По информации Министерства культуры Беларуси, за последние два года в нашу страну возвращены 24 оригинальные культурные ценности и более 1,5 тысяч копий. Пока среди них нет главной духовной святыни Беларуси –Креста Ефросинии Полоцкой, изготовленного Лазарем Богшей в 1161 году. Поиском этой реликвии спецслужбы, дипломаты, депутаты, историки и общественность занимаются уже не один десяток лет. Отработано как минимум десять версий и вот недавно появилась новая.
Достаточно часто эвакуация «Могилевского сбора», в котором находился Крест Ефросинии Полоцкой и партархива, как говорится, шли через запятую. И чаще всего рассматривалась версия, что перевозка осуществлялась автомобильным транспортом. Теперь уже можно точно сказать, что все это – легенды, по которым получается, что Крест Ефросинии Полоцкой и другие ценности из «Могилевского сбора» вместе с первым секретарем ЦК КП(б) Белоруссии Пантелеймоном Пономаренко вывозили два водителя. Один – якобы на полуторке с ценностями в кузове и Пономаренко в кабине, второй – в легковушке. И вот удивительно, что до 1943 года Пономаренко Крест Ефросинии не упоминал, соответственно, на два года следы реликвии потерялись уже тогда.
Более реалистичная версия звучала так, что партархив прибыл в Москву железнодорожным транспортом, затем его распределили по разным тыловым городам.
Ивану Юркину, генерал-майору КГБ в отставке, который в этой теме с 1970-х годов, стало известно, что в Национальном архиве есть воспоминания заведующего партархивом ЦК КП(б)Б Федора Попова, который и эвакуировал его из Могилева. А изучить этот документ он предложил мне: «Посмотрите свежим глазом, обращайте внимание на детали».
Ну вот, моя давняя мечта поработать архиве сбывается и тема-то из тех, о которой раз напишешь и будешь к ней возвращаться.
В архиве получила папки, в которых лежали школьные тетради. Открыла первую из них и сразу шок: план на первой странице гораздо больше, чем количество документов, которые мне выдали.
Фиксирую, что это именно воспоминания, а не дневник, говоря сегодняшним языком, онлайн.
25 июня 1941 года архивные документы были упакованы в специальные мешки и готовы к отправке. В это же день Пономаренко прибыл в Могилев, ему и докладывал заведующий архивом о готовности к эвакуации.
О том, чтобы эвакуироваться автотранспортом и речи не шло. Вагоны заказывали через Оршу, но она уже была в опасном положении, поэтому маршрут пролегал через Кричев и Рославль. Вагоны даже оплатили!
Именем Пономаренко Федор Попов вытребовал машины, чтобы довезти бумаги до станции. Грузили архив сперва неизвестные люди, которые копали траншеи под командованием неизвестного лейтенанта, потом еще курсанты.
«Партархив погружен в восемь вагонов, в 9-ый – партархив Могилевского обкома, дела и материалы Минского и Белостокского обкомов, некоторых районных комитетов западных областей БССР и несколько ящиков воинских частей», – уточняет Попов. Был еще и 10-й вагон, в который загрузили дела и материалы НКВД и НКГБ БССР, привезенные на машинах из Минска. Этот вагон сопровождали мужчина и женщина.
С высокой степенью уверенности можно предположить, что в ящиках были музейные ценности из комнаты-сейфа, а их якобы принадлежность к воинским частям – это маскировка, ведь все грузы такой категории вывозились в эвакуацию с повышенными мерами секретности. А в Могилеве все отлично совпало: партийные документы и самые ценные музейные экспонаты оказались в одном месте.
Этому эшелону предстояла долгая дорога, как отмечал Федор Попов, в неизвестность. Партархив сопровождали три работника архива с семьями: сам Попов, его заместитель Раймс и инструктор Головач В.А. Была охрана, но сколько человек и кто ее выделил – ничего об этом не сказано в воспоминаниях.
