Что сейчас нужно сделать, так это «проглотить» новую книгу одного из лучших белорусских писателей Андрея Федоренко «Жэтон на метро». По крайней мере тем, кто еще не проглотил: книга вышла в издательстве «Мастацкая літаратура» в марте и сегодня доступна в магазинах. Это изящная детективная история, главным героем которой становится поэт и литературный сотрудник редакции Виктор Рак. Если вы знакомы с творчеством Андрея — а он является автором книг «Нічые», «Мяжа», «Сечка», «Вёска», «Сузіральнік», или можно вспомнить «Шчарбаты талер» и «Афганскую шкатулку» для детской аудитории, — вы сразу узнаете его в нашем интервью — в его сдержанных, но содержательных ответах. Лаконичными выражениями речь пошла о COVІD-19, белорусском языке, книжных тиражах, Нобелевской премии и успехе белорусской нации.
— Андрей, весь мир сейчас принимает новую реальность при пандемии коронавируса. Как распространение COVІD-19 изменило вашу собственную жизнь и как, на ваш взгляд, оно повлияет на сферу литературы?
— Моя жизнь изменилась только тем, что в людных местах я начал носить маску. А в целом жизнь идет, как шла испокон веков. На пригреве у дома бело-розовыми цветами расцвел большой абрикос; в лесопарке тонко — издалека слышно — пахнут фиалки; прилетел знакомый скворец, который, чтобы привлечь самку, старается щелкать под соловья. А как коронавирус повлияет на литературу в целом? Скорее всего, произойдет то же, что и после Чернобыля: вначале выплеснется невероятное количество конъюнктуры с соответствующими названиями, а потом приестся, устареет и станет немодным.
— Тема COVІD-19 вам кажется достойной художественной литературы? Вы бы вплели коронавирус в свое новое произведение, пусть теоретически?
— Даже не теоретически. Примерно полгода назад я писал финал, где герой после зарубежной поездки начал кашлять, чахнуть и очень быстро умер, но это показалось мне таким искусственным, неестественным, что пришлось отбросить экзотическую болезнь и искать другие, более «реальные» причины убрать бедного персонажа.
— Многие, кто застал Чернобыль, распад СССР, нищету 90-х, пустые полки в магазинах, талоны и так далее, тем не менее говорят, что за всю жизнь не видели ничего подобного тому, что происходит сегодня. Какими вам видятся масштаб и суть сегодняшних событий?
— Человечество в таких случаях делится на две части: одна преувеличивает значение события, вторая преуменьшает, а правда, как всегда, посередине. Я отношу себя к умеренным оптимистам. Мы живем в условиях «короны» уже почти четыре месяца — и живем. В Китае эта напасть зародилась, в Китае с ней справились — не вижу причин, почему по такому же сценарию не может произойти во всем остальном мире.
— В марте вышла ваша новая книга «Жэтон на метро». В результате детективной истории поэт Виктор Рак, а параллельных персонажей здесь довольно много, оказывается, скажем так, победителем. Можно ли считать это сознательным или подсознательным желанием «вознести» творческого человека над другими?
— Кто-то из великих сказал, что только поэта можно назвать человеком в настоящем смысле слова. Анатоль Сыс любил повторять: белорусы — нация поэтов. Он, конечно, не имел в виду, что каждый пишет в рифму, а говорил о том, что нам чрезвычайно свойственно ощущение гармонии и красоты. Я в жизни и в произведениях часто цепляюсь за выражение «добиться успеха». Что это такое? Стать богатым? Нет. Все знают, но никто не может ответить. Мне же кажется, что термин «успех» можно понять и объяснить только духовно, он как раз из сферы поэзии, а не из нашего насквозь материализованного реалистического бытия. В интернете была история о некоем миллиардере, который потерпел финансовый крах, переселился с семьей в глушь, без копейки денег, и неожиданно почувствовал неземное счастье, заявив: вот теперь до меня дошло, что такое настоящий успех.
— Получается, белорусы — нация успешных людей?
— Абсолютно. Нам априори гарантирован успех, хотя бы потому, что мы родились в самом лучшем уголке земли.
— Традиционные персонажи, как детектив, «журналист», «роковая женщина», в вашей книге преломляются через белорусскую среду и предстают в новом, нешаблонном, качестве. Как белорусский контекст влияет на то, какими вы выписываете своих героев?
— У нас — я и сам не знаю почему — практически вся литература берется и хватается за что-то временное: упадок родного языка, материальные трудности, плохое начальство и прочее. Я же создаю или, по крайней мере, стараюсь создавать ситуации, где это временное якобы уже решено. Давайте представим — у нас идеальная страна, безупречное руководство, все на сто процентов говорят по-белорусски. И мы увидим, что при таком раскладе на свет белый вылезут другие проблемы, и вот с ними куда интереснее разбираться, чем с временными, которые рано или поздно, конечно, будут решены каким-то очередным декретом.
— Думаете, упадок белорусского языка можно исправить так легко?
