С самого начала нынешний год стал знаковым — Годом исторической памяти. Перед нею, памятью о многочисленных жертвах родной земли, мы вечные должники. И теперь возникает шанс хоть немного рассчитаться. Одним из шагов к этому должен стать горьким, но нужно воспоминание о судьбе деревни Дремлево, которая когда-то находилась в Жабинковском районе Брестской области.
Здесь жизнь оборвалась 80 лет назад, когда утром 11 сентября сорок второго, на праздник Отсечения головы Иоанна Крестителя, именуемый в народе Головосеком, в Дремлево ворвались каратели. Больше в огненной деревне праздников не было — только трауры и тризны. На ее месте уже сорок лет — мемориальный комплекс. Земля из Дремлево хранится также в Хатыни в уникальных «Кладбищах деревень» среди других поселений, уничтоженных хищниками вместе с людьми. Они — и деревни, и люди — погибли преждевременно и больше никогда не вернулись к жизни.
Архивы свидетельствуют: в адском дремлевском огне оборвались жизни 183-х человек. Из них 103 имели возраст до тридцати лет. Свой первый год рождения не справили Людочка Антонюк и Надежка Ализарко, Женечка Левчук, Надя и Аня Юрасики — самые маленькие жители огненной деревни. В том дыму захлипнулись и старейшие дремлевцы Федор Ярмошук и Анна Левчук, пришедшие на свет еще до отмены крепостного права.
О том ужасном Головосеке в январе 1945 года перед районной комиссией о преступлениях немецко-фашистских захватчиков рассказывали свидетели: «На рассвете в деревню Дремлево на автомашинах ворвался карательный отряд пьяных эсэсовцев, около 50 человек. Угрожая смертью, гитлеровцы угнали всех крестьян в сарай, а сами бросились, как алчные волки, в дома, в поисках сала и яиц, рылись в ящиках, с кинжалами в руках гонялись во дворах за свиньями и курами. В 10 часов дня раздались автоматные выстрелы — палачи расстреливали людей, согнанных в сарай. После чего над деревней взвилось огромное пламя. Это подлые немецкие уроды подожгли мирную белорусскую деревню Дремлево вместе с людьми: стариками, женщинами и детьми».
...В мемориале, у подножия кургана, уже сколько десятилетий в начале осени пламенеют шиповники. На кустах рассыпаны алые бусинки ягод, как капли крови тех, кого замучили в огне черным пепельным поутру. Старожилы упоминали не раз: 11 сентября (тогда, как пришла беда) было тепло, даже жарко, будто лето решило задержаться на пару недель. А потом, когда ярким факелом вспыхнула деревня, стало совсем невыносимо, муторно...
Неумолимое время забирал свидетелей дремлевской трагедии. Последней остается Вера Самсоновна Кирильчук, живущая в соседних Степанках. Впервые мы встретились десять лет назад в Дремлево. На трауре, на Головосеке. Она стояла в стороне, слушала речи, одинокие песнопения, трогавшие сердце, и прилагала рожками хусточки к глазам. Поинтересовался о ней у председателя сельсовета Николая Егорченкова, и тот ответил: «Это Самсоновна. Она видела, как горела Дремлево».
Понял сразу: нужно найти время, чтобы пообщаться с женщиной. Однако первый шаг сделала она. Однажды, после очередной публикации о дремлевцах, дверь в моем редакционном кабинете скрипнула, осторожно открылась и вошла Вера Самсоновна.
— Прочитала в газете... Ночь не спала... И, как картошку выбрала, сразу же пешком к вам, — произнесла она.
Вера Кирильчук (в девичестве — Савчук) родилась на заре весны — 8 марта 1936 года. Вокруг Можеек было тогда множество хуторов. Савчуков стоял ближе к Дремлеву. Поэтому детские глаза видели то, на что нельзя смотреть без боли и ужаса и взрослыми глазами.
— Помню, как горела Дремлево, как мы проснулись на заре, как папа сказал: «Дремлево горит», как мама плакала, а я кричала: «Так там старушка моя горит!»