Маршрут эвакуационного поезда: Кричев – Рославль. Вагоны в Москву не пропускают без разрешения Наркомата (какого именно Федор Попов не указывает – прим. авт.) То есть это был не литерный поезд, а самый обычный, у которого отцепляли паровоз в пользу военных нужд, и он по полсуток-сутки стоял на станциях. Преимуществом в те дни пользовалась военные грузы, а архивные документы к таковым не относились. Единственной «охранной грамотой» Попова и его сотрудников было удостоверение, выданное заведующим организационно-инструкторским отделом ЦК КП(б)Б Озирским, о том, что они сопровождают материалы в Москву, в распоряжение ЦК ВКП(б).
Из Сухинич – в общем потоке эшелонов поезд отправился в объезд Москвы. На станции Козельск «вагоны с документами партархива оказались бесхозными», то есть сопроводительные документы на груз остались в Сухиничах.
Затем путь лежал через станции Волово, Лев Толстой, Мичуринск, Тамбов. На последней станции Попов просит пропустить эшелон в Москву или разгрузиться в Тамбове. Ни на один вариант не соглашаются. Местный обком компартии посоветовал ехать до Ртищево – там центральный эвакуационный пункт.
Из Тамбова через Кирсанов прибыли в Ртищево. Здесь ЦЭП дал добро на отправку в Москву. Новый маршрут: Ртищево-Кирсанов-Тамбов-Мичуринск-Ряжск-Рязань-Коломна-Москва. В Москву прибыли 4 июля, вагоны поставили к пакгаузу для выгрузки. Сопровождающие ночевали в вагонах.
5 июля утром Попов отправился в центральный партархив института Маркса, Энгельса, Ленина при ЦК ВКП(б), но там сказали, что эвакуация белорусского архива не в их компетенции. Рекомендовали обратиться в ЦК ВКП(б) к управляющему делами Крупину. «Он тихо сообщил: вагоны с партархивом ЦК КП(б)Б направит в Уфу. Об этом сообщит Башкирскому обкому партии, чтобы подготовили помещение для размещения архива. В городе не задерживайтесь, идите к своим вагонам и ждите отправления», – вспоминал Попов.
Вечером 5 июля вагоны двинулись в сторону Уфы. Добрались без приключений. В Уфе 10 июля представителей Беларуси встречали работники Башкирского обкома партии. Они организовали разгрузку вагонов, в которой участвовало 70 человек коммунистов и комсомольцев. Возле каждого вагона и грузовика была охрана. Первоначально белорусский партархив разместили в подвале здания горкома партии. Естественно, все двери были опломбированы и выставлена охрана.
Утром 14 июля обнаружили, что пол в хранилище подтоплен грунтовой водой. Быстро нашли новое место – 1-ый этаж базы Башкирторга на улице Кирова. На этот раз погрузочно-разгрузочными работами занимались работники аппарата городских и районных комитетов партии и комсомола.
Федор Попов пишет, что в течении двух месяцев сумели навести порядок, позволявший работать с архивом в практических целях.
К сожалению, Федор Осипович не успел дописать мемуары. Начал он эту работу в 1969 году, а через год умер в возрасте 63 лет. Воспоминания, написанные рукой Попова, обрываются в 4 главе, которая называется «В Уфе». Далее он планировал главы: «Реэвакуация», «Путь домой», «Возвращение в Могилев», «Восстановление партархива», «Подготовка к переводу в Минск».
Последняя страница в тетради написана другим почерком: «Архив был возвращен в Могилев осенью 1944 года. Находился в здании, где теперь расположен кукольный театр.
В начале 50-х годов встал вопрос о переводе архива в Минск. Отец отказался переезжать с семьей в Минск. Новый назначенный директор Почанин занимался перевозкой архива в Минск. А отец с 1954 года стал ректором пединститута, имел звание доцента и кандидата исторических наук».
Профессиональный архивист, опытный партийный аппаратчик, пишущий воспоминания более 20 лет спустя после событий, упоминает загадочные ящики. Значит, в следующих главах он бы обязательно рассказал, что с этими ящиками произошло, потому что в Могилев они не вернулись.
По тому, как оформлена рукопись, можно сделать вывод о том, что Федор Попов планировал издать мемуары.
