Заслуженный артист Беларуси Сергей Чекерес: «Я не мудрый, я живой»

Заслуженный артист Беларуси, ведущий мастер сцены Национального академического театра имени Максима Горького Сергей Чекерес в день юбилея и в дни последующие играл подряд с десяток спектаклей, в которых блистал в ярких ролях — разноплановых, выразительных, запоминающихся. Так отметил свой 50-й день рождения. Впрочем, и в другое время он плотно занят в репертуаре. Если же говорить о вовлеченности Чекереса в жизнь театра, то она у него можно сказать, абсолютная. Как мне кажется, глубокая, эмоциональная, страстная… О чем, кстати, говорят и его коллеги. Сергей Чекерес полностью погружен в этот особый, магический мир театрального искусства, который существует словно в ином измерении, предан ему безмерно. Связь с театром у актера с годами, по-моему, только крепнет, позволяя ему увидеть то главное, что, как выразился Антуан де Сент- Экзюпери в «Маленьком принце», глазами не увидишь. Харизма, умение импровизировать, внутренняя свобода — это также все о нем, об этом талантливом актере, госте редакции журнала «Belarus».

Как известно, харизматичность того или иного актера, за которым закрепился статус «звезды», побуждает заядлых театралов следить за тем, как эта звезда будет светить и на премьерном спектакле, дескать, не погасла ли. Покупая билет в театр Горького, поклонники непременно спросят у кассира: «А играет ли…?». Этот вопрос частенько имеет отношение к народным артистам Беларуси Ольге Клебанович, Александру Ткаченку. Спрашивать стали и о Руслане Чернецком, которому недавно присвоили звание заслуженного артиста Беларуси. А что до Сергея Чекереса, то в связи с ним и вовсе шквал вопросов, дескать, занят ли этот актер. К примеру, на спектакль «Граф Монте-Кристо» Александра Дюма, где Сергей в роли прокурора Вильфора солирует, зритель валом валит. Причем, билеты раскупаются преимущественно молодежью на несколько месяцев вперед. Понятно, что идут и на произведение Дюма, и на рок-оперу, которую худрук Сергей Ковальчик давно мечтал поставить, и на героя Чернецкого — Дантеса, а также на модные рэп-батлы. Но, как сказали мне в кассе театра, молодые люди, покупая билеты, спрашивали не раз: поет ли в этом спектакле Чекерес. И для них было совсем неважно, что его Вильфор — условно говоря, воплощение «злой» силы. Но хорош! Замечу, еще и вокал мощный, и обаяние. А в антракте на спектакле «Графа Монте-Кристо» слышала зрительскую реплику: «Как странно, и почему Чекерес не играет Дантеса?». Также после премьеры «Сэлфи со склерозом» Александра Володарского в группе дам, выходящих из зала, прозвучало: «Жалко, что так мало было Чекереса…».
   

 Вот такой он, можно сказать, народный любимец. С ним мы и поговорили. Да так сложилось, что беседа, которая велась в дружелюбной тональности, то и дело приобретала философский оттенок, отличаясь глубиной интеллекта моего визави. Надеюсь, и читателю размышления этого думающего актера, покажутся небезынтересными. Как и мнение о нем Валентины Ереньковой, заслуженного деятеля искусств Беларуси, режиссера-постановщика, которая считает его своим творческим сыном. В ее спектаклях Чекерес играл и играет главные роли.

— Когда он появился в театре, то громко, эмоционально заявил о своем желании постигать профессию. И это было чудо! Неуспокоенный, жаждущий достижений, побед, открытий… Актер огромного масштаба, выросший из мальчика в зрелого мужа, — говорит Валентина Григорьевна, подчеркивая, что в настоящее время Сергей Чекерес — лицо театра. Она убеждена в том, что свою главную роль он, чей творческий апогей еще впереди, пока не сыграл.

 В теме интервью с Сергеем Николаевичем звучало и его мнение о своих ролях, о коллегах по театру и о репетициях. Говорили мы также и о том, чем в нашем бытии дорожим, к чему стремимся… А еще о радости, которую мой собеседник назвал искомым этой жизни, потому как «ничего другого придумать невозможно». Будто угадал мысль индийского философа, писателя, поэта Ауробиндо Гхоша, который сказал: «Тайна в радости. Познаешь радость, познаешь тайну бытия».