Когда Верина бабушка Анастасия Лукьяновна Антонюк с сыном Иваном вернулась из беженцев, в самом конце села поставили бедную избушку-мазанку. Овдовевшая Настя осталась за хозяина и хозяйку. Ее сын невесту не искал далеко — на другом конце села сосватал Анну Сыч, такую же сироту, как сам. Казалось, потихоньку жизнь, как река после наводнения, начала укладываться в свое русло. Да беда, от которой дверь на задвижки не запрешь, вдруг переступила порог, когда в больнице умер от рака Иван, оставив Анну вдовой с детьми на руках и старенькой свекровью. Две женщины раньше только уголки в доме делили, теперь же горе на двух делить пришлось и детей растить: Тоню, Лешку и маленькую Людочку, пришедшую на свет 5 августа 1942 года.
Ровно через месяц 3-й батальон 15-го полицейского охранного полка, сформированный в городе Ораниенбург, предпринял под Брестом карательную операцию «Треугольник». Еще через неделю состоялся Головасек.
Каратели подготовили все тщательно. Разведка, переодетая «под партизан», сработала оперативно. Нашлась богатая деревня, где сараи полнились после жатвы зерном, имелась во дворах достаточно домашней живности. Предварительно убийцы даже выяснили, где лучше пытать несчастных, чтобы не мешали им грабить и убивать. И все же полицаи 10-й роты, отправившиеся на «охоту», чуть не сорвали операцию. «Виноваты» в этом оказались старые карты и осенний туман, который густым парным молоком поднялся над заболоченной местностью.
Уже виднело, когда машины с вооруженными гитлеровцами проехали Жабинку, миновали Большие Сехновичи, где вблизи Николаевской церкви повернули на север. Быстро каратели попали на перекресток: левее было Дремлево, справа — Семеновцы. Двинулись лучшим путем — направо.
Когда-то, пока еще жила старейшая жительница Семеновцов Надежда Лось, спросил ее про то тревожное утро. Она рассказала, как немец, зайдя на подворье, потребовал:
— Где лопата?
— Боже милостивый, может вы нас закапывать будете?
Неожиданный гость оскалился и буркнул:
— Найн!
Хотел обмануть, да глаза сказали правду.
Солнце поднималось все выше, освещало спины сельчан, которые рыли себе окоп. К их счастью, педантичные коты узнали, что вышла ошибочка... Село не то! Серым утром на перепутье не усмотрели «правильной» дороги. Так рассвет 11 сентября 1942 года стал последним в судьбе одной деревни и страшным воспоминанием для жителей другой.
Каратели расстреливали и жгли дремлевцев в четырех постройках. Мужчин и мальчиков-подростков — в сараях Михаила Левчука и Ивана Кислого. Женщин, девочек и маленьких детей — в клунях Андрея Цеслика и Якова Юрасика.
Несколько обгоревших трупов лежало на пепелище сарая Мирона Данилюка. Было видно: мать, пытаясь спасти младенца, накрыла его своим телом. Женщины делали так и в горящих сараях. Сергея Денисюка, которому только исполнилось четыре года, убийцы заживо бросили в колодец. Мужчин, пытавшихся сбежать, косили автоматные очереди и выстрелы из винтовок.
Только четыре подростка — Миша Данилюк, Митя Юрасик, Виталий Чехлов и Коля Ярмошук — имели счастье выйти живыми из дремлевского огня. Самым старшим среди них был 14-летний Коля. Спустя много лет Николай Иванович Ярмошук вернулся на место, где стояла родная деревня, чтобы рассказать свою историю. Вот его рассказ:
«Мне вспоминать о трагедии Дремлево, гибели родных, всех ее жителей мучительно больно и тяжело. Хочется забыть этот день, этот ужасающий кошмар, но они не забываются и до конца жизни останутся со мной. 11 сентября 1942 года мама встала раненько, пошла доить корову. Но тут же вернулась в дом и взволнованно заговорила:
— В селе и окрестностях немцы, видимо, будут проводить облаву, молодежь хватать и забирать в Германию. — Поэтому старшему брату сказала: — Ты, Павел, лежи и не поднимайся, притворись больным.
