Белорусский скульптор Александр Финский известен своими работами не только в Беларуси, но и за рубежом. Созданные мастером композиции нельзя отнести к какой-либо определенной тематике, у них есть ссылки к различным видам искусства, различным историческим периодам, различным социальным явлениям. В числе наиболее знаменитых скульптур, украшающих и столицу, и другие города Беларуси, — мемориал «Яма. Минское гетто», мемориальный комплекс «Красный Берег», памятники Адаму Мицкевичу в Минске и Симеону Полоцкому в Полоцке, знаки «Нулевой километр» на Октябрьской площади и «Белорусам зарубежья» на берегу Свислочи столицы. Несколько десятилетий Александр Финский успешно работает не только как скульптор, но и как педагог: в родной Академии искусств он преподает более 30 лет. Есть что вспомнить и о чем поразмышлять…
— Александр Михайлович, нельзя не спросить: с чего все начиналось?
— Рос в деревне, родители — медработники, папа от природы хорошо пел, играл... Я сам с детства и до сих пор люблю музыку (особенно классику и джаз) и считаю ее самым большим искусством. Кстати, у меня жена и сын — музыканты. Однако с детства я рисовал. Как только находилась свободная бумага, то сразу раскрашивалась. Хотя сейчас жалею, что не продолжил заниматься музыкой, потому что не любил нотную грамоту. Пусть бы и не был профессиональным музыкантом, однако мог бы заниматься для себя. Это было бы отличное дополнение к основному творчеству. Искусство — процесс живой и незамкнутый... Мне кажется, что мы, к сожалению, разобщены — писатели, музыканты, художники — каждый сам по себе. Отсутствуют общие площадки, представители различных видов творчества существуют в своих вселенных, не пересекающихся.
— В последнее время ваше имя нечасто встречается на страницах СМИ и в пресс-релизах выставочных проектов...
— Где-то до 50 лет я повсюду «светился», но сейчас это не по вкусу. Если раньше считал, что у меня еще много времени и можно тратить его бездумно, что, как правило, и происходило, то сегодня понимаю, как его мало. Стараюсь концентрироваться, ведь интересных нереализованных идей хватает. К тому же период монументального творчества занимает довольно много времени, но не очень много дает взамен, а иной раз даже отнимает. Часто возникала необходимость угождать, что объяснялось системой Советов, в которой я долго работал и в итоге понял: они нечасто приносят пользу. Несовершенную работу могут «вытянуть», а хорошую — уничтожить, особенно если возникают вопросы с финансированием. Это настоящее удешевление идеи и мысли, направленных в вечность. Каким мы сегодня видим тот же потрясающий гармоничный Санкт-Петербург, созданный буквально за полтора века? Думаю, в свое время вопрос нехватки средств там не стоял, хотя, разумеется, были расходы другого порядка. Проблема реализации идеи очень сложная.
— В трудных ситуациях архитекторы чаще помогают или мешают?
— Они такие же, как и мы. Могут ошибаться. Вообще же скульптор и архитектор — тандем, который должен быть неразрывным. Художнику необходим свой архитектор, и тогда есть шанс, что получится серьезная работа, ведь каждый понимает друг друга. Настоящий авторский коллектив — это единомышленники.
— С каким авторским коллективом работалось легче всего? Кажется «Красный Берег» создавался в благоприятной атмосфере...
— Леонид Левин (архитектор и руководитель проекта — прим. авт.) — был, во-первых, человеком опытным, а во-вторых, настоящим режиссером, способным ради определенной идеи сформировать коллектив. Это уникально — в творческом плане он давал мне полную свободу, а не диктовал. Возможно, это была такая степень доверия, возможно, он понимал, чувствовал меня, хотя мы принадлежали к разным поколениям. Кстати, вместе со мной в институте учился Валентин Занкович, который на тот момент уже был лауреатом Ленинской премии, но решил стать скульптором. Именно у него я многому научился в архитектуре. С другом архитектором Георгием Федоровым мы работали над памятником Адаму Мицкевичу. В результате получилась органическая работа, ведь архитектура и скульптура являются одним целым. Много лет я работаю с Арменом Сардаровым, с которым мы хорошо понимаем друг друга, и это гарантия нашей успешной работы. Вообще же все устремления и усилия были для того, чтобы идея прозвучала и не имела слабых мест, ведь скульптура — вещь круглая и должна работать со всех сторон. Между тем далеко не все скульпторы с образованием могут создать действительно круглую скульптуру, где каждая точка работает на развитие идеи в пространстве и отсутствует случайное. Это самое сложное. Необходимо думать и представлять — формировать пространство. Не только объем есть скульптура.