— Сергей! Какими только приятными слуху эпитетами до сих пор не наделяет вас людская молва, стоит зацепить вашим именем поклонников Русского театра, или зайти в социальные сети… Красавец… Прекрасные внешние данные, певческий голос, который слышен даже из глубины сцены, приятный тембр, четкая дикция, энергичность, осанка и тому подобное, характерное для амплуа героя. А как бы вы сами о себе сказали?

— Я так устроен, что постоянно занят тем, что пытаюсь формулировать все, что касается моей жизни. Мне это доставляет удовольствие. Но ко всему происходящему отношусь с точки зрения реального времени. С одной стороны все эти эпитеты мое человеческое нутро принимает, и мне, конечно, приятно, но с другой стороны с годами я понял: слова ничего не значат. Это такие определенные формы, которые витают в воздухе, но они мало скажут о текущем моменте жизни человека, о нем самом. Естественно, когда ты молод, комплименты производят на тебя неизгладимое впечатление… Но жизнь идет, и по мере ее движения твоя прыть убывает, отношение к себе самому и к жизни становится более взвешенным. И значение имеет уже то, что ты делаешь. Но полнота ощущения, эмоция возникает только тогда, когда ты все-таки слышишь эти же слова, которым уже не доверяешь. Вот такой парадокс. Я о чем-то думаю, что-то делаю, но в конечном итоге не знаю, как буду воздействовать на зрительскую аудиторию, с которой соприкоснусь на спектакле. И только, когда взгляд извне, из зала, скажет мне о том, что взаимодействие произошло, я в этот момент понимаю, что моя попытка монолога перешла в диалог со зрителем. Хотя это тоже может быть иллюзией. Но, тем не менее, игра «актер-зритель» бесконечна.

— То есть, вы хотите сказать, что для вас очень важен путь внутрь себя и насколько то, о чем вы думаете, чувствуете соотносится с теми внешними посылами из мира, от других людей, в том числе и от театральной публики?

— Я занят собственной персоной, занят пониманием себя. Можно еще к этому внутреннему процессу применить слово — осознание. Да, я наблюдатель, как не раз говорил в интервью. И для меня это первостепенно. Я не герой экшэна, по сути своей нетороплив. Это моя основа, способ моего существования в жизни. Хотя внешне произвожу другое впечатление.

— Какое из своих достоинств считаете наиболее полезным в жизни?

— На сегодняшний день я пришел к пониманию, что вся проблема от разделенности, то есть, человека делят на его достоинства и недостатки. Но этого делать не следует. Человек — существо цельное. Если ты будешь сталкивать одно с другим, так называемое плохое с хорошим, ты не примешь себя. Рассыплешься. Надо брать ответственность за то, какой ты. Если ответственность существует, то и в жизни ты будешь поступать сообразно с этим ощущением. Что я и стараюсь делать. Но в жизни мы наблюдаем все время одно и то же явление: сталкиваются, условно говоря, две силы… Они и взаимодействуют, в результате чего происходит разрешение.

— Вы правы. Ведь в природе, как говорят владеющие этим вопросом ученые, нет плохих или хороших сил. Есть силы противоположные: плюс и минус, притяжение и отталкивание, свет и тьма. Без них невозможна жизнь, нет метаболизма внутри живых организмов, обмена веществ, нет связи между элементарными частицами, между космическими объектами во Вселенной… Невозможно использовать лишь одну силу без другой — только в их взаимодействии. Так устроена вся жизнь. Так и человек, как вы сказали, существо цельное. А как бы вы назвали эти силы?

— Я их назвать не могу. Это скорее абстрактная для меня категория, просто сгусток энергии, который сталкивается с другим сгустком. Это энергия, облеченная в человека. В его форму, в определенное понимание мира, его мысли, чувства, цели… В конечном итоге для меня люди делятся на две категории. Одни считают, что для достижения цели можно делать все, а другие убеждены, что человеческая жизнь самоценна, то есть, ценна сама по себе, поэтому никто другой не имеет права на нее влиять.