Я в то время уже не спал, лежал на одной кровати с братом, а отец — на русской печи, он был простужен и прогревался. Не успели мы опомниться от этой тревожной новости, как в дом ввалились два фашиста с автоматами. Один из них начал кричать на ломаном русском языке: «Бистро собирайс, будэм выходи, бистро!»
Он тут же стянул с нас одеяло, схватил брата за руку и стянул с кровати. Я прижался спиной к стене и перепуганными глазами поглядывал на мать, брата, второго фашиста, который тащил из печи отца. Все мы быстренько оделись и в сопровождении вышли во двор. Один фашист под автоматом повел папу, брата и меня в сарай Левчуков, второй — мать в сеновал Якова Юрасика.
В сарае, куда нас загнали, было уже десятка два мужчин, стариков, молодых парней, мальчиков-подростков. Помню, были Федор Юрасик и его сын Степан, Михаил Левчук, Павел Алесюк и его сын Андрей, Корнил Гутко, Степан Разумник с сыновьями Гришей и Васей. После нашего и каждого последующего привода людей двери закрывали и караулили. Так приводили в сарай всех мужчин, стариков, подростков из близких домов. Последним затолкали Ивана Коновальчука.
Людей напихали полный сарай, все стояли на току. Те, кто стояли ближе к двери, включая отца, имели возможность через щели наблюдать, что происходит в деревне. Вдруг видят: фашист ведет мою сестру Марию с тремя детьми, меньшего Васю она несла на руках. И этот палач начал отнимать у Марии ребенка, она не отдавала, сопротивлялась. Фашист ударил сестру автоматом, та упала, ее и детей доставили в сарай Якова Юрасика — туда собирали женщин, девушек и маленьких детей.
После увиденного все поняли: будет беда, фашисты готовят над людьми расправу. Мы, подростки, смотрели в глаза и бледные лица старших, своих родителей и по своей наивности надеялись на их защиту. А что они могли сделать? Они сами были заложниками.
Вскоре через те же отверстия в дверях увидели трех фашистов, которые шли к нам. Двое были с автоматами в руках, один — с пистолетом. Раскрыв дверь сарая и пристройки (амбара), тот, что был с пистолетом, громко крикнул:
— Четыре человека выходите!
Все мгновенно подались обратно. Тогда каратели схватили крайних и насильно впихнули в открытый амбар. Среди них были мои отец и брат Павел, Федор Юрасик и его сын Степан. Как только взяли папу и брата, я тоже решил быть вместе с ними, вскочил в пристройку и встал за дверями, которые были приперты к стене.
Немец велел всем четырем встать на колени, лицами к стене. Как только они то сделали урод начал стрелять из пистолета им в затылке. Первым выстрелом убил брата, вторым — отца. В этот момент я выскочил из-за двери и упал между папой и Федором Юрасиком. Фашист выстрелил в меня, но в тот момент на меня склонились убитые отец и Юрасик Федор, что, видимо, и спасло мне жизнь. Почувствовал сильную боль внизу живота и услышал, как из автоматов расстреливали остальных.
Раненый, облитый кровью своею и убитых, я лежал под мертвыми, на какое-то время потеряв сознание. Когда очнулся, фашистов в сарае уже не было. Осторожно выбрался из-под убитых и вскочил в сарай. Здесь увидел жуткую картину: лежали кучи трупов — стариков, мужчин, подростков. Некоторые были еще живы, тяжело дышали, просили помощи. Я был в страшном шоке. Такое нельзя видеть даже во сне. Плакал, рыдал, подходил то к брату, то к отцу, трогал их, но они были мертвы.