— Владимир Домашевич когда-то говорил, что этот упадок (упадок, подчеркнем, искусственный) можно исправить даже не за неделю, а всего за одну ночь — как только по-белорусски заговорит начальство, от низшего до высшего. Правда, говорилось это в застойный период, когда вершина мечты для многих была, чтобы их дети стали начальниками.
— Главный герой работает в издании с прозой и поэзией авторов — у вас самого есть такой опыт в белорусских журналах и газете. Расскажите о той работе: много ли было толковых авторов и как строилась личная коммуникация с ними? Может, были какие-то интересные случаи?
— Умных, грамотных, талантливых авторов — подавляющее большинство. Таких не столько правишь, сколько сам учишься у них. Что касается интересных происшествий — здесь вступает в силу редакторская и обычная человеческая этика... Хотя — самый распространенный случай, когда, например, три человека в редакции по очереди переписывают какого-нибудь глухого к слову графомана, так, что от его «текста» практически ничего не остается, он видит произведение напечатанным и гордо надувается: «И что вы здесь правили? Прекрасно написано».
— Издано уже более десяти ваших книг, ваши произведения включены в программу школ и вузов, вас называют «живым классиком белорусской литературы», при этом тираж «Жэтона» составляет тысячу экземпляров. Кажется ли вам такая цифра достаточной?
— По нынешним временам и в наших условиях это самый оптимальный тираж. Кроме того, не надо забывать, что у нас никто пальцем не шевелит насчет защиты авторских прав. Не успеешь написать, как все уже висит на бог весть каких сайтах.
— Но, как вы думаете, почему белорусская литература имеет низкую востребованность?
— У нас из двух государственных языков один находится в несравненно худших, чем другой, искусственно созданных условиях. Нужно создать равные условия, даже не равные, а для белорусского в разы лучшие, льготные. Так будет по-государственному мудро и по-человечески справедливо.
— Но посмотрите: книги у нас пишутся и на русском языке, доступном абсолютному большинству населения, но ситуацию это не меняет. Даже наоборот, белорусскоязычные писатели котируются больше.
— Здесь немного другая опера. Белорусский русский язык — это не совсем язык Толстого и Чехова. И мне почему-то кажется, что читателю из «большинства населения» проще выбрать книгу коренного русского писателя по сравнению с русскоязычным автором-белорусом. Тем более такой огромный выбор — целая Россия под боком.
— Если инструменты вроде тиража изданных книг и упоминаний в медиа не работают, чем в нашей литературе, на ваш взгляд, можно измерить успех?
— Единственный известный мне способ — добиться признания где-нибудь за границей, а потом вернуться на родину. Ведь, как писал поэт, «сказано было не мной — нет у земли своей пророка».
— Вы как-то говорили, что Нобелевская премия не является показателем ценности произведения. Изменилось ли ваше отношение к премии, когда ее получила Светлана Алексиевич?
— Когда в начале ХХ века придумалась премия Нобеля, литература была альфой и омегой общественной жизни. Можно было не знать физики, математики и медицины, но литературу в той или иной степени знали все (а уж «разбирались» в ней так точно). Сейчас ее функции настолько сужены, критерии понимания ее настолько размыты, настолько субъективны, что все чаще слышатся авторитетные голоса, чтобы в области литературы эту премию вообще отменить.
— Как раз главный герой «Жетона на метро» в становлении и развитии нации признает только роль литературы. Это и ваше мнение тоже?
— У меня разные герои говорят самые разные вещи, соответственно своим характерам. Это совсем не значит, что и я так считаю. Виктор Рак — фанатик литературы, кроме нее ничего для него больше не существует. Понятно, что каждый сапожник свое шило хвалит и превыше всего ставит.
— По вашей книге «Шчарбаты талер» на «Беларусьфильме» был снят сериал «Три талера». Понравилось ли вам воплощение вашего произведения на экране?
— Не понравилось. До такой степени, что даже хочется когда-нибудь написать саркастический роман о киностудийных делах. В котором, правда, киностудия будет не реальной, а выдуманной, например, как МАССОЛИТ у Булгакова.
— Каких белорусских и зарубежных авторов, включая современных, вы читаете?
— Хотя Сенека и учил: «Читай только книги, проверенные временем», — я читаю все, что попадает под руку и на глаза — своих и зарубежных, классику и современников, старше себя и моложе, читаю до того, что не всегда хватает времени писать свое. Нарочно не называю фамилий, чтобы не навязывать никому свой вкус, потому что ничем хорошим такое навязывание обычно не кончается.
Беседовала Ирена КОТЕЛОВИЧ
Фото Кастуся ДРОБОВА
Ссылки
[1] https://zviazda.by/ru/tags/irena-kacyalovich-0
[2] https://zviazda.by/ru/kultura
[3] https://zviazda.by/ru/litaratura
[4] https://zviazda.by/ru/dyyalog
[5] https://zviazda.by/ru/tags/andrey-fedorenko
[6] https://zviazda.by/ru/tags/razgovor