— Умение безусловно существовать в условных обстоятельствах — жить в них полноценно, ярко, убедительно, мало того, убеждать зрителя в безусловности условного мира, воспроизведенного на сценической площадке, — это и есть особое свойство, особый дар, присущий из всех творческих профессий только актеру. Сергею Чекересу, по-моему, это свойственно. Лично для меня ярким примером является ваша работа в одном из последних спектакле «Месяц в деревне». Как вам давалась ваша роль Ракитина?

 — Мне эту роль предложила Ольга Михайловна Клебанович, которая и поставила этот спектакль. Работая с материалом и с Ольгой Михайловной, понял, что сыграю сугубо своего Ракитина: мой жизненный опыт это позволяет. Я знаю досконально природу чувств этого человека, все это прожил в своей жизни. У меня было полное ощущение, как это бывает в английских фильмах, когда актер поднимается на подмостки, то на него накладывается ответственность некого лобного места, где врать нельзя. А если и врать, то очень убедительно. Чем и занимаюсь. Я должен был достать свои чувства, облечь их в маску персонажа и транслировать (в кавычках) мучения этого человека. Вот такая у него любовь! Как я репетирую? Сначала внимательно слушаю режиссера. Мне важно понять, кто напротив меня, думает ли этот человек больше, чем я, знает ли больше… Когда вначале беру материал, я ничего не знаю. В этом смысле я девственен. Когда начинаем разговаривать, создается некое поле… Питательной средой для меня является конфликт. Возникает мозговой штурм, который порождает внутреннюю интенсивность. Внимание обостряется и, благодаря этому происходят те, или иные открытия. По-другому не бывает. Если ты беспечен, расслаблен, все очень приятно — из этого ничего хорошего не получится. Во всяком случае, я так не умею. А потому это порождает соответствующие аспекты меня как партнера неудобного: я часто перехожу грань…. Для себя вывел формулу: если мы вдвоем работаем, между нами есть поле, которое называется театром, вот мы его и пашем. И в этом для меня все. Именно благодаря этому столкновению происходит выкристализовывание смысла. Смысл — ясность! Ясность — красиво!

— А вашему Ракитину нравится, что он может отказаться от любимой и не вступить в борьбу за нее? Но ему ведь больно?

— Безусловно, больно. Как же ему может нравиться то, что приходится отказываться от любимой женщины? Если до приезда учителя Беляева в имение Ислаевых хоть какая-то надежда на развитие отношений с Натальей у Ракитина была, то с появлением учителя, она себя исчерпала. И Ракитин откажется от Натальи, и не вернется. Это точка. Финал. Применительно к его ситуации процитирую известное: //Хоть и не ново, я напомню снова: //Перед лицом и друга и врага, //Ты — господин несказанного слова,// А сказанного слова — ты слуга//. Как только ты обнаружил что-то словесно, я замечал не раз, твой мозг, начинает тебе диктовать условия поведения, ты становишься заложником тобой сказанного. Если Ракитин сказал, что уедет, значит уедет. Тем более, что случилось непоправимое: Наталья влюблена в Беляева. Но если разобраться, а что случилось, собственно говоря. Ну не сложилось, и что? Так в жизни устроено, бывает. Но я думаю, проблемы нет, когда ты любишь. Проблема возникает, когда не любишь, когда в душе пустота. Человек боится пустоты.

— Мне кажется, что ваш Ракитин испытывал к Наталье и чувство безусловной любви? Ведь это счастье просто любить, ничего взамен не требуя?

— Испытывал. Но это всего лишь краткие моменты. Мой Ракитин — злой Ракитин. И мне это нравится. Это определенная вздыбленность системы, коей является человек. Избыточная энергетика находит выход в злости. Для меня это нормально. И то, что мой Ракитин злой, говорит о том, что он живой. Он испытывает разные чувства. Он же не ангел во плоти, не пасторальный, не все принимающий, не святой. Это была бы совсем другая история. Он, повторюсь, живой. В фильме Ренаты Литвиной «Северный ветер» есть классная мысль: «Я злой человек, но я твой человек». Но круто же! А безусловная любовь на земле, это моя мама и я, или же я и мой отец.

— Расскажите о родителях. Какова самая мудрая мысль, которую вы когда-либо слышали от них?