Неожиданно что-то зашуршало в пучках льна, лежавших в уголочке сарая. Приподнял пучок и увидел там Мишу Данилюка. Ему было лет шесть-семь. Увидев меня, он вскочил и бросился к своему отцу, еще живому. Миша стонал, просил:
— Папочка миленький, убегаем!
Отец прикоснулся к его щеке и сквозь слезы произнес:
— Ты беги, сынок, беги, а я уже не могу.
А куда бежать? В деревне — стрельба, коровы ревут, свиньи визжат. Немцы что-то грузят в машины. И мы с Мишей спрятались под те же пучки льна. С ужасом ждали ухода немцев из деревни. Прошло какое-то время, когда мы пережили новые испытания. В сарай зашли два фашиста, сделали несколько одиночных выстрелов, добивая раненых. Нас не заметили. После этого сарай заперли и подожгли.
Мы почувствовали жар, пламя ворвалось внутрь. Решили убегать. Под дверью вылезли во двор, и сразу попали на глаза карателям, которые начали по нам стрелять. Снова пришлось лезть в горящий сарай. От дыма и жары стали захлипываться, горели солома, необмолоченная рожь, человеческие тела.
На нас задымилась одежда. И вдруг — откуда только взялись у нас силы и понимание — начали выгребать, выворачивать камень из-под стены. Через сделанный лаз и выбрались из огненного ада. Убегали по дымовой полосе в сторону можейковских хуторов. Фашисты заметили нас и открыли стрельбу, однако мы уже были далеко. Мне пулей перебило ремень для брюк, но тело не задело. Я и Миша вскочили в канаву, поросшую кустарником. В это самое время бежали люди из окрестных хуторов, чтобы спасать Дремлево, но, увидев нас обгоревших и окровавленных, да машины с немцами, повернули назад.
Я побежал в деревню Можейко, где жила сестра папы Пелагея Магер, а Миша направился на Степанки. В Можейках дядя Филимон Магер достал из меня пулю, которая засела в паху, перевязал рану и положил спать. Но можно ли было уснуть после того кошмара, после тех ужаса и страданий?»
В тот ужасный день живыми остались совсем немного дремлевцев. Но неумолимое время забирало и их. Одной из последних пошла на тот свет Мария Григорьевна Пасюк, в девичестве — Данилюк, в паспорте которой местом рождения было указано Дремлево. Деревня не возродилась, осталась только память и строка в главном документе. Бабушка Мария более полувека, как вышла замуж, жила в деревне Селище. В последние годы чувствовала себя не лучше: донимали различные болезни, ходила с трудом, но по-прежнему считала, что Бог спас ее в день, когда спалили деревню.
Уж больно не пускал девушку тогда в Брест отец Григорий Михайлович: время военное, опасное, а идти пешком далеко. Но собиралась в дорогу двоюродная сестра Вера Юрасик, и Марии очень уж хотелось увидеть город, поэтому и уговорила папу. Девочке дали яиц, масла, чтобы продала на рынке, и подруги пошли. А как вернулись через день, деревни уже не было. Вера и Мария ужаснулись, когда перед глазами предстал ужасный рисунок: на месте домов — обгоревшие дымоходы и множество человеческих трупов... Не стало отца, матери, сестры Евдокии. Хорошо, что отыскался младший брат — Миша Данилюк, который вместе с Колей Ярмоашуком в последний момент вылез из горящего сарая.
И пошли брат с сестрою по окрестным деревням. Приют нашли в Житине у родственников, которые заботились о сиротах, как о своих детках: и кормили хорошо, и к работе приучали, пока те подросли и пошли в люди. Сколько жила Мария Пасюк, для нее 11 сентября оставалась черной датой. Помнил тот Головасек и муж, Василий
Игнатьевич. Он подростком бежал к Дремлеву на пожар, да немец с пулеметом не подпустил близко.
