Вы здесь

Николай Пинигин: Если бы знал как, сам бы написал классную современную пьесу


На счету режиссера и художественного руководителя Купаловского театра Николая Пинигина более семидесяти спектаклей, и на некоторые из них хоть сейчас иди на улицу Энгельса. Хотя, конечно, приобрести билет будет не так просто: Национальный академический театр имени Янки Купалы, который играет свой сотый сезон, является сегодня одним из самых популярных театров страны и зал на свои постановки заполняет вмиг. Не так давно на этой сцене представили обещанную Пинигиным премьеру «Караля Ліра», о которой все еще говорят в культурной среде.

Впереди выполнение других обещаний — публика ждет постановку многострадальной пьесы Янки Купалы «Тутэйшыя», которая тридцать лет назад, после долгого запрета воплощенная Николаем Пинигиным в Купаловском, в некотором смысле символизировала начало новой эпохи. Во время, когда театр не гремит премьерами, а готовится к будущим, мы встретились с режиссером и поговорили о современных проблемах на сцене театра, белорусском языке и, конечно, «Тутэйшых».


— Николай Николаевич, по вашим словам, «театр должен разбираться с национальными проблемами». Ставит ли современный белорусский театр перед собой такую задачу?

— Сознание режиссера или художественного руководителя подсказывает, что делать. У меня лично и у Купаловского театра, причем со времен его создания, такая задача есть. Министерство культуры рекомендовало нам тридцать процентов репертуара ставить по белорусской литературе, но это ничего не решает: люди и без того знают, куда идут, — каждый вечер на нашей сцене звучит белорусский язык, и Купаловский в этом смысле такой почти единственный.

— В репертуаре Купаловского действительно не такой большой процент именно современной белорусской драматургии — как при этом поднимать актуальные проблемы?

— Белорусские драматурги не пишут по-белорусски, большинство из них интересует российский рынок. Я читаю почти все, что они создают, но качество пьесы для меня важнее того, кто ее автор по паспорту. Тем не менее, на нашей Камерной сцене идут замечательные спектакли Романа Подоляко «Радзіва «Прудок» по книге Андруся Горвата и «Першы» в жанре вербатим, где взрослые вспоминают детство. По пьесе Павла Пряжко поставлен прекрасный «Ураджай»: очень современная работа, где персонажи гуглят, как собирать яблоки. Я же переставил всю белорусскую классику, которая только есть, и, думаю, она может ответить на современные запросы. «Дзве душы» Максима Горецкого: у белоруса две сущности — западная и восточная, как с этим быть. «Пан Тадэвуш» Мицкевича: произведение начинается со строк «Litwo! Ojczyzno moja!», затрагивает Вильнюс, Минск и Вилейку и напоминает, что мы — литвины.

— А как с нашей повесткой дня связан «Кароль Лір»?

— Во-первых, ценность имеет великолепный перевод Юрки Гаврука, который в 1960-х отвечал в нашем театре за литературную часть, при Сталине отсидел восемь лет, а в итоге из-за запрета возвращаться переезжал с места на место на российском севере. Он спасся тем, что в 1930-х его осудили раньше, чем остальных, иначе вместе с другими расстреляли бы. Как были бы расстреляны Колас и Купала, если бы Сталин не сказал Пономаренко: «Слушай, ну оставь кого-нибудь, дай ордена, дачи, шоферов, кто-то должен остаться».

А потом — суть человека не меняется веками, к тому же у белорусов с другими народами всегда найдутся общие проблемы. Гениальный литовский режиссер Эймунтас Някрошюс только однажды поставил спектакль по литовской пьесе, все остальное — по классике, и в свое время он был брендом нации. (Там все нормально с самосознанием, это у нас — проблемы.) «Ревизор» идет на трасянке, а разве это не проблема страны?

Сама по себе трасянка?

— Сама по себе. Вы думаете, мы на трасянке поставили от хорошей жизни? Это главная проблема Беларуси. У меня только Хлестаков говорит на литературном языке, потому что приехал из столицы, а в районе своим языком пренебрегают: «пачаму», «патаму» и «ашчушчэніе маментнасці». В этом ответ на многие насущные вопросы.

Мы не ставим ничего такого, что не связано с современностью. У Купаловского 98 процентов заполняемости зала — в этом смысле мы лучшие, а значит, интересны белорусам. Я очень хотел бы, чтобы появилась классная современная пьеса, если бы знал как, сам бы ее и написал. В целом для развития нашей драматургии нужно, чтобы белорусский язык изучался с детского сада, чтобы он стал языком улицы, чтобы власти поняли его ценность. Тогда появится рынок.

— И о чем бы вы написали свою пьесу? На какие запросы времени, на ваш взгляд, театр еще должен ответить?

