Красота уже сто лет не является критерием оценки искусства

Сейчас во Дворце искусства можно не просто увидеть интереснейшие арт-работы одних из лучших современных белорусских авторов, но и отметить важность участия куратора, который занимается концепцией экспозиции. В пятницу, 27 апреля, здесь начался международный фестиваль «Арт-Минск», который должен накрыть искусством весь город, то есть «захватить» четырнадцать столичных выставочных пространств. Очередной проект из культурных инициатив Белгазпромбанка начался еще в феврале — с приглашения подавать заявки на участие, которых в итоге пришло более 800. Специальная комиссия отобрала 250 заявителей, определенная часть из которых оказалась в стенах Республиканской художественной галереи во Дворце искусства. Куратором выставки на центральной площадке фестиваля стал приглашенный гость из Италии Стефано Антонелли — арт-критик, куратор, основатель заведения 999Foundation, занимающейся исследованиями и практикой современного искусства. Мы встретились со Стефано еще во время монтажа экспозиции и прежде всего спросили, что он думает о contemporary art, которое увидел в Беларуси.

— Эту выставку нельзя назвать обзором белорусского contemporary art — на участие в ней подавались массово и свободно, сделать это мог профессионал или любитель. Комиссия выбрала двести пятьдесят заявок, к которым и было приковано мое внимание во время, скажем так, второго этапа отбора. Эти работы сложно с чем-то сравнивать, потому что contemporary art—очень широкое направление, которое, согласно некоторым мнениям, включает в себя рынок, институты и «околохудожественных» фигур вроде кураторов и арт-критиков. Правда, в Западной Европе арт-критиков уже не существует. Согласно другому подходу арт-рынок с его ключевыми фигурами, такими, как Джефф Кунс, Демьен Херст или Аниш Капур, и есть contemporary art (хотя на самом деле является лишь его частью). Авторы такого рода видятся нам бренд-художниками, которые за большие деньги продают бесполезные объекты, но это поверхностное мнение. Например, Джефф Кунс — великий автор, который создавал замечательные работы, — мы знаем его, например, по собакам из «воздушных шаров» — и своим китчевым искусством критиковал американскую эстетику. И в то же время создал статуи итальянской поп-звезды Илоны Шталлер, своей жены, и золотую статую Майкла Джексона. И они ужасны, потому что происходят из итальянского Каподимонте, известного традиционными вещами. Он объяснял, что дом его бабушки и тети был полон вещей в стиле фабрики Каподимонте, что закрепилось в его воображении. В результате он приехал в Каподимонте делать поп-звезд. Как и contemporary art в целом, искусство Джеффа Кунса базируется на противоречиях и парадоксе. Потому что это своеобразный ключ к прочтению реальности, также полной противоречий и парадоксов.

— Вы упомянули китч, где «плохой вкус» становится хорошим искусством. А с какой точки зрения сегодня надо оценивать произведения искусства? Если не с точки зрения вкуса, то красоты, смысла?

—Красота уже более ста лет не является критерием оценки искусства. Вкус же персональный, а искусство —это площадка для общения, язык, которым вы разговариваете. С произведением вы устанавливаете отношения, которые называются реляционной эстетикой, — их описал в своей знаменитой книге арт-теоретик и философ Николя Буррио. Реляционная эстетика возникает только внутри этих отношений: если просто повесить работу, а вокруг нее не будет людей, — она ​​не существует, вам необходимо присутствие кого-то. А если вы имеете все нужное, то есть произведение и человека, то что это? Это отношения. Искусство — то, что происходит между произведением и человеком. Так что вы можете назвать что-то некрасивым или бессмысленным, хотя это будет только означать отсутствие отношений.

—Тогда с какими критериями и системой измерений мы должны прийти во Дворец искусства на выставку, над которой вы работали?

—Я не могу сказать людям, как оценивать то, что я делаю, тем более что выставка больше о художниках, чем обо мне как кураторе. Что касается меня — я просто занимаюсь организацией разговора, пытаюсь разместить работы так, чтобы установить между посетителями и искусством те самые отношения. Для этого я должен был установить и отношения между самими произведениями, ведь самое интересное, когда две работы дополняют друг друга. Что касается измерения, оно принадлежит науке, когда мы можем что-то математически доказать. В искусстве же мы только думаем, что знаем, как его измерить, но это фейк: в его основе лежат две вещи, которые — мы знаем — существуют, но не поддаются измерению. Это душа и любовь. Ты можешь сказать, что любишь бесконечно, но тебе ответят, что любят как две бесконечности, а кто-то —вечность, большую, чем твоя. Так что измерять в этом случае бессмысленно.

—Как среди заявок выбирались работы для выставки?

— В первую очередь я выбирал изобразительное искусство и исключал принты, линокарты, все, сделанное не руками. Потом я старался обсуждать что-то с организаторами. Я чувствовал себя не очень комфортно из-за того, что мне нужно выбирать: по моему мнению, искусство — это включение, а не исключение. Каждое произведение имеет все причины, чтобы существовать, и нет ни одной причины, почему оно существовать не должно. Соответственно, и все художники имеют право быть выставленными. Но мы ограничены физически самим пространс твом.

— Я думала, вы выбирали соответственно вашему видению будущей выставки.