Через два дня, 13 сентября, наступило воскресенье. Но совсем не праздничным выдался тот день. Немцы сняли оцепление, разрешили похоронить убитых. Жители окрестных деревень пришли на пепелище. Люди руками, вилами грузили на пожарище обгоревшие тела и везли вазами на кладбище в Степанки. Среди этих могильщиков был и сорокадвухлетний дремлевец Павел Левчук. Он остался живым, так как в трагический день отсутствовал в своей бедственной деревне. Как одержимый, он рыл горячий пепел, пока не отыскал кусок знакомой ткани. Приложил его опаленными ладонями к лицу и заплакал. Здесь лежали, превращенные в прах, его родные женщины: жена Аня и дочери Нина, Лида, Женя. Старшей было четыре года, младшей — десять месяцев...
О том ужасном воскресенье вспоминала и Вера Кирилюк: «Когда все погорело, я с папой и мамой Татьяной двинулись туда. Мужики собирали на фуры тела и везли их на клады в Степанки. Большую, очень большую яму выкопали, туда клали. Были среди людей такие, что узнаешь, были и те, кого узнать было невозможно... Картофель они выбирали — все на вазах осталось, куры бегали перепуганные. Еще моя мамочка дала бабушке (своей, значит, маме) цыплят, и те рыскали возле сгоревшего дома. Стояли, плакали мы все. А что же еще сделать могли?
С тех пор прошло уже восемьдесят лет. Некогда каждую весну под окном Антонюковой мазанки распускалась сирень. 11 сентября сгорели люди, дома, деревья и только кустарник каким-то образом не тронул огонь. Хотя правильнее сказать — тронул, да не до смерти. Сколько времени прошло, сколько десятилетий, а сирень все цветет. Так и тянется, так и тянется она ввысь. Бабулечка моя сгорела, тетя Аня, Леша, Тоня и Людка малышка сгорели. На кладбище, на тумбочке этой возле памятника, мои все написаны...»
Прошли десятилетия, сменились поколения. Кажется, пора успокоиться, однако пепел Дремлево все не остывает. И каждый раз весной и осенью, когда плуги поднимают почву на месте, где когда-то четыре века стояла деревня, на поверхность выходят все новые свидетельства того, что произошло на тот Головосек. Каждый артефакт можно рассматривать бесконечно, рассуждая о трагической судьбе собственников этих вещей. И при этом представлять масштаб того, что происходило 11 сентября. Прежде всего впечатляют россыпи отстрелянных гильз и патронов, на которые и через восемьдесят лет богата дремлевская земля. Попадается много стекла, превращенного огнем в некие безобразные «существа». Довольно много обожженного кирпича и камней, металлических частей от построек и лемехов, пуговиц и прочей мелочевки, что позволяет представить, какой была жизнь дремлевцев.
Особые ощущения вызывает нательный крест. Дремлевцы в большинстве своем были православными. Единственное исключение составляла семья Андрея Цеслика, который поселился в деревне с 1926 года. Сам по вероисповеданию католик, Андрей Лукич и своих детей крестил в костеле. Принесла дремлевская земля и три медных обручальных кольца (одно мужское и два женских), изготовленные, возможно, здешним кузнецом. Когда держишь в руке маленькую белую бусинку или стеклянную пробку от бутылочки из-под парфюма, которыми пользовалась восемь десятков лет назад какая-то женщина или девушка, невольно сжимается сердце.
...Дремлевцы жили, не ожидали беды. Не ждали ее до того утра, пока в деревню не нагрянули хищники, которым никогда не должно быть ни оправдания, ни прощения.
Анатолий БЕНЗЕРУК
Фото автора и из его архива
Проект создан при финансовой поддержке в соответствии с Указом Президента № 131 от 31 марта 2022 года
Ссылки
[1] https://zviazda.by/ru/gramadstva
[2] https://zviazda.by/ru/taxonomy/term/80614
[3] https://zviazda.by/ru/tags/ognennye-derevni-nelzya-zabyt
[4] https://zviazda.by/ru/tags/velikaya-otechestvennaya-voyna
[5] https://zviazda.by/ru/tags/god-istoricheskoy-pamyati