— Приведите, пожалуйста, позитивные примеры в Беларуси.
— Могу вспомнить свое: «Яма». Уникальная работа, работающая со всех сторон, включая верх. Главное было изобразить ритм, передать общее настроение, не упираться в детали, а создать цельную композицию, своеобразную музыкальную тему, которая бы зазвучала. Это моя удача и одновременно одна из сложнейших задач. Работал над этим сюжетом всего лишь более года, однако условия были очень непростые. А касалось это прежде всего финансирования, которое в тот период было слабое, и Левин (архитектор и руководитель проекта — прим. авт.) добывал деньги от еврейских диаспор. Позже с этими диаспорами ему приходилось бороться насчет образности, ведь их представители считали, что, согласно определенным традициям, никаких фигур не должно быть, хотя мы убеждали — это тени. Помог авторитет Левина. С «Красным Берегом» также неоднократно возникали различные проблемы, однако в итоге Леонид Менделевич согласился на мой вариант. Некоторые соратники хотели цепляться к каким-то деталям, однако заказчица, которая не разбиралась в нюансах искусства, посчитала работу «гениальной». А это самое главное. Искусство может быть для искусства. Однако монументальное искусство — не самодовольство. Разумеется, можно создавать что- то для узкого круга — поиграть формой и я люблю, но важнее, чтобы форма рождалась как результат идеи. Андрей Бембель говорил: не надо делать много, хватит несколько работ, которые останутся в истории и станут классикой.
— Кстати, а кого считаете своим учителем в искусстве? Кого вспоминаете чаще? Известно, что вас поддерживал Анатолий Аникейчик...
— Вспоминаю Леонида Давиденко, который был хорошим учителем и соратником и в творчестве, и в жизни. Он был приятным и нежным человеком, очень хорошо ко мне относился. Вспоминаю и первого учителя Бориса Лазаревича, который преподавал лепку в школе (сегодня Гимназия-колледж искусств имени И. В. Ахремчика — прим. авт.). Из этого предмета потом и возникло скульптурное отделение. Он не стал знаменитым скульптором, но был великолепным педагогом, много сделал для учащихся.
Я бы не назвал Аникейчика учителем для меня — скорее судьбоносным человеком. Когда я заканчивал художественную школу, а это был первый выпуск отделения скульптуры, на защиту дипломов пришли Аникейчик и Бембель. Анатолий Александрович оценил мою работу и сказал, что если такой диплом сделаю в институте, это будет то, что нужно. Я не растерялся и ответил: «Так может мне не надо в институт идти?» Он рассмеялся и сказал: «Ну-ну, давай-давай...» Когда поступал в институт, он уже был настроен серьезно: поступало 36 человек, а набирали 6. Пришел как профессор, когда сдавали композицию, хоть и не принимал этот экзамен, походил, посмотрел... Потом подошел ко мне и похлопал по плечу, мол, молодец. Разумеется, не каждый получал такое внимание. Видимо, не зря я сегодня сижу в его мастерской, хотя почти выбрался из нее — работаю не в Минске, на родине (Пуховщина — прим. авт.), на природе, как и должно быть. Большую часть пространства отдаю молодым творцам. Только судьба так сложилась, что и мемориальную доску, и надгробный памятник делал Аникейчику я.
— Вы потихоньку отходите от монументального искусства. Почему?