— Пожалуй, здесь важна не мысль, а те ощущения, которые я испытывал, общаясь с отцом и мамой. Мои родители Николай Андреевич и Татьяна Григорьевна удивительным образом дополняли друг друга. Папы не стало, когда мне было 17 лет. Он был в моих глазах великаном. Дарил мне ощущения силы, стабильности, опоры, защищенности. В «Селфи со склерозом» я играю своего отца. Папа был руководителем на крупнейшем металлургическом комбинате «Криворожсталь». Он имел на меня огромное влияние и был беспрекословным авторитетом. Сходу, к примеру, мог решить задачки по тригонометрии. Когда я стал старше, то начал понимать, что вот такая безусловная любовь, когда тебя принимают со всеми завихрениями, все время несут на крыле, а когда приезжаешь домой, то тебе просто тепло и комфортно, это огромное счастье. Со временем, находясь рядом с мамой, я понял, что мама — это любовь, как раз та, также безусловная… Мамы уже нет с нами более пяти лет. А когда и она ушла, я, хоть у меня есть старшая сестра, понял: я теперь один. Светлана живет в Кривом Роге, в Украине. Я там не был уже три года.

— Как вам работалось с Ольгой Клебанович, как с режиссером и как с партнершей по спектаклям?

— С ней мы начинали как партнеры в спектакле «Папа, папа, бедный папа, ты не вылезешь из шкапа…» Артура Копита. И это было здорово. Судьба нас соединила в этой постановке, а потом мы работали в разных командах. Сначала я не понимал ее внутренних выборов, было и так, что не соглашался с тем, что она делает. А вот уже теперь на моем зрелом витке жизни, когда мы встретились в «Хануме», когда сейчас играем в спектакле «Сэлфи со склерозом», а также, когда она репетировала с нами «Месяц в деревне» как режиссер — это как раз тот случай, когда я могу оценить колоссальный, внутренний, жизненный опыт Ольги Михайловны. Он настолько очевиден, что могу сказать: он всеобъемлющий, внушительный. У нее прекрасно развитая интуиция…

— В спектакле «Сэлфи со склерозом» вы сыграли роль Вениамина Ионовича Есафова. Что скажете об этой роли, которая и меня в числе других зрителей впечатлила на недавней премьере, да так, что горло перехватило? Казалось бы, комедия, а от сцены вашей в диалоге с Ольгой Клебанович плакать хочется…

— Я для себя очень четко осознал, про что там играю. Вроде бы и простая человеческая история, о любви в прошлом, которая не случилась, сценка маленькая. И мне было тяжело удержаться, чтобы самому не заплакать. Но это не сантименты. А скорее внутреннее ощущение моего героя… Оно о том, что было бы неплохо, чтобы между ним и Майей Михайловной так было, но этого не было в прошлом и так не будет. А тут на сцене ты иллюстрируешь то, что невозможное, оно возможно. В связи с этим спектаклем вспоминается фильм «Приключения Буратино». Я всегда плачу в момент, когда все ищут золотой ключик, а Буратино весь светится и сияет, дескать, нашел! а вот он, ключик! Вот и в «Сэлфи со склерозом» мы нашли этот ключик. Сыграли то, чего не ожидаешь. Было приятно от молодых актеров нашего театра услышать: это круто, круто! Потом внимание на другом спектакле ослабляется, и ты идешь на какой-то внутренний повтор. И понимаешь: аааа… нет-нет, то, что нашел в прошлый раз, не работает, какое-то шатание происходит, а потом вдруг снова возникает та единственная возможная живость, которая будет работать на этот смысл. А она складывается из обоюдного желания партнеров. И смысл можно достать только во взаимодействии с тем, кто желает донести его также интенсивно, как и ты. В этом суть партнерства.
     

Кстати, талант Ольги Михайловны лично я, повторюсь, смог оценить только спустя годы. Сейчас, не отказывая никому в развитии и понимании, мы, кажется, нашли те общие точки, которые позволили нам взаимодействовать, образно говоря, на чистом сливочном масле. В том числе и в «Сэлфи со склерозом».

— О ком из актеров можете сказать, с которыми вам легко и интересно работать в спектаклях?