— Нет, такой выбор принадлежал бы системе критики, простой настолько же, насколько легко иметь личное мнение: если ты имеешь какое-то предварительное видение, каким должно быть искусство, то все, что не подойдет под твое представление, искусством для тебя не будет. Некоторых работ это лишает даже шансов убедить тебя. На этой выставке есть работы, которые я действительно не понимаю... И они мои фавориты. Например, стол с четырьмя стульями и изображениями собак — что это вообще такое? Но это моя любимая часть экспозиции, дикая и не похожая на все, что я видел до сих пор. Я даже не знаю, это искусство или нет, но автор заверил меня, что да. Есть здесь также большие мастера еще старой советской школы, сильные в истории искусства. Они работают в направлении, которое сейчас даже не считается contemporary art. Картины в целом не считаются contemporary art, хотя и ошибочно. Фотография, перформанс и инсталляция доминируют в том, что западные авторы предлагают этой сфере, правда, предложение не делает его искусством. Я бы назвал один явный фильтр, через который проходят настоящие произведения — они должны оставлять потомкам дух времени.

— В чем дух нашего времени?

— Как уже звучало, в противоречии и парадоксе. Некоторые произведения сами по себе их содержат, либо я, как куратор, могу их создать. Если вы придете на выставку, увидите, что я это сделал. Здесь есть объекты, которые информируют сами о себе — например, пейзаж. А если я покажу ящик с дерьмом внутри — будет ли это искусством? Здесь сам объект мало что о себе говорит, так что это зависит от толкования, которое я представлю. Я называю это объектами, которые требуют дополнительной информации. А есть еще постпродукция—когда объекты используют что-то уже созданное. В экспозиции вы найдете работы, которые объясняются другими произведениями, например, три квадрата, что отсылают к Казимиру Малевичу. Это постпродукция, о которой также писал Николя Буррио. Манипуляции с логотипом «Кока-колы» — это постпродукция, и она работает, только если ты знаешь, что такое «Кока-кола».

— На пресс-конференции вы сказали, что коммерческие структуры Италии больше не поддерживают искусство, тогда как оно существует?

— Все немного иначе. У нас нет банкиров, непосредственно включенных в продвижение искусства. В Италии это работает так —банки имеют фонды и тратят часть бюджета на культуру, но они обязаны это делать по законодательству. То, что фонды выделяют на культуру, создает видимость, что они помогают искусству. Хотя большой экономический игрок, который поддерживает известных авторов, а не молодых, —это уже инвестор. Так что поддержки искусства в Италии не существует, хотя возможно, есть исключения.

— Что насчет государственного участия?

—Государство организует хорошо известные Биеннале в Венеции, Триеннале в Милане и Квадриеннале в Риме. Квадриеннале проходит каждые четыре года, мы собираемся и говорим: «Ладно, давайте посмотрим, что происходит, приглашен каждый». Триеннале больше направлено​​на архитектуру и дизайн. Это все организуется государством, просто Биеннале — наиболее известная выставка, поэтому и финансируется в больших размерах.

— Вы основали учреждение 999Foundation. На что направлена ​​его работа?

— Это образовательный центр, мы даем художникам пространство для экспериментов, проводим исследования, фокусируемся на постстудийной практике, или искусстве в публичном пространстве, его отношениях с обычной жизнью. Мы привыкли воспринимать искусство как нечто экстраординарное: чтобы посмотреть с друзьями Сутина и Малевича, человек собирается, красиво одевается и приходит в музей. Потому что искусство остается внутри специального пространства. Для нас нормально определять вещи по тому, где они находятся: то, что в галерее, —наверное, искусство, а чем является то, что за ее пределами? Я пытаюсь стереть эту границу между музеями и обычной жизнью, поместить искусство там, где оно будто бы не должно быть. В пекарне в моем доме стоит большая статуя стрит-художника. Почему она там? А почему бы и нет?

— Я думала, это обычно для Италии, что искусство там повсюду.

— Нет, Италия очень традиционная страна. Просто за искусство можно воспринять архитектуру или Колизей, хотя это просто стадион, как и Динамо-Минск. Разумеется, он принадлежит культурному наследию, но факт в том, что это очень старое, но просто здание. Искусство все же является чем-то другим.

— Так вы поддерживаете искусство или инвестируете в него?

— Я не инвестирую, потому что я не богат. Богатые люди занимаются этим, потому что им больше нечего делать. «Чем я сегодня занимаюсь? Я инвестирую!». Я работаю с исследованиями и кураторской практикой. Я убежден, что кураторство – важная часть искусства, хотя обычно авторы сами себя продают и общаются только между собой. Но одна из обязанностей куратора — задать художнику неожиданные вопросы. Когда во Дворец искусства начали приходить художники со своими работами, я спрашивал: «О чем ваша работа?» И никто не отвечал мне, они просто начинали ее описывать, мол, здесь женщина в платье. «Да, я вижу, но о чем это?» — «Это о мечте». — «Хорошо, но о чем это мечта?»... Каждое произведение искусства — это история, а каждая история является историей любви, даже если в ней война и ненависть. Собственно говоря, я заметил, что в белорусом искусстве много одиночества, меланхолии. В Италии шестьдесят миллионов человек, и большинство из них — несчастливые. Так что везде жизнь как раз и означает одиночество и меланхолию, а если повезет, — любовь. Но интересна эстетика этого всего. Если ты одинок в Мексике, ты одинок под солнцем, а здесь люди грустят под облаками или холодной зимой. У вас много эстетики окружающей среды.

— Заметили ли вы, что больше всего волнует белорусских авторов?

— Мечты о чем-то новом, лучшем, идеальном. Здесь много даже работ под таким названием. Но в одной из моих инсталляций хорошо видно, что в то время, как одни мечтают, другие думают о реальных проблемах, например, о Чернобыле. 

Ирена КОТЕЛОВИЧ

Фото Татьяны ТКАЧЕВОЙ