— Возможно, понял: там мне не дали обнаружить то, что могло быть интересно, заветно. Проявляется накопление невысказанности. Сейчас привлекают небольшие работы.
Готовлюсь к персональной выставке, где, кроме скульптур, хочу представить и графическую серию, опосредованно затрагивающую тему войны. Не прочь был бы представить скульптурную серию, посвященную белорусским поэтам разных эпох. Между тем стараюсь заниматься деревом — белорусским материалом, который, кажется, у нас забыли. Тот же Леонид Давиденко горячо любил дерево, чувствовал его пластику. Материал живой, он не любит пафоса и к тому же не дозволяет тиражировать — это уникальные произведения.
— Можно заметить, что на протяжении многих лет творчества вы не концентрировались на определенном материале...
— Материал — это соавтор, дающий пластическую возможность. И у каждого свои выразительные средства. Однако ситуация может развиваться по-разному: бывает, что на стадии замысла возникает мысль о необходимости того или иного материала, а случается, что в процессе работы находится другое решение, тогда отказываешься от ранее выбранного. Если художник не копиист, а творец, то это бесконечный и порой непредсказуемый процесс, хотя именно в монументальной скульптуре предсказуемость необходима.
— Сожалеете о создании или неудачном воплощении какого-либо образа?
— Случается, что-то хочется переработать, а время вернуть невозможно, к сожалению. Временные виды искусства — балет, пение, театр — позволяют исправить ошибки. В скульптуре это не позволено. Но без самокритики нельзя. Я, например, остался не очень доволен скульптурными композициями для оперного театра, которые, считаю, должны были быть меньшими по размеру.
— Какие тенденции подмечаете в современной художественной жизни?
— У художника всегда есть естественное желание заявить о себе, однако вместе с тем многие начинают хитрить. Таких называют интерпретаторами. Их стремление быть модными приводит к потере самих себя, они перестают понимать, где собственные рассуждения, а где заимствование. К тому же очень не хотелось бы, чтобы современный творческий процесс превратился в сплошную коммерциализацию, когда необходимо быть успешным и продаваться. Мне кажется, сегодня и искусствоведы не стремятся глубоко вникнуть в тот или иной процесс развития искусства. Отчасти они снимают сливки, рассуждая о конкретных явлениях и событиях. Проанализировал ли кто-то сегодня происходящее, что есть современная художественная жизнь? А процесс интересный, в него необходимо углубляться, многое зная и понимая. Ведь критика — вещь серьезная. Главный постулат медицины — не навредить — касается и критики. Автор многочисленных книг по истории русского и советского искусства Алексей Федоров-Давыдов писал, что настоящий искусствовед не констатирует факт, он открывает художника. И главное, что должен делать критик, на мой взгляд, — это искать.
— На что обращаете внимание учащихся?
— Я всегда говорю студентам, особенно первокурсникам: «усвоите: вы на этой земле не первые и, надеюсь, не последние». Необходимо помнить сделанное предшественниками, относиться к этому уважительно, хранить для последующих поколений. Кстати, меня удивляет, когда начинают разграничивать, где искусство современное, а где несовременное, где настоящее, а где чушь. Это, как говорят, прерогатива времени. Представляю: если природа — лаборатория, которая работает миллионы лет и никуда не спешит — после каждой «модернизации», создания нового вида уничтожала бы старый? Разумеется, что-то исчезает после, но ко времени существует рядом, параллельно. Этому нужно учиться и художникам, ведь мир от разнообразия становится только богаче.
Евгения ШИТЬКО
Фото Евгения ПЕСЕЦКОГО
Ссылки
[1] https://zviazda.by/ru/author/yaugeniya-shycka
[2] https://zviazda.by/ru/tags/yaugen-pyasecki
[3] https://zviazda.by/ru/kultura
[4] https://zviazda.by/ru/tags/belorusskiy-skulptor
[5] https://zviazda.by/ru/tags/aleksandr-finskiy
[6] https://zviazda.by/ru/tags/akademiya-iskusstv
[7] https://zviazda.by/ru/tags/leonid-levin