— Для меня ответ очевиден. Это Вероника Пляшкевич. Мне с ней действительно очень интересно. Наше сотрудничество продолжается. Пусть не обижаются другие актеры, но для меня она — лучший партнер.

 — Как вы относитесь к критике?

— Разумно. Ведь я нахожусь внутри материала, а критика это то, что снаружи. Я слушаю, благодаря чему мое внимание повышается. А приму ли я это — мой выбор. Ведь что происходит на премьере? Публика в зале, актеры на сцене. И, о ужас! Увидели зажатого артиста, еще не осознанные смыслы и так далее… Посмотрели, вышли из театра и понесли свои суждения о том, что увидели. И это звучит как догма, как приговор. А я не умер, у меня будет следующий спектакль, и следующий… Я нахожусь в динамике. Это главное! А суждения это уже прошлое.

— Ваша работа с Валентиной Ереньковой, кажется, началась над спектаклем «История любви полосатого кота и сеньориты Ласточки» Жоржи Амаду?

— Нет, в этом спектакле она уже продолжилась. А началась с постановки «Папа, папа…». Вот тогда мы группы крови и сверили. С тех пор я глубоко предан этому человеку, ее потенциалу. Валентина Григорьевна из тех режиссеров, у которых есть свой мир. Недавно мы с ней беседовали, и я высказал мысль, что для меня люди делятся на «конечных» и «бесконечных», так вот она — из «бесконечных».

— К Валентине Ереньковой вы пришли уже после спектакля «Гамлет», поставленного Борисом Луценко, которого сыграли в 25 лет, можно сказать совсем уже готовым артистом…

— Готовым? Это очень условно. Я, конечно, ощущал, что не бездарен, но внутреннее понимание подталкивало меня к давно известной пословице: век живи, век учись.

 — Что нравилось вам в вашем Гамлете и что не нравилось? Каким бы вы его сыграли с теперешним уровнем осознанности?

— Я хорошо помню внутренний поиск своего героя. Когда мы поехали в Москву на гастроли, я прочитал в программке, о чем Борис Иванович Луценко поставил спектакль. Я внутри себя играл диаметрально противоположное. В моем мире это была совершенно другая картина. В «Гамлете» звучали слова из Екклесиаста: время разбрасывать камни, и время собирать камни… Я, как человек молодой, будучи на том этапе жизни революционером, говорил: да, отличная мудрость, так, а что мне сейчас делать?.. В этих словах для меня как бы не было ответа. Но уже сегодня понимаю, что каждый из нас пройдет абсолютно полный круг: когда он разбросает камни, и когда их соберет. А посему — «всему свое время и время всякой вещи под небом…». Вот и ответ.

Однажды услышал ответ скульптора Эрнста Неизвестного на вопрос: что такое мудрость. Мудрость, сказал он — это взгляд из гроба. Применительно к себе спустя время сформулировал: я не мудрый, я живой.
 

— Приходится ли вам жизни одевать маску неприступности, если сталкиваетесь с неприятными людьми, посягающими на границы вашей территории?

— Такое не случается, потому что я обозначаю границы своей территории и даю человеку понять: ты другой. Но для того, чтобы сосуществовать мирно, мы не должны заходить на территории друг друга.

— Доброе слово о вас говорят (не раз приходилось читать и слышать) и критики, и театральные журналисты, и режиссеры, с которыми вы работали в Русском, начиная с 1997 года. Но давайте вернемся в прошлое. Расскажите, чем так вас впечатлил самый первый выход на сцену и послужил толчком для выбора профессии артиста? Это было в юности?

— Все очень просто: я люблю танцевать. (И до сих пор танцую в клубе). Выходя в школе на дискотеки в круг, понимал: мне нравится, когда за мной наблюдают. В связи с тем, что тщеславие — мой любимый грех (смеемся), я еще тогда понял: от добра добра не ищут… Внимание зрителей — это живительная энергия, основа, мой способ жить. В этом и «проклятие». Конечно, период «звездной» болезни я пережил тогда, когда много играл, все роли главные, когда себя оправдывал: а кто, кроме меня, я достоин и так далее. Но потом точно также стал это все терять. Моменты потерь меня здорово отрезвили. И нечто внутри сказало мне: Сереженька, давай-ка без миссии, сегодня есть возможность, ты играешь, завтра ее нет — не играешь. Да, это не трагедия, но игра на сцене для меня — это кислород, воздух, в чем не могу себе отказать.