Итак, достоверно известно, что партархив и загадочные ящики прибыли в Уфу, нигде по дороге ничего из вагонов не выгружалось, никаких нападений не зафиксировано – пломбы на вагонах проверялись регулярно. Вероятно, в 1942, а может, и в 1943 году ящики открыли. На это указывает тот факт, что, начиная с 1943 года Пантелеймон Пономаренко не раз упоминал Крест Ефросинии Полоцкой как выдающийся образец белорусского искусства.
В «Могилевский сбор» попали совершенно разные экспонаты. Очевидно, их разделили минимум на три категории: художественные ценности, в основном это картины; предметы культа – иконы, Слуцкое Евангелие (единственный экспонат, который «чудесным образом» вернулся из небытия) и изделия из драгоценных металлов, в частности, золото из раскопок Помпеи, золотой и серебряный ключ от Могилева, серебряная булава короля и великого князя литовского Жигимонта Вазы, серебряные печати, полученные Могилевом вместе с Магдебургским правом. Вопрос: в какую из категорий попал Крест Ефросинии Полоцкой? По своему назначению, он – предмет культа, а вот по содержанию – украшен пластинами из золота и серебра, драгоценными камнями, могли отнести к изделиям из драгметаллов. В таком случае весь золотой запас мог быть передан в Гохран. А возможно, был отправлен в местное банковское хранилище, чтобы не рисковать с перевозкой дорогого груза, его оставили в Уфе, так сказать, до востребования. Возможно, он там и сегодня, действительно никем не востребованный. Во всяком случае, проверить эту версию не будет лишним. В Уфе слишком много людей так или иначе соприкасались с партархивом – начиная от погрузочно-разгрузочных работ и завершая тем, что семьи Попова, Раймса и Головача жили в семьях работников Башкирского обкома компартии. Не может быть, чтобы там не сохранилось никаких следов.
Впрочем, кое-какие поиски можно продолжить и в Беларуси.
С 1934 по 1969 год Иван Сергеевич Мигулин был директором музея в Могилеве. Фигура очень загадочная, и кто интересуется тайной Креста Ефросинии Полоцкой, немало знает о нем. Некоторые его объяснения только запутывали следы. Но нужно еще делать и поправку на время.
Вернувшись в город после эвакуации в 1944 году Иван Мигулин совместно с членами комиссии составил «Список разграбленных немецкими оккупантами культурно–исторических ценностей, хранившихся в Могилевском государственном историческом музее до Великой Отечественной войны 1941 – 1944 гг.», в котором фигурировало 89 позиций. Через три года Мигулин составил новый список, в котором было всего лишь 24 позиции, правда, некоторые экспонаты в нем объединялась под одним номером.
Любопытно, что 19 октября 1944 года Пантелеймон Пономаренко завизировал свой текст для американской прессы. В нем он перечисляет ущерб, причиненной немецко-фашистскими оккупантами Беларуси. Среди прочего подробно останавливается на потерях в области науки, образования и культуры. В частности, пишет, что «разворованы и уничтожены ценнейшие экспонаты Государственной картинной галереи БССР», но не упоминает о «Могилевском сборе», в котором тоже были полотна высокой художественной ценности, не говоря уже о Кресте и золоте Помпей.
Высказывалось предположение, что разница в списках за 1944 и 1947 год объясняется тем, что часть ценностей из Могилева использовали для расчетов по ленд-лизу. «Но, насколько известно, СССР так и не рассчитался со своим союзниками за оказанную помощь во время войны. Даже если допустить, что какие-то «торги» и были, то перед продажей они обязательно проходили бы экспертов. И уж такие реликвии как крест Евфросинии Полоцкой и золотые украшения из раскопок Помпеи, к примеру, вряд ли стали бы украшать западные коллекции. Но если бы все же что-нибудь и досталось из могилевского сбора заморским хозяевам, то такие факты стали бы известны», – пишут авторы книги «Щит и меч Отечества», рассказывающей деятельности КГБ Беларуси.