— Шекспир говорил, что театр должен держать зеркало перед природой. А я добавил бы — перед обществом и Отечеством: мне интересно понять народную душу. Надо говорить о том, чем мы отличаемся от соседей, поэтому, например, у меня в «Тутэйшых» главный герой — не сознательный белорус Янка Здольник, а Никита Зносак. Белорусы, чтобы выжить, должны были «хавацца ў бульбу»: если на территории правит шведская, немецкая или русская армия, разве можно ей противостоять? «Ты кто?» — «Тутэйшы», — проблем нет, а если не к месту назовешься русским или поляком — пуля. Это одновременно и оскорбление для нации, и способ выживания. Конечно, были и герои — все помнят только три польско-литовских восстания — Костюшко, 1830-го и 1863 года, а их было двадцать четыре, и все это делали в том числе мы. Но в целом белорусы потому и выжили, что уклонялись от нашествия. Когда я учился в театрально-художественном институте, нас отправили в Глубокский район на картошку. Мы пошли на озеро, а там сидит старичок, пасет коров. Мы спрашиваем: «Дед, есть ли в озере рыба?» — «А куда она денется?» Мы просидели целый день — ни одной поклевки. Возвращаемся: «Дед, ты же говорил, здесь рыба есть». — «А откуда ж ей взяться?» Вот ключ к белорусской душе: он не конфликтовал, в конце концов сказал: ну, видимо, нет — и что мы с ним сделаем? Развернулись и ушли.

Волнует меня и проблема белорусского языка. Перед Второй мировой войной, как рассказывала подруга моей матери, здесь были одни белорусские школы, в деревнях говорили, разумеется, по-белорусски, а в Минске 67 процентов населения составляли евреи. Колас и Купала могли обращаться только к сельчанам, почему они построили не шляхетский проект, а деревенский. Он должен закончиться, лапти свое отработали, пришло время для проекта ВКЛ и Речи Посполитой. У нас большая — правда, уничтоженная Российской империей — история, а быть лапотником никому не хочется.

— То есть, по большому счету, сегодняшний театр должен раскрыть белорусскую сущность.

— Конечно! Почему «Паўлінка» идет у нас 76 лет и зал всегда полон — в ней есть душа народа. В советские же времена с афиши убрали жанр спектакля — там было написано «шляхоцкая гісторыя». Это пьеса о шляхте: у отца Павлинки три с половиной волоки, то есть почти 70 гектаров земли. К тому же они униаты или католики, насильно переведенные в православие: «Як паставяць гэты спранжыновы касцёл, то можна будзе спадзявацца і для нашага брата якога-такога палягчэння». Короче, вся наша история, сознание, идентичность и как они формировались, наши герои, враги, предатели — все должно интересовать театр, и тогда сложится образ Беларуси.

— В спектакле «Талерантнасць» по пьесе Ясмины Резы вы добавили свою концовку с довольно прозрачным посылом, мол, через европейскую толерантность ислам заполняет Европу. Вы правда думаете, что для Беларуси это актуально?

— Для Беларуси это не так актуально, как для Западной Европы, но и нас это, может быть, ждет... Я иронизирую над толерантностью, она помогает бесконечному навязыванию чужих ценностей твоей цивилизации. У толерантности должна быть мера. Я люблю Париж, но сегодня на его улицах невозможно находиться, есть целые районы, куда не ходят сами французы, некоторые уезжают в другие города, если имеют возможность работать дистанционно. Уже доигрались, европейская цивилизация стоит под угрозой уничтожения, и я не понимаю, почему руководители западноевропейских стран так себя ведут — пока их режут, говорят: «Заходите, пожалуйста».

— А белорусов вы действительно считаете толерантными?

— Белорусы толерантные, потому что они формировались именно в государстве, причем самом мощном в Европе, — законы ВКЛ сегодня изучают в европейских университетах. У Витовта был очень простой порядок — плати налоги и живи как хочешь, ставь хедеры, синагоги или мечети. И он видел результаты, потому что государство богатело. Евреи называли Витовта литовским Киром по аналогии с императором, который подарил им большие свободы. До войны, например, у нас многие дополнительно знали идиш. Здесь никогда не будет какой-то воинственности, потому что всегда было много национальностей, языков и религий.

— Если говорить о белорусской душе, советское наследие, на ваш взгляд, — это что-то внешнее или уже ее часть?

— Теперь уже часть, но послушайте — евреи собрались в Израиле и даже воскресили мертвый язык иврит. Безусловно, совок — это ужасная вещь. Три с половиной тысячи населенных пунктов на территории Беларуси были переименованы в первомайские, ленинские и так далее. Я в свое время ставил ирландского драматурга Брайана Фрила — наша судьба очень похожа на ирландскую, — который написал гениальную пьесу о том, как англичане меняют ирландские названия на английские, а те начинают восстание, потому что в этих названиях также душа народа. «Ревизор» — это же в том числе советская история. В 1960-х сюда приехал Хрущев и сказал, что чем быстрее Беларусь перейдет на русский язык, тем быстрее построит коммунизм. Бывший министр культуры России Владимир Мединский как-то высказался: «Что это у вас тут белорусские вывески стали появляться?» Министр культуры говорит суверенной стране. Так случилось, что в Беларуси не было своей элиты, поскольку ее поубивали на всяких восстаниях, Виленский университет был закрыт по приказу Николая I, потом пришли репрессии — и из страны сделали страночку. Давайте хотя бы говорить об этом. Но процесс идет — могли ли мы представить, что разговаривать на белорусском языке станет модно? Постепенно все возвращается, надо только не мешать процессу, а помогать, так как язык и культура в целом — это национальная безопасность.