— Легко ли вам быть собой?

— Да, легко. Для меня это единственно приемлемая форма жизни. Причем, без мимикрии.

— Как стать независимым от людского мнения?

— Просто. Не зависеть (смеемся).

— Сергей Чекерес — один из тех немногих артистов, который ходит в другие театры на спектакли и любит оперу — так о вас говорят. Какой опыт для себя извлекаете? И почему вам нравится опера?

— Да, недавно вот был в Театре белорусской драматургии, смотрел два спектакля. Зачем хожу? Да как все нормальные люди — за впечатлениями. Когда вижу пытливых молодых людей, получаю колоссальное удовольствие от понимания: я не один такой, группа крови у нас схожая. Да, и оперу очень люблю. Энергия человеческого голоса меня волнует. Это и радость, и те особенные эмоции, которые ощутишь только в опере.

— Тяжело ли перевоплощаться в персонажей, которые Вам абсолютно не нравятся? Или такого не бывает? Самая сложная роль, которую доводилось играть?

— Такое не случается. Что касается ролей, то я очень сложно репетирую. Для меня любая роль — кот в мешке. Естественно, я помню текст, эпизоды… Но вот до сути докапываюсь не сразу. Приведу пример с «Укрощением строптивой». Там играю Петруччо, который был мне совершенно непонятен. Вроде бы ну чего там сложного… Помню, ходил в кафе «Максибис» на Немигу (сейчас его уже нет), сидел там со своим супом и чуть ли не рыдал над ним, понимая, что я пустой, ничто во мне не откликается. А потом как-то стало понятно: произошел момент накопления. Причем, ключом к роли послужила прическа, что-то щелкнуло внутри … И я себе сказал: вот и Петруччо.

— Что сейчас репетируете?

— Мефистофеля в спектакле «Фауст». Сделка с дьяволом». Ставит молодой режиссер Дэвид Разумов. А Александр Петрович Полозков, мой сосед по гримерной, у нас Фауст. Вот с ним мы и рубимся. И в гримерке дискутируем. Полозков очень большой интеллектуал, много читает. У него есть такие скрижали, на которые он уверенно опирается. Я же не читающий. Вот в контексте разрушения этих скрижалей с ним и сосуществую (смеемся).
 

— Хотите ли вы в своей жизни что-либо менять?

— Меня не спрашивают. Все и так меняется.

— Как относитесь к людям, которые говорят вам в лицо ту правду, которая, как им кажется, единственно верная по отношению к вам?

— Это уж их дело — не мое. Все зависит от того, насколько эти люди для меня важны.

— Как думаете, почему нам так свойственно страдать по любому,
даже самому не значительному поводу?

— А что еще делать? Для того, чтобы всплыть, от дна нужно оттолкнуться. К тому же, не отстрадав, не поймешь, что такое радость.

— Как вы спасаетесь от неприятностей?

— Я не спасаюсь, я их проживаю.

— Конечно, вы помните евангельское: будьте как дети! Чему, по-вашему, можно учиться у детей?

— Полноте ощущений.

— Если бы вы имели возможность встретиться с тем мальчишкой, которым были в детские годы, то что бы вы себе сказали в этом случае?

— Первое, что пришло в голову: я тебя люблю.

— Что посоветуете молодым актерам, которых берут в труппу?

— Я ничего не буду советовать, я буду наблюдать.

— Вопрос о роли-мечте не могу не задать. Кого бы хотели сыграть?

— Я не мечтаю — живу в реальности. Если вдуматься, то с прошлого лета я сыграл несколько главных ролей. Ракитин, Вильфор, Афанасий Ионович Есафов… И вот Мефистофель. А там что будет, то будет. Если посмотреть на все то, что сыграно мною в Русском театре, то это очень большой процент ролей классического репертуара. Это значит, там есть мысли, проверенные временем, а стало быть, их интересно обнаружить, вскрыть, что-то понять и донести зрителю. Что я делал и продолжаю делать.
 

Беседовала Валентина ЖЖДАНОВИЧ

 Фото предоставлено Театром имени М. Горького