Виктор Гордей. И дождусь я белых журавлей…

Листок

Упал на траву, на песок,

Канул в Лету.

Ужель этот желтый листок

Кружит планету?

 

Вновь лето сжигает мосты,

Тучи — на дождик.

И жаждет душа чистоты.

Может, возможна?

 

Идти и идти бы вперед,

С песней хорошей.

И даль, и виски заметет

Белой порошей.

 

Потом — журавлям прилетать

С теплого юга,

Чтоб жизнь повторять, начинать

С первого круга.

 

Земля даст и краски, и сок

Травам и веткам…

Ужель этот желтый листок

Кружит планету?

 

 

* * *

Молодость по Божьей воле

Плачет птицей в тростниках.

Мне ни лесом и ни полем

Не дойти туда никак.

 

Я живу порой в сомненьях:

Что же значит грусть твоя?

Слышу, вижу в отдаленье

Очень юную — тебя.

 

Километром, может, сотым

Я спешу на голос твой.

Только гати и болота

Скрыли счастье пеленой. 

 

Как мне быть с мечтой такою?

Не безумствую ли я? 

Только там, за синевою, 

Плачет молодость моя.

 

 

* * *

Осени ложится лист печальный,

Все короче и короче дни.

Словно птицы, в край стремятся дальний

Годы невозвратные мои.

 

Детства дни мелькнули, словно чайки,

Меньше стало в жизни суеты.

Шумных говорливых галок стайкой

Прочь умчались юности мечты.

 

Соловьи — свидетели свиданий,

Беззаботности былой дрозды,

Совы — очевидцы страсти тайной —

В синеве растаяли, как дым.

 

Им на смену из краев морозных 

Прилетели новые жильцы:

Лебеди забот и дел серьезных,

Опыта посланники — скворцы.

 

Лист опал, и снег его припудрит.

Станет и прозрачней, и светлей.

И дождусь я птиц однажды мудрых,

И дождусь я белых журавлей.

 

 

*  *  *

Что ж, давай поговорим сердечно

Иль поплачем до рассветных зорь.

Закричали журавли над речкой,

Эхом отозвался темный бор.

 

Двое нас сегодня, нелюдимых.

Тишину разбудим долгих лет.

На сосне высокой в небе дымном

Серп луны повис, как амулет.

 

Это вздох мой, горький и печальный,

Или вскрик прощальный журавлей?

В этом нету абсолютной тайны:

В лес привел тебя я, как злодей.

 

И теперь в лесу пред целым светом

Я сижу, а рядом ходишь ты.

Не спасемся лунным амулетом

Мы от дней бегущих череды.

 

Будет разговор тяжелым, знаю.

Но откликнись только, что ж ты сник?..

Где-то рядом молча он блуждает.

Кто он — тень моя, судьба, двойник?

 

 

* * *

За окном закружилась поземка,

Стылый ветер — от ранней зари.

В косы вишен вплетают тесемки,

Словно алый рассвет, снегири.

 

Возле вишен, что в бархате снежном,

Мне отчетливей видится свет —

Новых дум и забот неизбежность

И ушедшей любви первоцвет.

 

Сколько раз здесь заплачут сугробы

И замедлит Ночанка свой бег!

А в лесах — ни обиды, ни злобы,

Только чистый, нетронутый снег.

 

Добрый день, снеговая поземка!

Добрый день, отраженье зари, —

Это в ветви вплетают тесемки,

Словно алый рассвет, снегири.

 

 

* * *

Все ушли. Никого не осталось.

Только тени в холодном окне.

Небо высветлил месяц усталый

И совсем равнодушный ко мне.

 

Мне совсем не из прихоти надо

Рассмотреть тьму ночную вокруг.

Может, ходит он где-нибудь рядом,

Мой надежный и преданный друг?

 

В мире, смысла утратившем стержень,

Где оружья шального не счесть,

Как нужна человеку поддержка

И рука на поникшем плече.

 

Без надежды вся жизнь станет серой,

Не согреться душе у огня.

Слышу, кто-то стучит в мои двери.

Может, вспомнил мой друг про меня?

 

 

Пейзаж с аистятами

Дни ушли привычной чередою,

И как будто горе все ушло.

На прудах за пеленой густою

Аистята стали на крыло.

 

И уже взлетают в поднебесье,

И летят мои тревоги вслед.

На зеленом полушарье тесном

Сколько было слез и сколько бед!

 

Может, и не так ушло далеко

Это горе, что меня прожгло…

На болотцах — невеселый клекот.

И в оврагах — дымка, как стекло.

 

У деревьев, потерявших силы,

Догорают дымные костры,

И на свежевзрыхленных могилах

Отекают цезием кресты.

 

Кто мне слово утешенья скажет?

Гром грохочет. Ярок молний свет.

И глядишь — в истерзанном пейзаже

Аистят уже растаял след.

 

Перевод с белорусского Елизаветы ПОЛЕЕС.