Но вернемся к спискам Мигулина. Вот что оказалось интересным. У него картина Владимира Боровицкого называется «Придворная екатериновская дама». Такой нет в каталоге работ художника. Зато есть «Екатерина II на прогулке в Царскосельском парке» — портрет Екатерины II существует в двух вариантах: на фоне Чесменской колонны и на фоне Кагульского (Румянцевского) обелиска.
Известно, что позировала художнику придворная камер-фрау Марья Саввишна Перекусихина, одетая в платье императрицы. Мог Мигулин так назвать картину, если знал историю ее создания? Мог. Более того, он мог сознательно заметать следы, причем даже не свои, а мог просто указать «рабочие» названия картин. Тем более, что речь не об одном полотне.
У Мигулина – «Екатерина Святая», а в каталоге – «Святая Екатерина. Икона из Казанского собора в Санкт-Петербурге. Уменьшенный вариант». У Мигулина – «Мария», в каталоге художника – «Дева Мария». Все картины с похожими, но другими названиями, хранятся в российских музеях.
Конечно, поиск картин в интернете – дилетантский подход, но может, он вдохновит искусствоведов провести сравнение официальных названий работ художников и, так сказать, “рабочих”. Тем более, что экспонаты всех российских музеев каталогизированы.
Конечно, хорошо бы иметь довоенную опись “Могилевского сбора”. Считается, что она пропала. Между тем, есть данные, что «Могилевский сбор» в 1932 году включили в опись Антикварного фонда СССР. Так что у нас, вполне возможно, и нет описи, но в Москве должна быть. В Беларуси же могут найтись какие-то отрывочные сведения, которые тоже представляют интерес. Находка любого экспоната из «Могилевского сбора» может помочь прояснить судьбу и нашей главное реликвии.
Робкие подозрения, что церковные ценности из “Могилевского сбора” передали Русской православной церкви в 1943 году, когда вдруг руководство СССР начало уважительный диалог с высшим духовенством, высказывались в 90-е годы.
Исследования одного из белорусских ученых-историков указывают на то, что Крест Ефросинии находится в Троице-Сергиевой Лавре, но не на всеобщем обозрении. Заявления историка не остались не замеченными. Из источников, заслуживающих доверия, известно, что один из экс-высокопоставленных чиновников направил запрос руководству Московского патриархата. Ответ пришел неутешительный: Креста Ефросинии Полоцкой у нас нет.
В 2013 году митрополит Филарет официально заявил, что нашлось Слуцкое Евангелие, исчезнувшее вместе с Крестом. История о том, что Евангелие неизвестно каким образом попало к прихожанке, а она подарила фолиант священнику за отпевание родственника, больше похожа на киносценарий. Но и она скрыта под завесой тайны исповеди.
Иван Захарович Юркин прилагал немало усилий для поиска белорусской святыни. Он вспоминает историю, рассказанную народным писателем Беларуси Николаем Чергинцом. в 1990-е годы Николаю Ивановичу, который был тогда председателем комиссии по вопросам внешней политики парламентского собрания Союза Беларуси и России, во время неформальной беседы с президентом России Борисом Ельциным удалось затронуть и тему розыска Креста. Президент России предложил вернуть святыню белорусам, на что человек из свиты Бориса Николаевича ответил: «У нас его нет».
В свое время митрополит Филарет отмечал: «Крест в истории был символом белорусской святости и государственности, потому что создавался он как орудие объединения славянских племен... Этот Крест должен был, по идее преподобной Евфросинии, объединить враждовавшие, подчас родственные племена. Так что это – символ победы добра над злом, символ единства, ибо победа добра над злом есть результат единства сил добра».
Вот поэтому, где бы не находилась наша святыня, всем вместе: спецслужбам, дипломатам, депутатам, историкам и общественности нужно ее искать. Сегодня она нужна нам, пожалуй, как никогда.
Ксения КОВАЛЕВСКАЯ
Почти тысяча двести человек соберутся, чтобы решать важнейшие вопросы развития страны.
Как вакцины спасают жизни и чего может стоить их игнорирование?
Рассказал первый заместитель председателя Государственного комитета по науке и технологиям Республики Беларусь Денис Коржицкий.
Идентичность через наследство.