— А насколько, как вам кажется, сегодня возможно поддерживать культуру?

— Все очень просто: должна быть воля властей. В США, между прочим, нет министерства культуры, но есть закон, согласно которому те, кто поддерживает культуру, платят меньшие налоги. Более того, в обществе они становятся уважаемыми персонами — это у нас культура понимается как нечто, что может быть, а может не быть, и меценаты знают, что их помощь никак не будет оценена. У входа в Метрополитен-оперу в Нью-Йорке висит огромный баннер, на котором указывается, что, условно, Рокфеллер на спектакль дал столько, этот — столько, а внизу — «Ученик седьмого класса Джо дал десять долларов». Понимаете, поддерживая культуру, они создают государство, а значит, население не валит из страны, а работает ради нее. Мой друг из Эстонии говорит, что у них кандидат в президенты, который не оговаривает, сколько процентов бюджета он предполагает выделить на культуру, не имеет шансов быть избранным. Маленькая нация должна осознавать, что благодаря культуре она жива. Но у Брехта было: «Сначала хлеб, а нравственность потом». В этом есть правда: сначала благополучие, а потом театр.

— В Купаловском планируется очередная постановка «Тутэйшых». С вашей первой ее постановки прошло тридцать лет — поменялось ли за это время что-то в самосознании белорусов и остается ли Зносак нашим точным портретом?

— Спектакль впервые поставили в 1926 году и сразу сняли — какое-то время Купала вообще не заходил в наш театр, он еще не знал, что начинаются чистки, тюрьмы и расстрелы. К сожалению, пьеса актуальна и будет актуальной еще очень долго, до всемирного потопа. Ведь Беларусь находится между двумя культурными полюсами — византийским и латинским, с разными религией, этикой и системой поведения. Поэтому Никита Зносак выживает, а что ему делать?

— То есть это положительный персонаж?

— Нет, конечно же, но я понимаю этого человека. В пьесе «Жизнь Галилея» Брехта есть гениальная вещь: «Несчастна та страна, в которой нет героев» — «Нет! Несчастна та страна, которая нуждается в героях». Я дико не хотел снова ставить «Тутэйшых», меня почти что заставили зрители и друзья. Я поставил этот спектакль, когда независимой Беларуси еще не было, на здании ЦК напротив театра еще висел советский флаг, но мы знали, что что-то должно измениться. Такое в судьбе режиссера случается лишь однажды, это был не успех, а нечто другое, чтобы это повторить, нужно вернуться в те времена: большинство белорусов не знало, что такое независимость и зачем она, и вдруг выходит запрещенная пьеса Купалы. Спектакль шел шестнадцать лет, потом его закрыли, все же запретить пьесу Купалы в Купаловском — это сильная история. Ну что сделать. А потом я понял: за тридцать лет выросло несколько поколений людей, которые никогда не читали «Тутэйшых», а в театр, может, и придут. И я заставил себя.

— Что происходило после той премьеры? Можно ли описать успех «Тутэйшых» в начале 1990-х?

— Это невозможно. Нил Гилевич обнимал меня и говорил: «Хлопча, ты сам не разумееш, што стварыў». Не потому что я хороший, а потому что творцам закрывали рты, и вдруг на сцене первого театра появляется этот спектакль. 90-е никогда не повторить, для меня это были лучшие годы. Я знаю, что новых «Тутэйшых» будут сравнивать с теми, и не в пользу новых, но я к этому готов.

— Вы рассказывали, что в определенный момент почувствовали себя белорусом. А что значит быть белорусом?

— Я почувствовал себя белорусом во время работы в Санкт-Петербурге — это самый европейский российский город, и все равно разница в менталитетах для меня стала очевидна. Когда я работал актером в Русском театре, ко мне приехал друг из Челябинска. Он мне говорит: «Слушай, я ваших людей не понимаю». — Я спрашиваю: «А что такое?» — «Еду в общественном транспорте, и все молчат». — «А что должно быть?» — «У нас едешь: здесь тебя послали, там кому-то дали в морду». Беларускость — это деликатность и поэтичность, правда, совок повлиял на этот народ, разрушил религию, оставил деревни без церквей. Раньше говорили: «Перед людьми будет стыдно», — а теперь никому ни перед кем не стыдно...

Беседовала Ирена КОТЕЛОВИЧ

Фото Татьяны ТКАЧЕВОЙ

Выбор редакции

Регионы

Сок с доставкой и с сосульками: на Брестчине начался сезон заготовки березового сока

Сок с доставкой и с сосульками: на Брестчине начался сезон заготовки березового сока

Как мы березовый сок покупали на торговой площадке лесхоза и в лесничестве,

Гороскоп

Восточный гороскоп на следующую неделю

Восточный гороскоп на следующую неделю

Львам придется повторять пройденное и исправлять ошибки.