст профессора Михаила Тикоцкого и доцента Нины Сницеровой, с которой Ефросинья Леонидовна дружила и путешествовала по разным уголкам бывшей большой страны.

Вспоминается история о том, как они вместе ездили в Ленинград. Во время путешествия Нина Александровна вдруг куда-то надолго исчезла. Бондарева очень беспокоилась, а когда подруга так же внезапно появилась, Ефросинья Леонидовна долго и сварливо укоряла ее своим скрипучим голосом: «Нина, ну как ты могла? Куда исчезла? Почему не предупредила?» Да через минуту достало откуда-то припрятанный для подруги завтрак (а может обед?): «Бери вот, подпитайся...» Такой она имела характер: твердый, но отходчивый. 

Что касается клички... Студенты не одного поколения называли профессора Бондареву бабой Фросей. И в этом не было ни тени унижения или уничижительной коннотации. По-видимому, прозвище прижилось по причине солидного возраста и своеобразной манеры одеваться: женщина невысокого роста носила коричневые брюки, чудаковатый полупальто, якобы одолженный из костюмерного театрального цеха, и какой-то нелепый картуз давно минувших, казалось, дней. 

— Какой преподавателем была Ефросинья Леонидовна? 

— Никогда не видел, чтобы Бондарева куда-то спешила. Всегда спокойным, размеренным шагом она входила в аудиторию № 53 либо № 58 в здании по улице Московской, где в те времена размещался журфак. До сих пор помню ее вязаную жилетку с прицепленным значком Союза кинематографистов СССР, которым она очень дорожила. 

Бондарева здоровалась со студентами, каждый раз придумывая какие-то новые саркастически-меткие обращения, садилась за стол и начинала отмечать присутствующих (до сих пор храню ее табели с «плюсиками» и «минусиками»). Студенческие списки, составленные вдвое, она хранила в целлофановых пакетах, а эти пакеты вкладывала в кожаную обложку для книг, которую использовала как папку. 

Бондарева преподавала у нас курс литературно-художественной критики. Она никогда не читала лекции из бумаги, все цитаты приводила по памяти, но самое ценное — это ее рассказы из личного многолетнего опыта критика. А начинала она свой творческий путь сразу после войны, работая в Министерстве кинематографии БССР в должности редактора-консультанта. После объединения этого учреждения с Министерством культуры Ефросинья Леонидовна получила должность главного редактора по производству фильмов. 

Ей действительно было что рассказать интересного и полезного, в первую очередь для будущих журналистовпрактиков, ведь о всех достоинствах, недостатках и упущениях в профессии, о ее подводных камнях Бондарева знала не понаслышке. 

— Как подходят к увековечиванию памяти Ефросиньи Леонидовны на журфаке? Знают ли это имя новые генерации студентов? 

— На факультете есть именная аудитория профессора Бондаревой (№ 320). Это одновременно и учебная площадка, и маленький музей, где можно собственными глазами увидеть фотографии, документы и даже личные вещи Ефросиньи Леонидовны. К 100-летию выдающегося преподавателя сотрудники кафедры восстановили экспозицию, само собой, сохранив представленные в ней раритеты. К тому же на кафедре планируются праздничные торжества, участие в которых примут коллеги и бывшие ученики, теперь уже известные кинокритики, журналисты, писатели. 

К большому сожалению, молодое поколение студентов мало внимания уделяет классической литературно-художественной критике. К научному и публицистическому наследию Бондаревой обращаются все реже... Безусловно, время диктует новые тренды и условия существования критического творчества, но я уверен, что без наследства, подражания традициям не возможны полноценные анализ и интерпретация современного искусства и культуры вообще. Не надо бояться идти вперед, осваивая новые практики художественного прочтения, но и забывать об опыте предшественников, особенно таких знаменитых и непоколебимых, как профессор Бондарева, конечно же, тоже не нужно. 

— Кем она представала в первую очередь: преподавателем, ученым или критиком (читай: «автором, творцом»). 

— Ефросинья Леонидовна воплощала в себе все три эти ипостаси, причем очень органично. Но прежде всего она была практиком, искренним и преданным адептом кинематографа, который любила на протяжении всей жизни. Когда-то она дала клятву своему брату, студенту Ленинградского института киноинженеров, трагически погибшему в самом начале Великой Отечественной войны, что обязательно, в память о нем, свяжет свою жизнь с кино.

Меня всегда удивляла широта ее кинематографических знаний и разнообразие художественных преференций. Пишущий о советских фильмах (прежде всего белорусских, конечно), она находила время смотреть и зарубежные: как европейские, так и неевропейские. Часто приглашала студентов в Дом кино на так называемые закрытые просмотры, знакомила молодежь с лентами, недоступными для широкой аудитории. Помню, она дала мне учебное задание сделать обзор рецензий в белорусской прессе на фильмы Ирана и Афганистана 60-х годов. Так вот, почти все материалы по этой тематике принадлежали перу Ефросиньи Леонидовны. Подумать только! 

— Если попытаться воссоздать речевой портрет Ефросиньи Бондаревой... Какие фразы и слова вы бы вспомнили сразу и что за ними скрывается? 

— Иногда категоричность и определенная консервативность Ефросиньи Леонидовны относительно тех или иных сторон творчества вызывали активное недоразумение у студентов, но профессор с легкостью умело осадил необузданный студенческий мятеж. Бывало, это принимало курьезные и даже дерзкие формы. Помню, однажды, не дождавшись ответа от студента, Бондарева выпалила: «Ну, ты и тормоз!» Воцарился невероятный хохот. Усмирять смех аудитории профессор не стала. Да и зачем? А вот еще одно экстравагантное высказывание Ефросиньи Леонидовны насчет очень длинной студенческой рукописи. Листая его, профессор сделала вывод: «Это литературный онанизм». Между прочим, трудно было не согласиться... 

Вместе с тем упоминаются многочисленные творческие встречи с белорусскими литераторами, кинематографистами, журналистами. Эти встречи проводились усилиями Бондаревой. Независимо от статуса гостя, Ефросинья Леонидовна всегда умела раскрепостить аудиторию, в том числе и своими резонными вопросамирвами, которыми она словно подстрекала присутствующих. Ну и, конечно, ее незабываемое снисходительно-опекунское «чтобы поощрить»... 

— В чем, по вашему мнению, величайшая заслуга Ефросиньи Бондаревой как личности пассионарной? Какое влияние на окружение имела ее деятельность? 

— Ее всегда интересовала нутрия, а не оболочка. Глубина сущности для нее всегда возвышалась над блеском декораций. Иногда ее нервировали и раздражали даже собственные рукописи. «Ира! Что я здесь написала?!»- бывало, очень импульсивно бросала черновик Ефросинья Леонидовна нашей лаборантке. Да, ее по-настоящему интересовала только сущность, глубина вещей, явлений, событий и людей... Она никогда близко не подпускала к себе человека, от которого пахло фальшью. В людях она ценила личность. 

Беседовал Никита ЩЕРБАКОВ, выпускник кафедры