Кто убережет от небытия язык малой родины?

В минувшую субботу душевно посидели большой семьей за банкетом в деревенском доме брата. Как всегда бывает, когда вот так (к сожалению, нечасто) встречаемся, начали вспоминать детство, родные места, приключения, на которые всегда щедрыми для подростков были деревенские окрестности. Вспоминали, где когда-то стояла начальная школа (старшие знают, как она выглядела, при мне же от нее осталось только название пустоши за деревней с толстыми деревьями у дороги — Школьнище). Вспоминали, где стоял старый клуб, какая была в нем сцена, в каком углу стояла печка и какие знатные щели были в деревянному полу: в них деревенские модницы часто ломали каблуки. Смеялись, вспоминая, как боялись заходить в темные сени деревенского магазина, увенчанного немного скошенной вывеской «Ларёк», как привезенные пласты замороженной рыбы местные тетки делили между собой прямо на прилавке, ломая их голыми руками. Старшие объясняли мне, где стояла старая деревенская кузница, в которой, как они думали, жил настоящий бес — так страшно там полыхал горн и гудело пламя...

Следующие два поколения — дети и внуки, слушали наше захватывающее путешествие в самом деле недалекое, но для них совершенно неизвестное прошлое с интересом, как сказку. Особенно их обрадовало, когда стали говорить о деревенской речке и названиях мест в окрестностях — Василев березняк, Старая и Новая Купальня, Лаги, Падеревки. А когда речь зашла о рыбах, которые ловились в той речке, наша молодежь повеселилась от души: переспрашивали, хохотали, кто-то даже взялся записывать. Понятные с детства келба, гаркуша, слиж, которых ловили на удочку десятками и часто из-за мелкоты скармливали котам, казались им, жителям большого города, какими-то непонятными существами, которых они даже и не видели: речку после перегородили дамбой, в образованное озеро напустили карпа, форели и даже щук, которые очень быстро всю мелочь из воды вывели. Покопавшись в ассоциативной памяти, удалось молодым объяснить, что келба — это пескарь, слиж словари называют слижик (он чем-то похож на миниатюрного сома), гаркуша (она же — гаркушка, или гольян) — с виду как маленькая форелька...

Мы после удивлялись: как так вышло, что обычные и абсолютно простые, как воздух, как хлеб, слова родных мест стали для наших же детей абсолютно непонятными — такой китайской грамотой. И в который раз подумалось о более глобальном: устное наследие даже в наш век гигантских хранилищ различного рода информации остается самым уязвимым, можно сказать, на грани исчезновения. Особенно когда на грани исчезновения находятся сами поселения, в которых отличительная речь звучала. Диалектные словари здесь не спасут — они в нашем случае не имеют аудиоприложений, чтобы услышать, как то или иное слово звучало от его истинных носителей вживую, к тому же — давайте будем честными — кто и когда, кроме языковедов, в них заглядывает? Во многих небольших деревнях осталось по несколько (в лучшем случае — по несколько десятков) жителей — живых носителей местных говоров (к ним, правда, с большой долей погрешности, можно добавить тех, кто в деревне не живет, но родился и вырос). И все эти люди, к сожалению, не молодеют. А со следующего поколения, для которого отличительные слова не несут никакой смысловой нагрузки (кроме «о, прикольно!»), носителей не получится.

Получается, вместе с поселениями на грани вымирания оказываются и местные названия урочищ, источников, лесов, животных и трав, меткие прозвища, которых в любой деревне — россыпь, и в каждой —своя история. У самого поселения остаются шансы возродиться — приедут новые люди, построят агроусадьбу или устроятся на постоянное деревенское жительство. И имя его, если что, уже не исчезнет без следа — не так давно изданный справочник «Названия населенных пунктов Республики Беларусь» упоминает все без исключения белорусские деревни — и живые, и уже исчезнувшие. А вот отличительные деревенские словечки (а тем более — точно нигде не зафиксированные «неофициальные» имена собственные), канув однажды, уже не возродятся никогда. И чтобы спасти их, хотя бы элементарно записав, не хватит никаких централизованных мер — пусть даже вся Академия наук отправится в специальные экспедиции.

Спасти язык своей малой родины можем только мы сами. Передав — хотя бы в виде записей и объяснений — своим детям и внукам, побудив учеников местной школы сделать словарь живой речи родной деревни, нарисовать локальную карту с отличительными названиями (это я уже напрямую к учителям обращаюсь).

Зачем все это нужно, спросите? А вдруг те, кто придет после нас, будут умнее и лучше. И захотят не только увидеть и почувствовать свои истоки и корни, но и услышать их, и постараться их произнести. И с надеждой обратятся к нам...

Скажут ли только после «спасибо»? Не знаю, как вам, а мне почему-то это не все равно.

Елена ЛЕВКОВИЧ