Завтра в нашей школе, как и много-много лет было в первую субботу февраля, — вечер встречи выпускников. Зажгутся все окна двухэтажного розового здания, зазвенят эхом по коридорам голоса — радостные и возбужденные, удивленные. После каждый класс соберется отдельно, и будут воспоминания, и шутки, и длинные, немного печальные взгляды друг на друга, и чувство легкой неловкости от этой необратимой взрослости и от того, что за школьной партой тесно... Хорошо, что кто-то придумал когда-то эту традицию — в слякотном гололедно-метельном феврале, когда зима уже надоела, а до весны еще далеко, проводить такое теплое, трогательное мероприятие. Даже если ты (ну по очень уважительной, конечно же, причине) на него не попадаешь, все равно начало последнего месяца зимы наполнено светлыми воспоминаниями, от которых хорошо становится на душе и веселее смотрится на этот закоченевший и одубевший мир.
Мне, например, вспоминается наша старая школа (в новой наш класс успел отучиться последние полтора года, до этого глубочайшим образом поработав на ее стройке). Старая школа — длинное, в форме перевернутой буквы "г", здание — была не чем иным, как духовным домом. Самый настоящий — «при Польше» здесь жил настоятель костела. Костел стоял тут же, на горе и был виден издалека. После войны он был и складом, и спортзалом, и клубом, пока его вообще не стерли бульдозером с лица Земли. (Сейчас все вернулось на круги своя — новый костел на старом фундаменте гордо возвышается на высокой горе, а в бывшей школе живет священник).
В старой школе были небольшие уютные классы с обязательными печками (хотя уже давно было проведено паровое отопление), которые перед сентябрем красили в серебристый цвет. В некоторых классах еще стояли парты с отверстиями для чернильниц, блестяще-скользкие от многих слоев бледно-зеленой краски. Из удобств цивилизации в школе был электрический звонок, но он очень часто ломался, и тогда уборщица тетя Виктя доставала с ей одной известного тайника «звонок для последнего звонка» и, тряся его в руке, обходила все коридоры. А под капелями в той школе были вкопаны в землю емкости, куда собиралась дождевая вода. В непогоду ученики и учителя болтали там ногами, моя резиновые сапоги.
А еще в школе было настоящее подземелье. Попасть в него можно было только из кладовой, где хранился снаряжение уборщиц, — через специальную дырку в полу, закрытую крышкой с тяжелым металлическим кольцом. Потянув за кольцо вверх, спустившись по лестнице, попадал в холодное и темное пространство, о котором старшеклассники составляли страшные байки — о замученных людях и скелетах. Становилось жутко, особенно когда из темноты начинало отсвечивать тускло-белое, и мы стремглав мчались вверх, выбегали из той кладовой, воротя ведра и швабры. (На самом деле там поблескивали хрящи проросшей картошки — в подвале сохранялся весь собранный со школьного огорода для школьной же столовой урожай).
Было время, когда места в школе всем не хватало и младшие классы учились во вторую смену. Зимой площадка перед школой вечером превращалась в стоянку для запряженных саней — родители из других деревень заботились о доставке потомков домой. Звучал звонок с последнего урока — и мы, нараспашку, на ходу застегивая портфели, наперегонки летели, чтобы занять в тех санях лучшее место...
А весной и осенью на площадке перед школой проходили торжественные линейки. Учителя, приглашенные гости и ветераны войны располагались на крытой веранде перед главным входом. Мы же, выстроившись всей школой «в коробку», стояли на площадке. Большой беды в том не было: вдоль нее росли вековые липы, одежды которых охраняли и от солнца, и от дождя. Только вот... в этих самых кронах очень любили гнездиться вороны и другие их горластые родственники. Однажды глупые птицы унизили действием флаг нашей пионерской дружины и всю «знамённую группу», у которой на головах были красные пилотки. Сначала линейка тихонько вздыхала, но через несколько минут над школой витал просто грандиозный хохот.
А еще в старой школе, сидя у окна, можно было убежать из класса прямо посреди урока. Особенно весной, когда старая черемуха, кивая у окна белыми от цветов ветками, завораживающе звала: выходи! Для этого надо было тихонько отодвинуть на окне защелку, приоткрыть форточку, увидеть, когда учитель надежно повернется к доске, изловчиться и прыгнуть через подоконник. Некоторые, особенно ловкие, могли до конца урока и обратно вернуться, волоча за собой тяжелую охапку черемухи. Класс довольно гудел, а учитель, отвернувшись от доски, удивленно хлопал глазами, не понимая, откуда вдруг появился этот тяжелый дурманный аромат, от которого совсем не хочется в мае месяце работать...
Старую школу любили все — и ученики, и учителя. И когда нам построили новую — розовую, двухэтажную, со всеми удобствами и специальными кабинетами, мы не хотели туда переезжать. Здание на горе осталось стоять, оглушенное, осиротевшее, с темными пустыми окнами. Оно было видно издалека и отовсюду, и мы все чувствовали себя немного предателями.
Теперь и в новой школе — почти пусто, еще пару лет, и ее закрывать, а немногих учеников будет возить в другую деревню веселый желтый автобус. Не станет и вечеров встречи — кому в то чужой объединенной школе за десяток и более километров, дело до тех, кто с замиранием ждал последнего звонка в тени вековых ксендзовских лип?
Останется только то, что, как и собственное небо, всю жизнь носим с собой.
Елена ЛЕВКОВИЧ
Совместные проекты ядерных технологий.
В повестке дня — утверждение концепции нацбезопасности и военной доктрины.
